Соперник Цезаря

Нелепая догадка вдруг обернулась уверенностью вопреки всякой логике. Там она, прекрасная Лесбия поэта, его Волоокая!

Он пока не видел, кто сидит внутри, - лишь занавески колебались, и абрис неверной тени можно было угадать сквозь белизну тончайшей ткани. Возле носилок стоял здоровяк с бычьей шеей - Марк Антоний - и любезничал с сидевшей в носилках женщиной. Теперь Клодий слышал женский голос, но не мог понять, кому тот голос принадлежит. Он хотел услышать голос Клодии. Он должен был услышать ее!

Марк Антоний захохотал и попытался схватить женщину в носилках за руку. Клодий сделал несколько шагов и разглядел ту, что сидела внутри. Это была его жена Фульвия. Глаза ее блестели, щеки раскраснелись. Она кокетливо выдергивала ручку из лапищи Марка. Троица праздных шалопаев, из тех, что вечно слоняются под рострами, глазели на занятную сцену во все глаза.

- Рад видеть тебя, женушка, - сказал Клодий ледяным тоном.

Фульвия игриво хихикнула.

- Я тут беседую с Марком Антонием о поэме Лукреция. ^[155] Ему не нравится. - Ее трудно было смутить. Вернее, ее невозможно было смутить. Марк Антоний глупо улыбался, как будто поэма Лукреция была чем-то веселым.

- Не знал, что Марк у нас поклонник поэзии, тем более такой, - съязвил Клодий. - Может быть, он даже заучил какой-нибудь стих наизусть?

- Он сказал мне, - с восхитительной наглостью продолжала Фульвия, - что ему нравятся такие строки:

- Замечательно, - поддакнул Марк Антоний.

- Значит, ты не веришь, что душа твоя бессмертна? - спросил Клодий.

Антоний беспомощно глянул на Фульвию.

- Душа? - переспросила она и изумленно вскинула подведенные сурьмой брови. - Неужели ты, Клодий, когда-нибудь думаешь о душе? Ты!

Марк Антоний вдруг разразился гомерическим хохотом, найдя слова Фульвии забавными.

- И вообще, мне душно. - Матрона демонстративно провела ручкой по лбу. - Домой! Скорее! - прикрикнула она рабам.

Носильщики тут же припустили со всех ног.

- Тебе что, мало твоей актерки Кифареды, что ты решил приударить за моей женой? - Клодий повернулся к Марку.

Тот был на голову его выше и раза в два шире в плечах. О физической силе Антония ходили легенды.

- А, Клодий, вождь рабов, решивший всех нас сделать клеймеными, - отвечал Марк Антоний, нагло ухмыляясь.

- А, Марк Антоний! Знаменитый оратор! Говорят, ты собирался вчера держать речь на форуме, но вместо слов из твоих уст полезла блевотина, потому как ты перебрал накануне неразбавленного вейского вина. Хорошо, что кто-то из друзей подставил тебе свой плащ, а то бы весь форум оказался заблеванным.

Марк Антоний побагровел, выдернул меч и кинулся на Клодия. Но тому удалось ускользнуть. Клодий взлетел по ступеням ближайшей книжной лавки и встал в узком проеме, выставив вперед меч. Марк Антоний ринулся за ним, надеясь на свою бычью силу. Но сила в этот раз не помогла. Клодий отбил удар, нацеленный ему в живот, и сам сделал выпад, Марк Антоний отшатнулся и слетел вниз. Поднялся, покосился на свой меч. От клинка осталась ровно половина. Клодий привез свой меч из Галлии, он был длиннее, и, главное, металл был куда лучше римского.

Марк Антоний выругался.

- Тебя все равно прирежут, как жертвенную свинью, - крикнул он так, чтобы услышали зеваки.

- Твой конец будет не лучше, - посулил Клодий.

Марк Антоний зарычал и вновь кинулся в атаку.

И вновь его клинок укоротился вдвое, а сам он опять очутился внизу.

- Я еще буду трахать твою жену! - пообещал он и удалился с гордым видом.

Вернувшись домой, Клодий даже не пожелал разговаривать с Фульвией. Он прошел в таблин, затянул занавеску и долго сидел в одиночестве, читая. Потом что-то писал.

Когда Зосим заглянул в таблин, его патрон сворачивал свиток. Зажав конец пергамента под подбородком, Клодий наматывал рукопись на скалку, вращая рожки из слоновой кости. Зосим, как завороженный, наблюдал за действиями патрона. Свитки Клодий спрятал в футляр. Футляров было два, свитков - восемь.

- Мои записи за шестнадцать лет, - сказал Клодий. - Кстати, ты написал свою историю Рима, как собирался?

Зосим отрицательно мотнул головой.

- Что так? Недосуг?

В ответ - неопределенное пожатие плеч.

- Все пишут нынче, - усмехнулся Клодий, поглаживая красный сафьян футляра. - Мир рушится, и все торопятся что-нибудь сочинить напоследок. Лукреций - поэму о природе вещей, Катулл - стихи о моей сестрице, Цицерон - философские трактаты, Варрон - научные труды, Цезарь - записки о Галльской войне. Вот и мы с тобой сочиняем. Тебя это не смущает?

- Нет, доминус.

- Почему?

- Когда человек пишет, он соревнуется сам с собою, а не с кем-то другим.

- Утешил, ничего не скажешь! С собой соперничать хуже всего - тут никогда не победишь. - Клодий хитро прищурился. - Хочешь, подарю тебе свои записи?

- Доминус!

- Ну, конечно! - Мысль подарить записки Зосиму показалась удачной. - Вот! - Он вложил оба футляра вольноотпущеннику в руки.

- Зачем? - Зосим не знал, чего в этом подарке больше - доверия или насмешки.

- Как - зачем? Ты выскоблишь в пергаментах все, что не понравится, и напишешь на них свою историю Рима, как давно мечтал. Экономия материала. Палимпсест. ^[156] Вся наша жизнь, вся наша история, в конце концов, только палимпсест.

- Я не могу.

- Что не можешь? Написать историю?

- Соскоблить твой текст. Ведь ты столько лет писал!

Клодий пожал плечами:

- Это сейчас тебе кажется, что не можешь. Но потом ты это сделаешь, я знаю. И долго не раздумывай. - Клодий похлопал вольноотпущенника по плечу. - Я чту старое правило: патрон должен помнить услуги клиента. И я помню. Так что, Зосим, как только мы расправимся с Милоном, я куплю тебе уютный домик с садом где-нибудь недалеко от Рима, ты женишься, будешь жить в тишине и покое и писать свою историю, книгу за книгой.

Зосим охнул, как от боли.

- Не хочешь, чтобы я больше служил тебе? - воскликнул с упреком. Но патрон лишь сильнее сжал плечо вольноотпущенника.

- Ты же мечтаешь об этом, знаю.

- Я хочу лишь служить тебе, доминус.

- Что ж получается? Ты второй раз отказываешься от тихого сидения в библиотеке?! - Клодий рассмеялся.

- Получается так, доминус, - улыбнулся Зосим и в эту минуту вдруг сделался необыкновенно похож на патрона. С годами сходство меж ними только росло. Даже раны они порой получали схожие, манера говорить, манера держать голову - все больше и больше Зосим копировал брата.

- Кстати, ты не слышал, в Городе еще не говорят о консилии?

- Насколько я могу судить, пока ничего.

- Отлично, просто отлично! Я кое с кем поделился своими планами. Боюсь, рановато. Сначала мы должны подготовить сторонников в провинции, а потом уже в Городе объявить о проекте нового закона. Но надо действовать быстро, пока оптиматы пребывают в растерянности, пока никто из народных трибунов не осмелится наложить вето. О, боги! Иногда мне кажется, что не кровь стучит у меня в висках, а время. Я сумею разорвать его круг. Я превращу его в дорогу. И я пройду… Ты понимаешь, Зосим, я пройду там, где время останавливается! - Клодий вскочил и сделал по таблину несколько шагов.

Потом вновь сел. Зосим ничего не ответил, лишь в знак верности коснулся правой руки патрона.

- Знаешь, я по несколько раз в день прикидываю, что бы было, если бы я погиб в Галлии? Наверняка начались бы беспорядки, поджоги, Помпей воспользовался бы ситуацией и постарался захватить власть. Цицерон был бы наверху блаженства. Но вышло так, что мне выпала как бы вторая жизнь. Я родился заново. И вот, все еще страдая от ран, я вершу дела совершенно удивительные. - Клодий улыбнулся.