Двенадцатая карта

— Позвольте, — со слабой усмешкой прошептал президент.

— …денежной компенсации, равной сумме сделок и полученной прибыли в результате использования вашим банком упомянутой собственности с момента получения на нее прав. — Адвокат сверился с записями. — А именно с четвертого августа тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года. Деньги поступят на счет потомков мистера Синглтона и будут распределены судом. Точной цифрой мы пока не располагаем. — Гоудз наконец поднял глаза на Хэнсона. — Однако, по нашим скромным оценкам, она составляет приблизительно девятьсот семьдесят миллионов долларов.

ГЛАВА 43

— Вот почему Уильям Эшбери пошел на убийство, — пояснил Райм. — Чтобы сохранить в тайне кражу усадьбы Чарлза. Если бы об этом кто-то узнал и наследники заявили права на землю, отделу недвижимости пришел бы конец, а возможно, разорился бы и сам «Сэнфорд-банк».

— Это просто нелепица! — взвился сидящий за столом напротив них адвокат. Оба юриста-соперника были одинаково высокие и худощавые, только Коул — более загорелый. Райм подозревал, что Уэсли Гоудзу не часто приходится посещать теннисный корт или поле для игры в гольф. — Вы посмотрите вокруг: территория вся застроена! Вся, до последнего дюйма!

— Мы не претендуем на то, что было построено, — сказал Гоудз, словно это разумелось само собой. — Мы только хотим вернуть право на землю и сумму, равную выплатам по ее аренде.

— Что, за все сто сорок лет?

— Когда Сэнфорд обворовал Чарлза — не наша проблема.

— Но большая часть земли давно распродана, — сказал Хэнсон. — Банку принадлежит только пара многоквартирных домов в районе и сам особняк.

— Мы, разумеется, проведем аудиторскую проверку по всем сделкам продажи, незаконно осуществленным вашим банком.

— Но имущество отчуждалось на протяжении сотни лет, по частям.

Упершись взглядом в поверхность стола, Гоудз сказал:

— Повторюсь: это не наши проблемы.

— Нет! — рявкнул Коул. — Этого не будет!

— Вообще-то претензии мисс Сеттл и так очень умеренны. Можно убедительно доказать, что без земли, принадлежащей предку Женевы, ваш банк пошел бы ко дну еще в шестидесятых годах девятнадцатого века, и, следовательно, она может претендовать на всю прибыль, полученную вашим банком по всему миру. Но мы к этому не стремимся. Мисс Сеттл не хочет, чтобы пострадали интересы сегодняшних акционеров банка.

— Какая щедрость! — пробормотал Коул.

— Решение приняла она. Я советовал полную ликвидацию.

Коул подался вперед:

— Послушайте, почему бы вам не взглянуть на вещи трезвее? Да у вас ничего нет. К тому же срок давности давно истек. В суде вас даже слушать не станут.

— Обратите внимание, — не удержался от комментария Райм, — как люди всегда хватаются за соломинку… Простите за отступление.

— Что касается срока давности, — сказал Гоудз, — мы можем обосновать, что в данном случае он не действует.

Накануне он объяснил Райму, что в некоторых случаях закон о сроке давности теряет силу, если ответчик скрыл свое преступление и жертва о нем не подозревает, или, как в случае с Чарлзом Синглтоном, когда жертва не может рассчитывать на защиту суда, например, если сторона обвинения вступила в сговор с преступником. Все это Гоудз сейчас повторил.

— Но что бы там ни совершил Хайрам Сэнфорд, — заметил второй адвокат, — к моему клиенту это отношения не имеет… То есть к сегодняшнему банку.

— Мы проследили, в чьей собственности находился банк, вплоть до лица, к которому имущество перешло от мистера Синглтона, — «Хайрам Сэнфорд банк энд траст лимитед». К несчастью, Сэнфорд использовал банк как прикрытие… К несчастью для вас.

Гоудз говорил ровным тоном, но чувствовалось, что он сдерживает улыбку.

Коул не отступал:

— Ну а чем вы докажете, что имущество предназначалось наследникам? Чарлз Синглтон мог бы в тысяча восемьсот семидесятом продать ферму за пять сотен и пропить деньги.

— У нас есть свидетельства, что он намеревался передать ферму потомкам. — Райм повернулся к Женеве: — Как он там сказал?

Девушка обошлась без заготовленных записей.

— В одном из писем жене он говорит, что не собирается продавать ферму. Вот его слова: «Я желаю, чтобы земля в целости перешла к нашему сыну и его отпрыскам. Ибо спрос на специальности и ремесла насыщается и затухает, финансовые рынки непостоянны и только земля в нашем мире остается неизменной величиной. Со временем благодаря ферме мы обретем уважение тех, в чьих глазах сегодня его не имеем. Она останется залогом спасения для наших детей и правнуков».

— Только представьте, что после такого будет с присяжными. Слезинки навернутся у каждого. — Райм получал удовольствие, играя роль заводилы.

Коул подался вперед:

— Та-а-ак, я понял, что тут происходит… хотите выставить ее жертвой. Так вот: это просто шантаж. Из той же серии, что и вся остальная чушь по поводу репараций за рабство. Нет? Я сожалею, что Чарлз Синглтон был рабом. Я сожалею, что он или его отец были привезены сюда против воли. — Коул взмахнул рукой, словно отгоняя пчелу, перевел взгляд на Женеву: — Так вот, юная леди, все это случилось очень-очень давно. Мой прадед умер от антракоза, только я, как видите, не высуживаю из «Угледобычи Западной Виргинии» легких денег. Вашему брату давно пора бы смириться с прошлым, жить сегодняшним днем. Если б вы столько же времени…

— Придержи язык, — рявкнул Хэнсон. Он и его помощница, сверкая глазами, уставились на своего юриста.

Коул облизнул губы, откинулся на спинку кресла.

— Прошу прощения. Я не хотел, чтобы это так прозвучало. Сказав «вашему брату», я имел в виду… — Он говорил, глядя на Гоудза.

Но ответ пришел со стороны Женевы:

— Мистер Коул, я разделяю те же чувства… Фредерик Дуглас сказал: «В этом мире человек может не получить всего, ради чего трудится, но определенно обязан трудиться ради того, что получает». За легкой наживой я не гонюсь.

Юрист посмотрел на нее в нерешительности, затем опустил глаза. Женева своего взгляда не отвела.

— Знаете, я говорила с отцом о Чарлзе, узнала о нем кое-что. Например о том, как его деда похитили работорговцы, оторвали от семьи в Йоруба и увезли в Виргинию. Отец Чарлза умер в сорок два года, потому что хозяин решил, что лучше купить сильного и молодого раба, чем лечить старого. Еще я узнала, что когда Чарлзу было двенадцать, его мать продали на плантацию в Джорджию и больше он ее не видел. Но знаете что? — спокойным голосом сказала Женева. — Я не прошу за это ни цента. Все гораздо проще. У Чарлза отняли то, что он любил, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы вор за это поплатился.

Коул пробормотал очередное извинение, но, будучи юристом до мозга костей, интересы клиента предать не мог. Бросив на Хэнсона взгляд, он продолжил:

— Мне понятно все, что вы говорите, и мы готовы возместить вам весь вред, причиненный по вине мистера Эшбери. Но ваши претензии на имущество? Это просто недопустимо. Мы не знаем даже, есть ли у вас легальные основания выдвигать такой иск. Чем вы можете доказать, что действительно являетесь потомком Чарлза Синглтона?

Линкольн Райм, поводив одним пальцем по сенсорной панели, подкатил кресло вплотную к столу.

— Не пора ли поинтересоваться, какого черта я сюда притащился?

Молчание.

— Как вы понимаете, я вообще не часто выезжаю из дома. И что, по-вашему, заставило меня переться на другой конец города?

— Линкольн, — одернул его Том.

— Ладно-ладно. Перехожу к существу дела. Итак, вещдок номер один.

— Какой еще вещдок? — поинтересовался Коул.

— Шутка. Я говорю о письме. — Он посмотрел на Женеву. Та открыла школьный рюкзак, вынула папку. На стол скользнул лист фотокопии.

Представители «Сэнфорд-банк» по другую сторону стола нависли над документом.

— Письмо Синглтона? — спросил Хэнсон.

— Почерк красивый, — обратил внимание Райм. — Немаловажная деталь по тем временам. Не то что сегодня: наспех набросанные записки, печатные тексты… Прошу прощения, больше никаких отступлений. Дело в следующем: мой коллега Паркер Кинкейд из Вашингтона сравнил это письмо со всеми имеющимися письменными образцами, вышедшими из-под руки Чарлза Синглтона, включая юридические документы из архивов в Виргинии. Паркер — бывший эксперт ФБР. Так вот, он выдал официальное заключение, что почерк в письме идентичен всем известным образцам, сделанным рукой Синглтона.