Кто бросит камень? Влюбиться в резидента

Он бросил взгляд на Анюту и увидел ее изменившееся лицо.

— Что с тобой, девочка моя?

— Эдуард Петрович, я все хотела спросить… Там… ну, на войне… вам приходилось убивать? — запинаясь, пробормотала она.

— Эк меня дернуло за язык! — досадливо вырвалось у него. — Извини.

В разговоре повисла тягучая пауза, и уже ни Петропавловская крепость, ни Летний сад не вдохновляли его красноречие.

— Ты же не маленькая, должна понимать… Война есть война. Не убьешь ты, убьют тебя, — тяжело выговорил он.

— А кошмары вас потом не мучили? — она не спросила его об этом на юге, хотя очень хотела, но как-то не было подходящего момента. А вот сейчас пришлось.

— Видишь ли, на войне, если ты офицер, командир, стрелять тебе приходится редко, — задумчиво произнес Седой. — Или вот взять артиллериста. Попал он там или не попал в кого-нибудь, часто ему и неведомо. Бабахнул и пошел чай пить, а там где-то куча народу побитого лежит. В общем, одно слово — война.

Анюта, повернувшись к спутнику, покачала головой:

— Нет, я о другом… вот когда глаза в глаза?

— А… — мрачно протянул Седой. — Что ж, было и такое. Именно глаза в глаза, — он взял девушку под руку, перевел через улицу, и они вошли в Летний сад. Подойдя к одной из скамеек, он предложил ей сесть, а сам остался стоять, рассказывая ту давнюю историю…

В конце лета 1919 года его прикомандировали к группе офицеров штаба Добровольческой армии, отправленной с секретной миссией в Сибирь к адмиралу Колчаку. Долго они добирались до места, а когда выполнили поручение, оперативная обстановка на фронтах изменилась. Поставленный перед дилеммой: возвращаться назад или остаться в Сибири, Муромцев выбрал последнее. Ему вручили под командование батальон, и он снова вступил в борьбу с большевиками. В первых же боях красные сильно потрепали его подразделение. Пришлось штабс-капитану Муромцеву разделить остатки батальона на два небольших отряда и во главе одного из них уходить от наступавших на пятки красных.

Он до сих пор отчетливо помнил ту осеннюю ночь в деревенской избе. Полдюжины смертельно уставших офицеров улеглись на полу, ему, как командиру, оставили кровать в спальне. Выставив боевое охранение и проверив размещение личного состава по избам, он далеко за полночь рухнул на постель, надеясь впервые за последние трое суток урвать для себя несколько часов сна. Но не тут-то было. С разбудившим его поручиком пришлось идти в соседнюю избу, где на кровати лежал раненый в окровавленной рубахе — один из офицеров второй половины его батальона, разбитого красными.

Увидев Муромцева, раненый попытался встать, но не получилось. Сил осталось только на тихий прерывистый шепот:

— Ну вот, как красные надавили, стали мы отходить. Мне приказ: штабных сопровождать. Считай, целый день лесом шли, ухайдакались, ни рук, ни ног. А тут село. Пару месяцев назад мы как-то туда наезжали. Мужики крепкие, староста понятливый. Они тогда и провиантом помогли, и пару лошадей поменяли. У меня и подозрения никакого не было… Дайте воды, — хрипло попросил он. Сделав несколько глотков, раненый откинулся на подушку, закрыл глаза и замолчал, тяжело дыша. Стоящие рядом офицеры терпеливо ждали. Наконец он открыл глаза и через силу продолжил:

— Ну вот, пришли мы к вечеру. Сначала все было нормально. Поесть-попить дали, спать уложили. А под утро красные налетели. Как они про нас узнали? — он горестно покачал головой. — В общем, охрану по-тихому порезали и захватили нас тепленькими. А как расстреливать-то повели за околицу, ротмистр Панарин в лес рванул. Я — за ним… — раненый виновато глянул на Муромцева и тут же опустил глаза, будто стыдясь того, что остался жив. — У других, видать, никаких сил не осталось. Ротмистра-то пуля у самой опушки настигла, а я… — он снова замолчал. Но штабс-капитан уже не слушал раненого. Через полчаса усиленная конная группа во главе с поручиком на рысях помчалась в то самое село с жестким приказом командира наказать мерзавцев. Сам Муромцев обещался прибыть часа через два.

Прискакав в деревню под утро, поручик сразу же приказал выгнать на улицу всех деревенских мужиков. Однако вскорости на улицу высыпало все село до единого. Пришлось солдатам матюгами и прикладами отделять мужиков от баб с детишками и стариков. Все ждали, что будет дальше. Поручик курил в избе старосты и ждал возвращения хозяина, который что-то громко обсуждал с толпой мужиков. Наконец тот вернулся в избу в сопровождении унтера. Поручик встал с лавки.

— Ну что, узнал, кто Иуда? — тон, которым был задан вопрос, не предвещал ничего хорошего.

— Мужики сказывают, Пашка это сотворил, Худолеев, его рук дело, — понуро опустив голову, ответил староста.

— Кто таков? — с трудом выдавил из себя поручик. Переполнявшая его злоба перехватывала горло.

— Так у мельника в работниках состоит.

— Семья большая? — продолжал допытываться офицер.

— Сирота он, — со вздохом доложил сельский голова. — Мать прошлым годом преставилась, хворала сильно. Грызь у ей признали…

Поручик, не дослушав, приказал унтеру привести виновника гибели штаба батальона. Тот уже ринулся выполнять приказ, когда услышал слова старосты:

— Дак нету его, Пашки-то. Убег. Как вы, значитца, пожаловали, так и убег.

— Ишь ты, — зловеще усмехнулся поручик. — Значит, где-то рядом, далеко он не мог уйти. Вот что, — ткнул он указательным пальцем в грудь старосты. — Передай мужикам, чтобы через полчаса этот змееныш был здесь. Иначе пеняйте на себя.

Полчаса, данные старосте на поимку парня, показались поручику вечностью. Чтобы как-то отвлечься, он взял лежащий в сенях топор и начал колоть дрова, кучей набросанные во дворе у амбара. Унтер с мундиром и фуражкой стоял у крыльца, а офицер ожесточенно расправлялся с чурками. За делом время-то летит быстрее. Вот уже и староста с улицы вернулся, руками развел: «Не сыскали, ваше благородие». Поручик, крякнув, вонзил топор в здоровенную чурку, но та с первого раза не поддалась. С сожалением оставив топор, он повернулся к унтеру. Тот подал знак, и с крыльца проворно сбежала молодая женщина — то ли жена, то ли сноха хозяина дома, с чайником и полотенцем. В пронзительном молчании поручик ополоснул лицо и шею, утерся и бросил унтеру:

— Елисеева сюда.

Унтер, как был с мундиром и фуражкой, выскочил на улицу и тут же бегом возвратился с подпоручиком Елисеевым, молодым парнем, отшагавшим по земле немногим более четверти века.

— Подпоручик, отсчитать каждого десятого из мужиков, — не глядя на Елисеева, отчеканил поручик, всего на несколько лет старше подчиненного. События принимали необратимый характер, и подпоручик решился на робкое возражение:

— Господин поручик… Илья Михайлович… Может, все-таки…

— Извольте выполнять! — на глазах свирепея, рявкнул поручик. Елисеев, растерянно козырнув, вышел со двора. Поручик, подойдя к старосте, просверлил его ненавидящим взглядом.

— Для начала за убийство наших людей ответит каждый десятый. Для начала, — повысил он голос. — Так что быстрей ищи, дядя, а то ведь и до тебя очередь дойдет.

Староста отшатнулся от этих слов, как от удара, и нетвердой походкой зашагал на улицу. Поручик проводил его взглядом и вновь вернулся к застрявшему в чурке топору. С трудом высвободив топор, он повертел его в руках и вдруг с яростью запустил им в стену амбара.

Когда поручик в фуражке и застегнутый на все пуговицы вышел на улицу, каждого десятого уже отсчитали, и эти десятые испуганно жались друг к дружке, стоя под охраной солдат. Офицер исподлобья посмотрел на старосту.

— Значит, не хотите искать. Ну что ж… Елисеев, на выселки их, — крикнул он подпоручику.

Подталкиваемые прикладами мужики, с трудом волоча ноги, двинулись по улице. Враз заголосили бабы, рванувшиеся волной за кормильцами, но волна тут же разбилась о конных стражников. И в ту же секунду откуда-то донесся срывающийся юношеский голос: «Остановите их!» — и в нескольких шагах от офицеров через плетень перепрыгнул парень лет девятнадцати. Поручик вопросительно глянул на старосту. Тот горестно, но в то же время с каким-то облегчением вздохнул: