Мертвый сезон в агентстве Глория

– На боли не жалуюсь! – возразил Князь.

– Хорошо, приоткрою еще. Вам известно, где и у кого был недавно Григорий Степанович?

– Известно, – снова приметив кивок Фомы, ответил Князь.

– А в связи с чем?

– В общих чертах.

– Ну так что скажете теперь?

– Хорошо. Где и когда встретимся?

– Если не затруднит, через пятнадцать минут. А где? Знаете мемориальный валун на Лубянке? Он ведь и к Григорию Степановичу имеет некоторое отношение. Вот и встретимся на скамеечке напротив. Это даже символично в какой-то степени.

– Заметано.

– Только… приходите один. Не бойтесь, вам ничто не угрожает. И захватите с собой деньги. Доллары. Тысяч этак двадцать пять, информация стоит того, вы сами убедитесь.

– Не многовато?

– Если вы посчитаете, что информация вам без надобности, я денег не возьму. До встречи…

– Надо пойти, – задумчиво сказал Князь Фоме. – Ты как полагаешь?

– Место уж больно… – криво усмехнулся Фома и почесал лысину.

– А что – место? Где-нибудь у Вечного огня, что, лучше? А он, этот тип, вишь ты, знает о прошлом Коновалова и в курсе того, что он был на допросе в Генеральной прокуратуре.

– Может, ФСБ?

– А кто их знает! Нынче ведь и бывшие бравые чекисты торгуют секретной информацией направо и налево. Видать, что-то у них имеется на папашу нашего ненаглядного. Опять же и бабки просит приличные… – Князь еще подумал и открыл кейс, плотно набитый пачками долларов.

Кротов заметил Князя, когда тот поднялся из подземного перехода. Был он, конечно, не один, но двое типичных братков, поднявшись следом, уселись на гранитный парапет и закурили, искоса поглядывая в сторону скамейки, на которой сидел Кротов. Засекли охрану и Сева с Филей, безуспешно пытавшиеся остановить левака в самом неудобном для остановки месте.

Князь подошел к скамье, внимательно посмотрел на Кротова и спросил:

– Не вы звонили?

– Я. Присаживайтесь, Виктор Алексеевич.

– А вас-то как звать?

– Без разницы. Вот поглядите мельком то, о чем я вам говорил. Это копия моих показаний на допросе в Генеральной прокуратуре. Запись с собственного магнитофона. А потом решайте: нужно это вам или нет. Если нет, я не обижусь.

– Посмотрим, – сказал Князь и взглянул в сторону своих охранников.

– Да не волнуйтесь вы, – насмешливо заметил Кротов, – их нейтрализовать пара пустяков. Но это совсем не входит в мои планы. Смотрите. – Он протянул Князю бумажную папку.

Князь кивнул, открывая ее и беря в руки пачку листков.

Перелистнув несколько страниц, заглянул в конец и закрыл папку.

– Хорошо. Я беру это. А здесь ровно двадцать пять тысяч, как вы просили. Вот, можете считать, если хотите, – сказал он, протягивая газетный сверток.

– Зачем? Я вам верю.

– Вопрос можно? – осведомился Князь, беря папку под мышку.

– Разумеется, но покороче, – ответил Кротов, оглядываясь.

– Вам-то какой резон?

– Личные мотивы. Плюс… Я стараюсь работать честно и не терплю в бизнесе, скажем так, лукавых партнеров. А Коновалов накрыл меня дважды. И прилично. Еще вопросы есть?

– Последний. В деле Гохрана лично вы понесли большие убытки?

– Более чем.

– Тогда мне все понятно, – удовлетворенно заметил Князь и поднялся.

Они расстались, вежливо улыбнувшись друг другу.

Братаны во главе с Князем подъехали к особняку Отца поздним вечером. Охрана, узнавшая гостей, немедленно открыла ворота. Три машины въехали во двор. Из них вышли сам Князь, Леня Новгородский, Жора Ростовский и с десяток братков.

– Предупрежу, – сказал старший охраны, доставая сотовик.

– Может, спит Отец. Прихворнул нынче что-то…

– Обойдется, – сказал Леня, забирая у него трубку. – Стойте тут, парни, и не рыпайтесь.

Охранники и не заметили, как их окружили вооруженные братки.

В дом вошли втроем.

Григорий Степанович лежал в гостиной на диване, укрытый пледом, и смотрел телевизор.

Жора, войдя, забрал у Отца пульт и выключил звук.

Князь швырнул поверх пледа папку:

– Гляди…

Коновалов потянулся за очками, раскрыл папку, перелистнул несколько страниц и отбросил ее на пол.

– Полная херня!

– Тогда где десять миллионов баксов? – сухо спросил Князь.

– Какие?! Ах ты об этих! – Коновалов презрительно ткнул пальцем в валяющуюся на полу папку. – В общаке, наверно.

– Проверено. Не поступали, – возразил Леня.

Самым страшным преступлением в воровском мире считается покушение на общественные деньги. Кража их карается смертью.

– Десять миллионов! – фыркнул Коновалов. – Надо же! Так я же их Малюте отдал, а он и положил в общак. Должен был положить, – поправил себя Коновалов.

– С Малюты теперь не спросишь, – возразил Жора.

– Так он же переслал их в Штаты, для Славы Япончика! Ну конечно, ребятки, я вспомнил!

Жора с Леней переглянулись. Имя Япончика для них говорило очень много. Князь понял, что дело может сорваться, и принял инициативу на себя.

– Не пудри мозги, Григорий Степанович! – повысил он голос.

– Если бы так поступил, то обязан был бы тотчас сообщить нам. А вот свидетели утверждают, что деньги пошли к тебе, а ты их присвоил!

– Верно, – поддержал Леня. – Чего-то ты, Григорий Степанович, лапшу нам на уши вешаешь! То в общаке, то у Япончика!

– Все! Уходим! – быстро подвел итог Князь и шагнул к двери.

Коновалов привстал, что-то хотел еще сказать, но в этот момент в комнату вошли двое боевиков…

Подходя к машинам, братаны услыхали короткую автоматную очередь, донесшуюся из дома.

– Открывай ворота! – приказал Князь охране Отца. А Леня вернул старшему его сотовик и добавил:

– Можешь звонить хоть самому черту!

Машины выехали за ворота и, маяча алыми огнями, понеслись в сторону Москвы.

Хоронили Коновалова на том же Ваганьковском, поблизости от могилы Малюты. Так встретились и в мире ином последний царь воровского мира и его верный слуга.

Речи говорились короткие, но прочувствованные. Выступали главным образом пожилые авторитеты и «законники». Молодежь смотрела, слушала и помалкивала. Князя на кладбище не было. Говорили, что он еще на прошлой неделе срочно вылетел в Приморье по каким-то спорным криминальным делам. Стрелку проводил между братвой Владика и Хабаровска. Так что вроде и подозрения, будто смерть Отца была делом его рук, отпадали сами по себе. А коноваловская охрана молчала как воды в рот набрала: никого не видели, ничего не слышали, никто в тот вечер в особняке не появлялся.