Порочные игры

Он молча смотрел на меня несколько секунд, и я выдержал его взгляд.

— Ну, смотрите, если это какой-то трюк! — сказал он, встал и вышел из комнаты. Я потел еще полчаса, пока он, наконец, не вернулся. Лицо его не предвещало ничего хорошего.

— Вы дозвонились?

— Да нет, не дозвонился.

— Его не было?

— Вы мне дали телефон покойника, мистер Уивер.

— Покойника? — воскликнул я.

— Ваш друг — если он действительно был вашим другом — погиб от бомбы ИРА две недели назад. И больше никто там о вас ничего не знает.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать эту ужасную новость.

— У вас есть еще какие-нибудь интересные идеи, мистер Уивер? Повторяю, не пудрите мне мозги, терпеть не могу, когда выдрючиваются. Может, придумаете что-нибудь поумнее. Попробуйте. Я скоро вернусь.

На этот раз он появился едва ли не через час, и не один, а еще с кем-то. Этот второй даже не представился, но сразу повел себя весьма агрессивно. По его манерам я понял, что это начальник Векслера.

— Мне кажется, мистер Уивер, что вы строите из себя шибко умного и водите нас за нос.

— Ни в коем случае.

— Думаете, нам делать больше нечего, как только названивать черт знает куда? Или мы дерьмо собачье, что нам можно пороть всякую херню?

— Нет, сэр.

— Знаете, что? Все вы врете! И нам это слегка остобрыдло! Давайте-ка все сначала. Прямые ответы — прямые вопросы. По-моему, пока все складывается не в вашу пользу. И есть у меня подозрение, что ваш английский паспорт фальшивый. Поймали парня на ворованной машине — вот он и лепит, что купил ее у какого-то зека. У парня полно наличных, а кредиток нет. Тут, знаете ли, пахнет большими неприятностями.

Пока он говорил, я судорожно пытался придумать какой-нибудь выход, но все, что приходило в голову, могло лишь усугубить мое положение. А известие о гибели бедняги Клемпсона меня буквально добило.

— Я сказал вам чистую правду, — проговорил я.

— Черта с два! — Он повернулся к Векслеру: — Зарегистрируй этого мудака и дай ему ночь на раздумья, у меня есть дела и поважнее.

Он вышел из комнаты.

— Вы совершили ошибку, — сказал Векслер. — Рассердили капитана Трэвиса, а он этого не любит.

Мне предъявили обвинение, после чего отвели в камеру. Я сел на жесткий матрас и стал ругать себя за то, что доверился Лихачу Эдди. Ведь только сумасшедший мог дать без всяких гарантий машину совершенно незнакомому человеку. Но в тот момент я и подумать не мог, что меня хотят обвести вокруг пальца. И теперь я расплачивался за свою доверчивость. Только сейчас я понял, что такое настоящий страх, — он овладел мною прочно и надолго.

Вдруг дверь камеры открылась, и в нее втолкнули деревенского детину, который, как могло показаться с первого взгляда, попал в автокатастрофу. Клетчатая рубаха в нескольких местах порвана, джинсы покрыты грязью. Бровь была рассечена, череп пробит, и из раны текла кровь почти такого же цвета, как его короткие огненно-рыжие волосы. Он грохнулся на колени, рыгнул, потом расстегнул «молнию» на штанах и пустил струю. И лишь облегчившись, поднял на меня глаза.

— Пнула меня в жопу, — пробормотал он, — а я нажрался, как последнее дерьмо. Было у тебя когда-нибудь такое, чтобы ты нажрался, как последнее дерьмо, а женщина пнула тебя в жопу?

Я счел за благо промолчать и положил ногу на постель, потому что моча потекла как раз в мою сторону. Ну и ночка мне предстоит, подумал я.

— Все бабы суки, правильно я говорю? Выкаблучиваются, лягаются всю дорогу, правильно я говорю? Правильно? Ну скажи!

То ли он обиделся за мое полное равнодушие к его проблемам, то ли просто перебрал, но тон его вдруг резко изменился.

— Что уставился, мистер? Я тебя знаю, ты ее дружок! Дружок этой дряни! А раз так, я тебя убью!

Он попытался встать на ноги, но, поскольку ремень у него отобрали, а джинсы были расстегнуты, оступился и медленно повалился на бок. Он полежал немного, что-то бормоча, потом снова стал дергаться. Я поднялся с постели, осторожно обошел его и, добравшись до дверного молотка, принялся отчаянно стучать. Дверь открыл пожилой полисмен. Заглянув внутрь, он выругался:

— Вот засранец вшивый, каждый раз одно и то же.

Он опять захлопнул дверь. Пьяный все еще валялся на загаженном полу, но стоит ему проснуться, думал я, и все начнется сначала. Не сводя с него глаз, я на всякий случай собрал свои вещи. Полисмен вернулся только минут через пятнадцать. Он принес ведро воды и окатил из него детину — без всякого эффекта.

— Ну и пусть валяется в своем дерьме, — сказал полисмен. — Проснется и сам все уберет.

Всю ночь в камере воняло, но, к счастью, пьяный проспал до утра и больше меня не беспокоил. Проснувшись, он вел себя по-другому: хныкал и каялся, а потом, прежде чем его увели, убрал за собой. Я почти не спал, стараясь придумать, как выбраться из сложившейся ситуации. Придется, видимо, так или иначе раскрыть Трэвису суть дела. Мне, конечно, никак не улыбалась перспектива попасть в американскую тюрьму, а сейчас она была вполне реальной.

Мне принесли завтрак и разрешили воспользоваться умывальной комнатой. Там я умылся и снова почувствовал себя человеком. Наконец я решился и попросил о встрече с Трэвисом, сказав, что готов сделать заявление. На исходе утра явился Векслер и отвел в кабинет Трэвиса.

Свое отрепетированное заявление я начал с того, что был потрясен гибелью Клемпсона.

— Я оказался в тупике, и этим во многом объясняется мое вчерашнее поведение.

Трэвис перебил:

— Ладно, о’кей. Давайте о главном.

— Меня зовут Мартин Уивер, я действительно писатель, и вы можете это проверить. В вашем книжном магазине наверняка есть мой последний роман — карманное издание. Там на последней странице обложки вы увидите мое фото и убедитесь, что это я.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Как называется?

— «Шестая колонна».

Помолчав, Трэвис сказал:

— Снова тянете время, а мне нужны факты. — Он обернулся к Векслеру: — Узнай, где можно достать эту книгу.

Когда Векслер вышел, я сказал:

— Я готов сделать развернутое заявление.

— Только не в порядке одолжения, ладно? Мне ни к чему очередная порция хреновины.

Ночью я понял, что единственный, кто может помочь, — это Гиа. Удивительно, как это я раньше о нем не вспомнил. Он знал подоплеку всей этой гнусной истории лучше, чем бедняга Клемпсон. Но, чтобы убедить Трэвиса, в моей ситуации даже этого могло оказаться недостаточно. Я наделал слишком много ошибок, и это, пожалуй, был мой последний шанс.

— Можно включить магнитофон? — спросил я. — Я хотел бы, чтобы то, что я скажу, было записано.

— И я тоже.

Он включил магнитофон и приступил к официальной процедуре, продиктовав вначале дату и время.

— Продолжайте. Назовите себя еще раз и начинайте.

Я начал не торопясь, рассказал вкратце о своих прошлых отношениях с Генри и Софи, не щадя себя. Затем перешел к мнимому самоубийству Генри и моей встрече с ним в Венеции. Тут Трэвис, наконец, проявил интерес к моему рассказу.

— Погодите, — сказал он. — Раз вы были уверены, что это он, почему сразу не заявили в полицию? Как я понял из ваших слов, он был членом парламента, фигура заметная, верно?

— Да, он занимал вполне определенное общественное положение.

— А что, ваши политики такие же подлые, как и наши?

— Это мне неизвестно.

— На наших, если бы даже они загорелись, мне и поссать было б неохота.

— Сперва я не был уверен до конца. Только потом, после первого убийства, убедился в своей правоте.

— Вы имеете в виду убийство мальчика в Венеции, да?

— Да.

— Вы сказали «первое» убийство. Что, были еще?

— Да. — Я рассказал про поездку в Москву, про случай с Голицыными и про то, как получил предупреждение и вынужден был отправиться в московский аэропорт.

— И даже после этого вы не обратились в полицию?

— Обратился, но неофициально. Связался со своим знакомым Клемпсоном, тем, что трагически погиб, и рассказал ему все, что только что вы слышали от меня.