Напряжение

- Это когда еще будет…

По привычке Русинов отметил, что у собеседника толстые надбровные валики, зубы, должно быть, вставные, чуть шепелявит.

- Ну, говори, что принес.

- Так. - Русинов склонился к Михаилу Николаевичу, перешел на шепот: - Приказано передать: «Марию интересуют яблоки, по сортам. Сколько грузов прибывает за день. Где располагаются «овощные базы» для «шестерки». Количество «скороходов» и новых «невидимок». На «невидимки» обратить особое внимание: чем отличаются от старых, где укрываются…»

Михаил Николаевич кивал, слушая сосредоточенно, иногда вставлял «угу». Вдруг насторожился, подняв голову с болезненной гримасой на лице. Русинов смолк.

- Кто-то вроде по лестнице прошел… Ты сколько здесь пробудешь?

- Еще неделю.

- Крыша есть?

- Найду.

- Сегодня останешься у меня, скоро комендантский час, уйдешь утром. Постелю в соседней комнате. Там холодно, но ничего, переспишь, одеялами накроешься… Как там дела? Рассказывай. Войск много?

- Много, - сказал Русинов, - и все прибывают. Танки, артиллерия, самоходки…

- Ну, значит, в наступление скоро перейдут, слава те господи. - Михаил Николаевич обернулся к темному, закоптелому временем образу, перекрестился. - Скорей бы, скорей… Поцарствовали большевики, будет… Двадцать пять лет без малого… У нас тоже силы собираются, без дела не сидим, так и передай.

Он поднял на колени вещевой мешок, развязал. Пачки денег сложил в нижний ящик комода, за белье, пересыпал в свой мешок махорку; консервы, галеты, отделив небольшую часть Русинову, спрятал в буфет.

- Наговорились? - Женщина появилась в дверях, прижимая к груди на согнутой руке мелко наколотые дощечки.

Загудел огонь в «буржуйке»; пощелкивая, быстро накалилось железо, проступили малиновые пятна.

Сидя на корточках, женщина исподволь посматривала на Русинова испытующе и недобро. Потом поднялась и, заложив руки за спину, бесцеремонно уставилась на него прищуренными глазами. У Русинова похолодело внутри.

- Ты хорошо проверил его? - спросила она мужа. - Мне кажется, я его видела…

- Где? Когда? - резко повернулся к ней Михаил Николаевич.

- Вчера, возле дома энкавэдэ, у Литейного моста.

- У Литейного моста? - угрожающе переспросил он, раздувая ноздри, и - Русинову: - Что ты там делал?

Русинов задержал дыхание, нахмурился, проговорил хладнокровно:

- У какого моста? У Литейного? У вас тут столько мостов, что, думаете, я все их знаю?

- Нет, нет, постой… Как ты к нам шел? По каким улицам?

Меньше всего Русинов предполагал, что ему придется перечислять улицы при таких обстоятельствах. Пригодились упражнения со Степаном. Его слушали с обостренным вниманием, стараясь подметить какую-нибудь неточность, но не нашли.

- Патруль тебя задерживал?

- Нет, обошлось…

- Как же ты тогда очутился на Литейном?

- Значит, никак…

Михаил Николаевич спросил жену:

- Ты точно помнишь, что это был он?

Женщина медленно расстегнула пуговицы ватника тонкими пальцами, сказала с той же неприязнью:

- Не знаю, мне показалось, что видела я его.

«Блефуют. На нервах играют, - вдруг догадался Русинов, внутри все разом расслабилось. - Дешевка!» Сказал грубо Михаилу Николаевичу, кивнув на жену:

- Слушай, она у тебя сама не из энкавэдэ случайно? Или того? - повертел пальцем у виска. - Я эти штучки не люблю, запомни.

- У нас бывали случаи…

- А мне плевать на ваши случаи с высокой горы. - Русинов встал, зевнул широко, раскинул руки.

- Устал? - сказал примирительно Михаил Николаевич. - Сейчас поедим чем бог послал, и отдыхать…

- У тебя найдется какая-нибудь одежонка гражданская?

В холодной, как морозильня, комнате Русинов завернулся с головой и уже засыпал, согретый водянистой овсяной кашей, рюмкой спирта, собственным дыханием и одеялами, когда что-то щелкнуло. Русинов вздрогнул, положил руку на автомат, прислушался сквозь вату мутнеющего сознания. Стук не повторился, было тихо, и он уснул, измученный испытаниями прошедшего дня.

Между тем стукнула щеколда, которую Михаил Николаевич не смог удержать, хотя и старался выйти неслышно.

В пальто и без шапки он выбрался в темень лестницы и, держась за перила, поднялся на последний этаж. Отыскал дверь (она была не заперта); касаясь пальцем стены, прошел по длинному коридору, пахнущему сыростью и нечистотами.

- Тимофей, - негромко позвал он, просунув голову в комнату и вглядываясь с брезгливостью в темноту. - Спишь?

- А?.. Что?.. Ктой-то? - пробормотал голос из угла, где, должно быть, стояла кровать; в другом углу тоже кто-то зашевелился, послышался слабый жалобный стон. - Это ты, Боксер?

- Я… Выдь-ка, покурим…

Человек встал и, опираясь на костыль, заковылял к двери.

- Да оставь ты подпорку! При мне-то хоть не придуривайся.

- Не, нога болит, честно, чего мне придуриваться. Весь день ныла… Табачком разжился?

- Еще жива? - кивнул в сторону комнаты Михаил Николаевич.

- Кончается… Уже в дерьме по уши, я ее не трогаю. Живучая, карга, все ее подружки давно подохли, а эта тянет…

Опершись задом о стол в кухне, продуваемой насквозь, Михаил Николаевич сказал:

- Подставляй руки, - и высыпал пригоршню махорки. (Тимофей понюхал ее, крякнул, проговорив: «Лады!») Я вот зачем пришел…

- Покурить… Ты же говорил, Боксер, что все, амба!

- Я вот зачем пришел, - повторил настойчиво Михаил Николаевич, словно не слыша, и ударил по ладони пачкой сотенных, - тут ко мне дружок один наведался. Завтра утром уйдет, в семь, так вот пойдешь за ним, посмотришь, что будет делать, с кем говорить… Потом расскажешь. Но чтобы он ни-ни…

- Я думал, опять что-нибудь мокрое… - зажал деньги в кулаке Тимофей. - Только вот как с работой?..

- Скажешь, нога заболела… Что с тебя возьмешь?

- А если увидят на улице?

- Скажешь, в госпиталь шел.

- В госпиталь… Почему не в свой?

- У тебя свой врач есть, который тебе операцию делал, к нему и шел, в госпиталь. Усек?

- Лады, - опять сказал Тимофей, сворачивая самокрутку.

Михаил Николаевич тоже свернул, чиркнул спичкой и, оберегая огонь в сложенных чашечкой руках, поднес к лицу Тимофея. Лицо было интеллигентное, с прямым носом и пустыми бесстрастными глазами; скрюченные пальцы - ногти крупные, обломанные - сжимали самокрутку; на фаланге среднего пальца синий наколотый якорек с обрывком каната.

- Завтра вечером выйдешь посигналить…

- Нет, Боксер, хватит, посигналил, больше не пойду. Уговор был? У меня тоже шкура, чай, не казенная.

В наступившей тишине Михаил Николаевич медленно и весомо постучал по столу.

- Болтай меньше. Пойдешь… Думаешь, мокрое дело все забыли? Могу кой-кому напомнить.

Тимофей задышал тяжело, тихо сказал, с ненавистью:

- Сволочь же ты, Боксер…

- Поосторожней… Пойдешь туда же…

- В ту квартиру нельзя, засада может быть.

- Я не про ту… Туда не надо. Пойдешь на набережную, в район Горного. Но в институт не лезь… Там ты уже наследил. Ракеты есть еще?

Михаил Николаевич выставил банку консервов, на нее - другую, положил пачку галет. Тимофей с голодной поспешностью пододвинул к себе.

- Лады. Я для тебя тоже кое-что припас. - Тимофей приподнял доску в полу, достал что-то завернутое в тряпки, развернул. Михаил Николаевич на ощупь определил: две гранаты РГД и «лимонка». - Бутылка спирта. Согреться не могу, кости холод грызет, и в глотке сухо.

- Годится. Считай, что за мной. - Михаил Николаевич рассовал их по карманам, двинулся к выходу. - Ну, будь здоров. Значит, в семь, не упусти…

14. ПОД ИНЫМ УГЛОМ ЗРЕНИЯ

У Дранишникова были неотложные дела в Приморском районе, и все же он так спланировал свой маршрут, чтобы обязательно побывать у Бенедиктова.

Батальонного комиссара чрезвычайно заинтересовал рассказ о Нащекине, а полученная утром справка из Военно-морского архива подтвердила, что уроженец Петербурга Нащекин Владислав Сергеевич 1894 года рождения, действительно окончил в 1916 году Морской корпус и произведен в мичманы. Справка еще более укрепила во мнении, что ход его рассуждений, которые он пока держал при себе, правилен. К тому же Арефьев настоятельно требовал ускорить расследование убийства Лукинского.