Поцелуй королевы (СИ)

Я жду. Не тороплю. "Так вот, — продолжает Василий Иванович. — У Сизоненко же никаких Наполеонов. В голове целый клубок воспоминаний: совершенно разные люди из разных эпох. Некоторые моменты он очень хорошо помнит, подробно и точно описывает, например, обстановку у папы Пия III. А это, между прочим, эпоха Возрождения". — "А откуда вы знаете, что он точно описывает?" — интересуюсь. "Так специально с одним историком консультировался… Воспоминания подобные Виталия постоянно мучают. Но он никого из себя не изображает, как это другие сумасшедшие делают. Просто помнит всякую всячину. Понимаете, в чем разница?"

Зырк на меня — и снова глаза в стол. Тоже выжидает, чтобы лишнего не ляпнуть. Но я-то свою линию уже наметил. Опыт у меня к тому времени большой был, чего скрывать.

В чем, к слову, заключается мастерство вести подобные расспросы? В том, чтобы, используя всю известную информацию и мельчайшие проговорки собеседника, заставить его самого, логическим путем, прийти к нужному ответу. Не задавая прямого вопроса. Так, что человек даже не догадается о том, что вас изначально интересовала эта тема.

— Это как? — с любопытством спросила София.

— Достаточно просто. Требуется лишь хорошая память, внимательность и определенная техника. Предположим, мне надо узнать возраст женщины окольным путем. Так, чтобы она даже не заподозрила, что я об этом ее выпытываю. Самая простая схема — навести разговор на нужное общеизвестное событие. Вот мы с тобой, София, как с иностранкой, вполне могли завести разговор о распаде Советского Союза, конце "холодной войны" и тому подобном. И я тебя, этак небрежно, спрашиваю: "Ты же помнишь, как разрушали Берлинскую стену?" Отвечай быстро.

— Ой, — София растерялась. — Берлинскую стену?

— Ну да. В Германии. Это было в девяностом году. Неужели не помнишь?

— Кажется, видела по телевизору хронику. Но я тогда…

— Что? Заканчивай фразу.

— Я тогда была совсем маленькой, — София улыбнулась. — Я проговорилась?

— Именно. Я уже получил определенное представление о твоем возрасте. И при желании могу это выяснить вплоть до конкретной даты, используя лишь наводящие вопросы и косвенную информацию. При этом у тебя будет полная иллюзия, что ты сама обо всем рассказала. Речь идет, естественно, о ситуации, когда собеседник вынужден отвечать на определенные вопросы, создавая хотя бы видимость правдивости… Психиатр наш, Василий Иванович, находился именно в такой ситуации.

Вот я и подтолкнул его в необходимом направлении: "Вы еще что-то про манию преследования говорили", — напоминаю. "А-а, да, мания… Боится Сизоненко все время, что его убьют". — "Кто?" — "Да эти самые…"

Чувствую, что психиатр опять замялся. Думаю, надо проявить определенную осведомленность. Удивляюсь: "Неужели инопланетяне? Помнится, у него в повести инопланетяне действовали. Хроны, кажется?" — "Хроноты", — слегка задумавшись, поправил меня Василий Иванович. "Вот-вот. А за что его убить-то хотят?" Врач пожал плечами: "Видимо, за то, что слишком много знает. Как ему кажется".

Я насторожился. Слишком много знает? Что-то вертелось у меня в голове, но я не мог зацепиться. Много знает? Чего он может знать, псих несчастный? "А в остальном — нормальный человек", — негромко добавил психиатр. "Так уж и нормальный?" — быстро спрашиваю. — "Ну, почти нормальный. И совсем не буйный. Я бы его давно выписал, к семье". — "А чего же мешает?"

Жует Василий Иванович губы, взгляды на меня бросает. И молчит. "Да вы не стесняйтесь, — подбадриваю. — Я же не Малюта Скуратов. Да и вообще — не во времена Ивана Грозного живем".

Психиатр вздыхает: "Нет смысла его отпускать. Быстро обратно вернется. Ляпнет где-нибудь, что-нибудь на улице — и готово. Уж больно у него эти воспоминания навязчивы, как бред. Всем рассказать хочет, фиксирует постоянно". — "Фиксирует?" — вроде как удивленно спрашиваю. А про себя думаю: "Вот и вышли на нужную тему, уважаемый Василий Иванович, никого не засвечивая".

И уже с нажимом повторяю: "Фиксирует? Каким образом?" Приоткрывает наш эскулап рот, словно испугавшись. Физиономия, как прокисшее молоко. Потом признается уныло: "Записывает. Я разрешил". — "Зачем?" — "Уж больно интересно… Понимаете, я докторскую диссертацию готовлю. А тут такой случай, неоднозначный. В каком-то роде — уникальный".

Так вот оно в чем дело, соображаю. Картина начинает проясняться. "Где записи?" — спрашиваю.

Выбирается Василий Иванович нехотя из-за стола, подходит к шкафу: "Вам все доставать?" — "А что, много?" Психиатр на мгновение замялся, потом говорит: "Две папки".

Привстает на цыпочки, извлекает с верхней полки толстенную папку с тесемками. Я аж присвистнул непроизвольно: "А почерк-то хоть разборчивый?" — "Не-а, — отвечает. Чувствую, что со злорадством. — Как курица лапой. Да еще карандашом". — "А почему карандашом?" — "Опасно им шариковые ручки доверять. Психи, все же".

Я задумался. Врач возвращается к столу. Опершись на него, запрыгивает в кресло. Смотрит на меня и произносит осторожненько: "Если вы почитать хотите, то я могу вам машинописный вариант предложить". — "А есть?" — спрашиваю наивно. — "Для вас — есть, — говорит. — Мне машинистка кусками перепечатывает, для работы над диссертацией". — "Кусками?" — "Да там нет смысла все читать, замучаетесь. Он все подряд записывает, все мысли, которые в голове. Тоже вроде мании… Я куски отмечаю, а машинистка перепечатывает. Медленно, но иначе еще бы медленней выходило". — "И много обработали?" — "Около двух папок… Почти все, то есть. Так как? Берите машинопись. А рукопись — пусть у меня полежит. Мне для диссертации может понадобиться, чтобы идентичность подтвердить. Годится?" — "Не совсем, — говорю с лицемерным сочувствием. — Я вас понимаю, но должен изъять все. На время".

Вижу — побледнел Василий Иванович. На лысине аж пот выступил. "Это как же так?.. Вот как… У меня ж целый раздел в диссертации…"

Мне стало его жалко, говорю: "Вы не расстраивайтесь раньше времени. Может, там ничего криминального и нет. Я же понимаю, что диссертация. Сам когда-то кандидатскую защищал". — "Да ну? Это, по каким же наукам? — спрашивает. А сам, вижу, злится, губы покусывает. — Если не секрет". — "Не секрет. По филологическим… Как кандидат кандидату обещаю. Почитаю — и верну. Если не все — то часть. Бред нам не нужен. А вы же по бреду, в основном, специализируетесь?" — "А вы?" — огрызается психиатр.

Тут мне смешно стало. "Да будет вам, — говорю. — У каждого своя служба".

Запихиваю папки себе в портфель. Врач смотрит, будто я у него родных детей отнимаю. "Эх, — думаю. — Ну что за работа у меня? Этот хоть людей лечит, пусть, в основном, и без пользы. А я? Действительно, бредом занимаюсь. Зато на службе Родине. Такие пироги. И куда деваться?"

Василий Иванович вдруг ни с того, ни с чего заулыбался. Суетиться начал. "Может, чайку на дорожку? У нас тут повариха вкусные булочки печет. Для медперсонала. Пальчики оближете".

"Ишь ты, шустрый какой, — думаю. — Чаи с тобой распивать — не рановато ли? Думаешь, уболтать меня, чтобы рукопись оставил? Вот завербую по полной программе, тогда угостишь чаем". А вслух отвечаю: "Спасибо за приглашение, да некогда мне. Времени мало. В следующий раз. Мне вот бы, что еще. Надо на больного взглянуть". — "На Сизоненко?.. Это без проблем. У них сейчас время прогулки. Выйдем на улицу, они там во дворе почти все, кому можно. На солнышке греются".

Открываю дверь кабинета, чтобы выйти в коридор, и едва не сталкиваюсь лоб в лоб со здоровенным детиной в голубом халате. На носу у него такие круглые никелированные очки, знаете, "а ля Ганди"? В общем, видок, как у натурального убийцы-маньяка из детективного ужастика. Я аж вздрогнул. "Чего тебе, Петрухин?" — спрашивает Василий Иванович. "Извините, я хотел узнать, — отвечает громила, а голос писклявый, девчачий. — Четвертую палату на прогулку выводить?" — "Я же объяснял Марии Викторовне: четвертую отдельно после ужина, на полчасика". — "Извините, я не знал".