Поцелуй королевы (СИ)

И шустренько так — шмыг куда-то. И исчез. "Кто это?" — интересуюсь. "Старший санитар", — отвечает Василий Иванович. Но с такой интонацией, будто я очень глупый вопрос задал. Или странный. "Да уж, — думаю. — С такими санитарами и у здорового человека психика поедет".

Вышли на улицу, и врач показал мне невысокого худого мужчину с изнеможенным лицом. Тот стоял около чахлой березы и тоскливо смотрел на небо. А небо ясное, без единого облачка. Почему-то в память врезалось. "Вот ваш "писатель", Виталий Сизоненко. Будете общаться?" — спрашивает психиатр. Прикинул я, а дело уже к вечеру. Надо, думаю, сначала сочинение почитать. Никуда этот писака не денется. "Нет, — говорю. — Может быть, в следующий раз".

Дошли до ворот. Тут Василий Иванович берет меня за локоть осторожно: "А можно спросить?" — "Пожалуйста". — "Вам ведь на меня настучали?"

Я, конечно, сделал удивленное лицо, но с опозданием. Вопрос застал врасплох. Врач оказался проницательнее и хитрее, чем я предполагал. "С чего вы выдумали?" — удивляюсь. "Я ведь все-таки психиатр, а не терапевт общего профиля, — усмехается Василий Иванович. — Я даже догадываюсь, кто донес… Во-первых, могла машинистка. Все просит ей доплату сделать, ругается, что работы много, а тут я еще рукопись психа заставил перепечатывать… Я бы и не прочь ей доплачивать, да где ж деньги взять? У нас же не хозрасчет. Медперсонал копейки получает. Вот… А еще Петрухин мог стукнуть". — "Ему-то зачем?" — "Уж больно любопытный. Я даже подумал…" — "Чего подумали?"

Смотрит Василий Иванович на меня хитренько, щурится: "Да так, ничего особенного". — "Не берите в голову, — советую. — На всех доносят. Считайте, что я к вам по собственной инициативе приезжал".

Покосился он выразительно на мой портфель, спрашивает: "Когда еще в гости ждать?" — "Не знаю. Вот почитаю сочинения вашего романиста и решу. Может, и лично с ним переговорю".

Но поговорить с Сизоненко мне так и не удалось. События приняли неожиданный поворот. Так, кажется, пишут в романах?

Юрий Константинович замолчал. Подошел к столу, налил в кружку из чайника воды.

— Наконец-то, — с подковыркой, после паузы, отозвался Михаил. — Добрались до поворота. А я думал — уже финиш.

— Сразу видно, Миша, что ты не ученый человек, — София посмотрела с неодобрением. — Детали и обстоятельства играют важную роль в изучении процесса или явления. Они создают полную картину. Я правильно размысливаю, Юрий Константинович?

— Правильно, София, — девушка нравилась старику все больше. — Не обращайте внимания на Мишку. Он всегда был торопыгой.

— Торопыга, от слова "торопиться". Поясняю специально для уважаемых филологов и ученых человеков, — Михаил не выдержал серьезного тона и засмеялся. — Деда, я готов слушать тебя хоть до утра, но я пока не улавливаю сути. Да и темнеет уже. Может, в дом зайдем?

— Подожди чуток. Сейчас зайдем. Я уже заканчиваю… Вот что дальше случилось. Дело происходило в пятницу. Вернулся я на работу. Папки с рукописью положил в сейф. А машинописный текст захватил с собой. Думаю, прочитаю за выходные на даче. Не терпелось мне от этого камня на душе избавиться. Или от горы с плеч. Не знаю, как лучше выразиться. В общем, беспокоила меня эта история. И угнетала.

— Камень с души и гора с плеч? — София оставалась в своем репертуаре. — Это посло-вИ-цы?

— Нет, София, это не пословицы. Это фразеологизмы, устойчивые выражения. Так вот, машинописный текст я отвез на дачу и здесь, — Юрий Константинович махнул рукой, — прочитал за выходные. Ничего криминального, антисоветского в этом тексте не содержалось. Утверждаю со всей ответственностью. Он на самом деле походил на фантастический роман. С одной стороны я обрадовался — не хотелось мне, чтобы Сизоненко продолжал по нашему ведомству числиться. С другой стороны — отпечатано было не все. Для полной очистки совести мне предстояло просмотреть, хотя бы выборочно, рукопись. Особого желания к этому занятию я не испытывал. Думаю: позвоню в понедельник Василию Ивановичу. Он весь текст читал. Поговорю с ним откровенно — если что подозрительное в рукописи есть, пусть признается, чтобы я зря время не тратил…

Приезжаю в понедельник на работу, звоню в больницу. Трубку берет медсестра. "Не могу я вам позвать Василия Ивановича, — говорит. — Убили его". Вот так.

София приоткрыла рот. Михаил наклонил голову и застыл. Рассеянное выражение сползло с лица молодого человека, сменившись озадаченным недоумением. Такого "поворота" он явно не ожидал. Юрий Константинович усмехнулся про себя: "Ах, молодежь! Дети фаст-культуры. Без трупов, погонь и стрелялок для них кино не кино, история не история. Ладно, будет вам еще все по полной программе". И продолжил:

— Подробностей медсестра мне сообщать не стала. Мол, милиция запретила. Я тут же связываюсь с начальником райотдела. Выясняю детали. А они следующие. В субботу утром в палате обнаружили труп Сизоненко. Виталий был задушен… Далее медсестра позвонила домой Василию Ивановичу, ну, чтобы начальство в известность поставить. А жена говорит, что он дома не ночевал. Но с вечера предупредил о том, что на работе задержится. Уже ночью жена ему пыталась в кабинет дозвониться, но трубку никто не брал. Супруга решила, что он пьяный уснул. С нашим психиатром такое, оказывается, случалось: любил он медицинского спиртику, дармового, за воротник заложить. В смысле — тяпнуть… Ну, выпить, выпить. Особенно на выходные, когда руководство не беспокоит. И засыпал иногда после этого на диванчике в своем кабинете, да.

Переговорив с женой, медсестра пошла в кабинет к главврачу. А там на ключ закрыто. Сбегали на проходную за ключом. Открыли. И нашли Василия Ивановича. Только мертвого, а не пьяного. В кабинете полный разгром, все бумаги на полу разбросаны. Похоже, искали что-то… Тут уже персонал милицию вызвал. Тогда и выяснилось, что пропал с дежурства санитар Олег Петрухин. Поздно вечером его накануне видели в последний раз и все. А у психиатра на груди свежие ожоги обнаружили от сигареты. Как будто кто пытал его перед смертью…

Чего еще там было такого значимого? Да, в тот же день, в субботу, то есть, но вечером, убили во дворе собственного домика секретаря-машинистку этой больницы. Ту самую, которая Василию Ивановичу рукопись перепечатывала.

Итого, меньше чем за сутки, три убийства в небольшом поселке.

Как только я это от милиции узнал, сразу смекнул, что каша крутая заваривается. Очень походило на грубую и поспешную зачистку свидетелей. Я тут же к генералу Чупракину, доложил все. Тот, замечу, опешил. Аж посерел. Говорит мне: "Иди к себе в кабинет и жди, пока позову. А мне тут… посоветоваться надо срочно".

Минут через двадцать вызывает меня обратно: "Где рукопись?" — "У меня в сейфе". — "Читал?" — и глазами сверлит.

А я уже понял, конечно, что вся эта жуткая история закручена вокруг Сизоненко и какой-то информации, которой, он, возможно, владел. И, возможно, что-то успел изложить в своей рукописи. Все подобные соображения у меня в голове с утра уже провернулись. И пришел я к выводу, что в этой истории лучше других будет тому, кто будет меньше всех знать. Или делать вид, что меньше всех знает. "Виноват, товарищ генерал, — отвечаю. — Не успел. В пятницу уже поздно было, а в выходные на дачу ездил, шашлыки, банька… Не сообразил, что так срочно. Сейчас же прочитаю". — "Не надо! — говорит Чупракин и вроде как даже с испугом. — Не читал, и не надо. Запакуй в пакет, поставь в "секретке" печать и ко мне. А потом езжай в больницу, собери всю оперативную информацию, какую сможешь, и к утру подготовь мне подробный отчет".

Вот так и получилось, что рукопись я отдал и даже заглядывать туда не стал, от греха подальше. А вот машинописный текст остался у меня. Не из любопытства я его оставил. И не из каких-то высоких побуждений. Не хочу врать. Из страха я ничего не стал о нем Чупракину говорить. Испугался. Потому что понял, что прикоснулся к чему-то очень страшному и зловещему.