Кто бросит камень? Влюбиться в резидента

Эта работа не только не требовала умственных усилий, но и не была высокооплачиваемой, поэтому в 1922 году он завербовался в отряд генерала Пепеляева. Служба тоже была не ахти какой, но за нее хорошо платили, а главное — она вписывалась в привычный ему кочевой образ жизни. В составе пепеляевцев он отправился в Якутию, пытаясь поднять там восстание, но авантюра провалилась. Ему удалось спастись, и после этой экспедиции на него положили глаз сотрудники белоэмигрантских спецслужб.

Прослужив некоторое время в белогвардейском отряде генерала Нечаева, в котором, по мнению Муромцева, «стояла тоска зеленая и, кроме как пить, не было никаких развлечений», он, наконец, нашел дело по душе. Ему предложили тайно проникнуть на территорию Сибири под видом искателя кладов, оставленных бежавшими из России купцами и промышленниками. Задачу свою он запомнил крепко и мог, хоть ночью разбуди, процитировать инструкцию: «Создание диверсионно-террористических групп, главным образом в Дальневосточном крае и в Сибири. Группы должны вести организационно-подготовительную работу и активно выступить только с началом войны. Особое внимание обратить на создание групп или ячеек на транспорте с задачей проведения ими диверсионных актов по взрыву мостов, тоннелей, уничтожению хлебных элеваторов, дезорганизации движения…»

Только по выполнении задания, вернувшись назад, он узнал, что на самом деле работал на советской стороне в качестве агента японской разведки. По первости попереживал, потом отболело. Он уже не был тем идеалистом, над которым подшучивал ротмистр Калачев, но не был и фанатиком белой идеи. …Ну и что, что Россия? Надо было жить, зарабатывать на жизнь. Он и зарабатывал. А кто ему платил, постепенно перестало его волновать. Муромцев прошел курс спецподготовки, сделал еще пару вылазок на советскую территорию, в промежутках обучая методам шпионажа и диверсий слушателей спецшколы, созданной лидером русской фашистской партии Родзаевским. Жена его к этому времени умерла. Дочь выросла и, в отличие от него, увлекшись политикой, связалась с организацией молодых российских фашистов. Вот уж она-то крепко невзлюбила большевистскую власть, выбросившую ее из страны. Но и местную, заграничную, тоже не жаловала. Да и как можно было жаловать, если, к примеру, ее, умницу, отличницу, не приняли в лучшую школу города — железнодорожное коммерческое училище. С 1924 года доступ туда детям эмигрантов был закрыт. Ольга мечтала об университете в Европе, но, связавшись с Родзаевским, тоже попала в поле зрения спецслужб. Она не знала, что отец, к тому времени переданный японской разведкой немцам, оказался в Москве в качестве резидента абвера, оставив ее под присмотром харбинских друзей. А она, вполне самостоятельная к тому времени девушка, согласилась работать против СССР, получила соответствующую подготовку и была отправлена в Москву после получения абверовским начальством согласия Муромцева-отца…

И вот он сейчас опять покидает Россию, покидает с тяжелым сердцем. За время работы в Москве он так и не смог узнать, остались ли его родители в России или эмигрировали из страны? А если упокоились, то где? Здесь ли, на чужбине ли? И еще он знал абсолютно точно, что никогда уже не сможет поклониться могиле жены, похороненной в Китае. А где сейчас дочь и что с ней, он тоже не ведает… Муромцев сделал глоток… Вот только и радости, что эта девчушка, лежащая на кровати за его спиной, и надежда, что скоро где-то там, вне России, он сможет спокойно провести с ней остаток своего нескладного бытия на этой земле. Муромцев допил вино и запрокинул голову:

— Засоня, пора завтракать. Не притворяйся, знаю, что не спишь.

Он был прав, девушка действительно не спала, а размышляла над сложившейся ситуацией. «Значит, — думала Анюта, — контрразведчик Климов, товарищ Луганский, оказался прав, и находящийся с ней в одной комнате мужчина действительно человек с «двойным дном»». Странно, но осознание этого факта не вызвало у нее бурных эмоций. В тайниках души она предполагала нечто подобное еще с того самого момента, когда наткнулась на фотографию Ольги в книжном шкафу Седого. Однако гнала это предчувствие, надеясь на чудо. А чуда-то и не случилось. Так что отступать было некуда и теперь главным и безусловным для нее стало выполнение задачи, поставленной чекистами. И все-таки где-то глубоко таилась мысль о том, что ей удастся через какое-то время повлиять на Седого, переубедить его и они вместе будут сражаться против немцев.

Воодушевленная этой идеей, Анюта открыла глаза, потянулась и уселась на кровать, загадочно улыбаясь своим мыслям.

Свиридов прибыл в порт задолго до начала посадки. Он погулял по морвокзалу, полюбовался на громады морских пассажирских судов, на всякий случай профессионально оценил, как разместились в контролируемом пространстве сотрудники контрразведки. Толчеи у морвокзала не наблюдалось — не железнодорожный. Туристы подъезжали на автобусах, начальники — на персональных машинах, остальные отплывающие пользовались такси, в крайнем случае добирались общественным транспортом до ближайшей к вокзалу остановки. Сразу после выгрузки транспорт отъезжал, пассажиры проходили в здание вокзала и площадь пустела. Но даже в этих условиях участники операции сумели так вписаться в окружающий пейзаж, что Свиридов немного успокоился. Вернувшись в служебную машину с эмблемой порта и надписью: «Служебная», он устроился на заднем сиденье и несколько минут слушал, как Старший из пары чекистов, менее суток назад получивших инструктаж у замнаркома, спорил с водителем местного управления о шансах ленинградского «Электрика» на победу в Кубке страны по футболу. Внезапно майор жестом резко прервал спорящих. К машине неторопливо подошел невысокий мужчина в штатском, открыл дверь, сел на переднее сиденье и повернулся к Свиридову:

— Немец выехал из гостиницы на такси двадцать минут назад, парочка стартовала минут на пять раньше. Все движутся в нашем направлении. Вскорости должны появиться.

Они подождали еще немного, и наконец чекист на переднем сиденье указал на подъехавшее такси. Старший понимающе кивнул и прильнул к биноклю. Из машины вышел дипломат с портфелем, огляделся и стал ждать, когда таксист выгрузит из багажника два чемодана. Этого времени хватило Свиридову, чтобы показать Старшему чемодан, который интересовал контрразведчиков.

Едва немец в сопровождении таксиста вошел в здание вокзала, на стоянку такси подъехала машина, из которой вышли Муромцев и Анюта. С олимпийским спокойствием, игриво помахивая единственной сумкой, набитой бельем и предметами туалета, Муромцев подхватил девушку за локоть, и они проследовали вслед за вице-консулом. Старший внимательно рассмотрел в бинокль мужчину и женщину и, как только оба скрылись за дверью, попрощался со Свиридовым.

«По-моему, Муромцев крепко выпивши. Видать, нервы шалят, — подумал майор. — Ну что ж, проводы прошли очень спокойно и буднично, без сюрпризов. Сейчас Климов проконтролирует посадку и будем ждать вестей из Риги».

Глава двадцать вторая

После ужина Анюта вышла на палубу. Седой, проводив девушку, попросил разрешения отлучиться в бар. Анюта с серьезным лицом попыталась было высказать недовольство перманентно нетрезвым состоянием спутника, но тот, приложив руку к сердцу, попросил ее «отпустить вожжи» до прибытия в Ригу и тут же шутливо откланялся. Анюта грустно вздохнула и перевела взгляд на море. «Вот же как иногда жизнь заворачивает…» До мая нынешнего года она видела море только в кино. Балтийское — в фильме «Мы из Кронштадта», Черное — в «Веселых ребятах». И вдруг раз… позавчера она была на легкомысленном Черном, а сегодня — на задумчивом Балтийском.

Рядом послышались голоса. Мимо нее прошли нарядно одетые мужчина с женщиной, оживленно беседуя на каком-то непонятном ей языке. Парочка удалилась, а Анюта поймала себя на мысли, что ни слова не поняла из их разговора. И неожиданно вспомнила эпизод из фильма «Мы из Кронштадта», когда наступающие балтийские матросы наткнулись в окопе на белого солдата и один начал спрашивать на разных языках: «Шпрехен зи дойч, спик инглиш, парле франсэ», — а солдат молчит. Другой матрос спрашивает: «Может, португал?» И тут солдатик начинает истово креститься, приговаривая: «Мы пскопские, мы пскопские…» Анюта поняла, что сейчас она вроде того солдатика из фильма, ни слова не знающего на чужих языках. А вдруг что-то случится с Седым? Ее даже передернуло от этой мысли, но она тут же выругала себя: «Ну, чего паникуешь? Пароход-то наш».