Порочные игры

Брайан Форбс

«Порочные игры»

Глава 1

НАСТОЯЩЕЕ

1991

Я был потрясен, когда в аэропорту Венеции увидел своего старого друга Генри. Уже больше года он считался умершим: его вынули из петли в уборной московской гостиницы вскоре после того, как «холодная война» закончилась «не взрывом, но всхлипом». [1]

Прилетев незадолго до этого, я слонялся по аэропорту, поджидая своего нью-йоркского издателя Билла Борланда. Мы должны были вместе отправиться на конференцию в поддержку писателей, лишенных свободы за политические убеждения, — одно из многочисленных сборищ, которые, несмотря на благие намерения, ничего не решают. Единственная польза от них — успокоение совести самих участников.

Генри (я был уверен, что это он) стоял с какой-то девушкой — не со своей женой Софи, но, как казалось издали, довольно хорошей ее копией (в своих сексуальных пристрастиях Генри обычно отличался постоянством). Застыв на мгновение, я увидел, как они поцеловались. Разомкнув объятия, Генри взглянул прямо на меня — и, видимо, тоже узнал. Я хотел поприветствовать его, но не успел поднять руку, как он скрылся в бюро паспортного контроля. Все произошло в течение нескольких секунд.

Я бросился к барьеру, чтобы увидеть его еще раз хотя бы мельком, но было уже поздно. Оказавшись лицом к лицу с девушкой, я с удивлением заметил, что она очень молода — на вид не больше семнадцати лет. Славянский тип лица, полные губы, выдающиеся скулы, волосы подстрижены под мальчишку. Одета она была в стандартный бесполый комплект одежды, в каком щеголяет молодежь всего мира. Я бы назвал ее скорее привлекательной, чем красивой; ей не хватало той запоминающейся утонченности, которой обладала Софи.

— Скажите пожалуйста… — начал я, но, видимо, от потрясения мой голос прозвучал излишне резко, и она отвернулась. — Прошу прощения, я не хотел вас испугать. Я только хотел спросить: тот, с кем вы прощались, — Генри Блэгден?

Она по-прежнему смотрела в сторону. Я повторил вопрос на ломаном итальянском, но опять не получил ответа.

Тут между нами возник пожилой мужчина и взял ее за руку с видом собственника. Своим щегольским старомодным нарядом он напоминал случайно забредшего сюда героя из рассказа Генри Джеймса: безукоризненно отглаженный кремовый льняной костюм, пурпурный галстук, белые лакированные туфли — и все это венчала панама, которую он учтиво приподнял, показав редкие седые волосы.

— Чем могу быть полезен? — Его тонкие губы скривились в подобии улыбки. Говорил он вежливым, но холодным тоном по-английски, с едва уловимым иностранным акцентом.

— Благодарю вас. Я лишь хотел расспросить эту юную леди про моего старого друга Генри Блэгдена — кажется, я видел его с ней только что.

С той же кривой улыбкой он ответил:

— Нет, вы ошиблись. Нам этот человек не знаком. Жаль, что не мог быть вам полезен. — И он потянул за собой девушку на улицу, к водному такси.

Резкость, с которой он отвел мой вопрос, отнюдь не убавила моей уверенности, что это был именно Генри, скорее наоборот. В сильном волнении я бросился к справочному бюро, где узнал, что в ближайшее время улетают три самолета — в Вену, Ленинград и Лондон. Я решил во что бы то ни стало, выяснить, на каком из них мог быть Генри, но столкнулся с обычной чиновничьей обструкцией (аэропорты словно нарочно превратили в дезинформационные центры). Запас моей вежливости быстро иссяк, и я вышел из себя. «Что это за государственная тайна, черт побери! Простой же вопрос. Вы здесь зачем? Помогать пассажирам?» Служащий безучастно посмотрел куда-то мимо меня, отвернулся и стал разговаривать по телефону.

От всего происшедшего я испытал смешанные чувства — растерянность, страх, неопределенность. Мог ли я просто ошибиться — например, из-за освещения, приняв за Генри кого-то другого? Или меня ввела в заблуждение девушка рядом с ним, ее сходство с Софи? В призраки я не верю; смерть Генри в свое время меня потрясла — настолько она была необъяснима. Я слишком хорошо знал моего лучшего друга. Самоубийство? Это так не похоже на Генри!

Когда прилетел Билл, я все еще психовал, но решил ничего не говорить ему о случившемся: рассказывать подобные истории, как и чужие сны, — бессмысленно.

С Биллом у меня сложились отношения любви-ненависти. Он отличный издатель, много лет был замечательным собутыльником, но всерьез считал себя «наследником» Максвела Перкинса. [2] Мы же, авторы, очень чувствительны ко всему, что касается нашей работы, поэтому у нас с ним в прошлом возникали творческие разногласия. Он прилетел в странном наряде — как будто вся его одежда приобреталась наугад по каталогу для почтовых заказов.

— У тебя чересчур отдохнувший и здоровый вид, — сказал он мне в качестве приветствия. — А я совсем измучился: восемь часов сидел рядом с ребенком, которого рвало всю дорогу через Атлантику.

Нам были заказаны места в «Гритти-Палас» — гостинице, где я прежде останавливался много раз, обычно в мертвый сезон, когда в Венеции холодно и малолюдно. Я уезжал отсюда до начала карнавалов, потому что не люблю глазеть на сфабрикованное веселье, ненавижу всю эту туристическую братию и никогда не вращался в респектабельном обществе в Лидо, вызывающем теперь неизбежные ассоциации с фильмом Висконти. [3] Обычно я прятался в «Гритт», чтобы в одиночестве поработать над замыслом романа, и всегда жил в одной и той же комнате. Признаюсь, я убежденный консерватор.

Наш катер мчался по специально проложенной трассе через лагуну, и мы перебрасывались дежурными безобидными шутками. Как всегда, на каждом бакене торчало по одинокой взъерошенной чайке; на нас они внимания не обращали. Когда показались очертания Турнереске, я вспомнил, как мы с Софи приехали сюда много лет назад: тогда у нас только начинался роман, и наша поездка считалась обязательным романтическим путешествием для влюбленных. Я вспомнил ее удивление, когда она увидела в лагуне, за линией трассы, рыбаков в сапогах до бедер: здешнее мелководье поражает всех вновь прибывших.

— Тебе не кажется, что чудо Иисуса, шагающего по водам, объясняется чем-то вроде этого? — спросила меня Софи.

Она часто ошарашивала меня такими замечаниями.

— А что, вполне возможно. Как мне это в голову не приходило?

Единственное чудо, которое тогда приходило мне в голову, была она сама, юное существо, светящееся счастьем. Мне не терпелось поскорее добраться до нашей комнаты и заняться любовью. Теперь воспоминания об этом путешествии нахлынули вновь, перемешиваясь с мыслями о загадочном воскресении Генри. Меня поразил внезапный приступ ностальгии.

Я уговорил Билла встать в дверях кабины.

— Нельзя пропустить появление Венеции — первое впечатление останется с тобой на всю жизнь, — изрек я с важностью бывалого путешественника, который не может удержаться от советов.

Он сделал так, как я сказал, и, опершись о дверной косяк, стал неловко вертеть фотоаппарат в руках.

— Не возись ты с этим, в гостинице можно купить открытки гораздо лучшего качества, — сказал я. — Просто смотри.

Потом мы скользили вдоль лоснящихся влажных стен. Проступавшая там и сям разноцветная патина обнажившейся кирпичной кладки, потрескавшиеся ставни — на все это он смотрел с легко предсказуемым изумлением. Когда мы подъехали к восточному концу Большого канала, низкое солнце засверкало на гребешках волн. Но не в характере Билла восхищаться чем-то чересчур долго, и когда наш катер стал подпрыгивать в кильватерах более солидных судов, его мысли обратились к цели нашего визита.