Мертвый сезон в агентстве Глория

– Меня мало интересует твое впечатление.

– Я дам тебе совет, а дальше поступай как хочешь.

– Говори.

– Он тот человек, которому не обидно отдать власть.

– А мне обидно!

– Я же сказал, поступай как хочешь. Но прежде хорошо подумай.

– В случае моего согласия ты тоже многое теряешь.

– Быть может, все, но я все-таки верю, что смогу убедить любого, в том числе и Князя, в своей правоте.

– Плевал Князь на твою писанину!

– Терпение, мой друг, терпение! – улыбнулся Эдуард Эдуардович. – Насчет левых он перегнул. Коммунисты могут прийти к власти, что тоже очень сомнительно, но задержатся ненадолго. А уж тем более они не смогут помешать слиянию капитала. Это невозможно сделать при любом, даже самом левом правительстве.

– Да коммунисты просто-напросто отнимут наш капитал! И не подавятся! А нас перестреляют, перевешают, утопят!

– Это невозможно.

– Да разве такого не бывало?

– Не то время. Ни вешать, ни стрелять они не будут. Отнять могут. Но опять же получится по-моему! Капиталы-то сольются!

– Да кто же им отдаст за просто так?

– Жизнь дороже.

– А я о чем? О том же самом.

– Сколько твоих братанов рванули за кордон?

– То не братаны. Крысы. Братан был один. Слава Япончик. А если кто из настоящих братанов и за кордоном, то они там тоже не баклуши бьют… С них капает. И немало.

– А с Князем надо работать, – вернулся к прежней мысли Штиль. – Почему что-то кто-то должен обязательно отнять? Можно отдать по доброй воле.

Отец даже поперхнулся водкой:

– Ты что такое молотишь? Как это – отдать?

– Добровольно. И жизнь сохранишь, и особнячок, и даже можешь власть получить.

– Не понимаю…

– Демократия, друг ты мой, демократия! Древние были правы, говоря, что для спокойствия государства необходимо дать народу хлеба и зрелищ! А если будет настоящая демократия, кто тебе мешает записаться в президентские кандидаты? Никто. Можешь и победить. Вполне.

– Все хорошо, но скучно, – зевнув, ответил Отец. – За совет спасибо, но я уж как-нибудь своим умом проживу…

Штиль понял это вежливое выпроваживание, попрощался и ушел.

Вернувшись в гостиничный номер, Князь вызвал своего ближайшего друга Владимира Фоменко, к которому прилипла кличка Фома. Если у Отца был Малюта, то у Князя – Фома, но он не занимался делами, подобными делам Баграта Суреновича, вернее, пока не занимался, не было подходящего случая, не было приказа Князя, хотя если бы таковой поступил, Фома выполнил бы требуемое.

Когда Фома вошел в номер, Князь молча кивнул на кресло, сел напротив. Фоме не было и тридцати, но выглядел он гораздо старше, чему способствовали большие залысины, обнажавшие высокий, крупной лепки лоб. Фома знал несколько иностранных языков – английский, французский, немецкий и даже латынь. Он вел все экономические расчеты, никогда не пользовался записями, держал в памяти множество цифр, фамилий людей, затраты, долги и прибыли. Одним словом, он был незаменимым человеком для Князя. Кроме того, Фома был человеком молчаливым, что тоже в глазах Виктора являлось достоинством.

Вот и теперь, сидя в кресле, он курил и терпеливо ждал.

– По-моему, Володя, не понял ничего Коновалов. Или не захотел понять. Так мне показалось.

Фома не ответил, лишь глубоко затянулся сигаретой.

– Что скажешь?

– Нужна встряска.

– Люди найдутся?

– Это будет стоить недешево.

– Не имеет значения.

– Тогда все в порядке.

– Когда начнешь действовать?

– Сегодня.

– Кто-нибудь приезжал?

– Четверо. Владик, Хабаровск, Чита, Сахалин.

– Считай, все Приморье! Побеседовал с ними?

– Нет.

– О чем-то все-таки говорили?

– Пустая болтовня.

– Ты сказал, к кому я уехал?

– Для чего кому-то знать, чем занимается Князь?

– Молоток!

– Мне нужно идти.

– Иди, Володя.

Фома аккуратно затушил сигарету в пепельнице и вышел, оставив на столе небольшого формата плотный лист бумаги. На листе каллиграфическим почерком были написаны телефоны и фамилии приехавших авторитетов Приморья, проставлены часы и минуты, в которые он, Князь, может принять их.

Князь прочел и весело рассмеялся.

С авторитетами Приморья он встретился в тот же день и результатами встречи остался доволен.

Утром следующего дня криминальный мир Москвы, а чуть позднее и всей России, облетела весть, что ночью в камере Матросской Тишины, был задушен Баграт Суренович Мкртчян, Малюта.

Похороны состоялись на Ваганьковском кладбище. Они были не менее многочисленны, чем похороны Отари Квантришвили, убитого киллером возле Краснопресненских бань. Но если возле гроба известного бизнесмена, крепкими узами связанного с криминальным миром, кроме авторитетов и воров в законе присутствовали известные актеры, музыканты, певцы, киношники, если многие из них плакали, потому что надо отдать должное – Отари Квантришвили сочувствовал и помогал материально творческой интеллигенции, почти поголовно обнищавшей, – то у могилы Малюты что-то не было слышно рыданий. Вероятно, потому, что собрались люди серьезные, интеллигентов не было.

Первым, как и положено, речь произнес Григорий Степанович Коновалов. Он сказал много теплых слов в адрес покойного и пообещал сурово наказать виновников преступления. Присутствующие встретили слова угрозы прохладно и даже равнодушно, а некоторые с явным недоверием. Это не ускользнуло от внимания Отца, но он не подал виду. Наряду с другими произнес прощальные слова и Виктор Князев. Он, не в пример Отцу и многим другим, говорившим о суровости наказания, ничего подобного не произнес, и это тоже запомнил Коновалов. Видел он, что речь Князя провожающие слушали более внимательно, чем его, словно уже от нового лидера ждали каких-то откровений. Очень не понравилась эта явная демонстрация Григорию Степановичу.

Наконец застучали комья земли о крышку гроба, выросла на свежей могиле гора дорогих цветов, и паханы криминального мира степенно зашагали к своим «мерседесам» и «линкольнам», джипам и «ауди», «тойотам» и «БМВ» новейших моделей. Когда расселись, водители дружно дали по три долгих гудка, прощаясь с Багратом, и кортеж машин отправился в «Славянскую», где для поминок был снят огромный зал, а также несколько номеров люкс для отдыха подуставших патриархов.