Напряжение

Потом Арефьев долго молчал, слушая, и засмеялся:

- Кто же это скажет?.. С мертвого какой спрос… А вот тут уж наша забота, Николай Константинович. И мы кое-что предприняли… Хорошо, хорошо, буду держать в курсе…

Он положил трубку на аппарат, повернулся к Дранишникову. Тот тотчас же встал.

- Член Военного совета просит информировать его о всех новых данных по ходу расследования дела Лукинского, - пояснил Арефьев. - Об этом деле доложено Андрею Александровичу Жданову. Все наши мероприятия одобрены, теперь слово за нами… Кстати, ты Тихомирова знаешь?

- Капитана первого ранга? - спросил Дранишников - Знаю.

- Член Военного совета и Политуправление флота рекомендуют нам его секретарем парторганизации.

- Дельный мужик, спокойный, толковый, с ним работать легко, - сказал Дранишников, кладя перед дивизионным комиссаром карандашный портрет.

- О, барон фон Остеркампф! Он же подполковник Франц Мёниг! - удивился Арефьев, спуская ноги на пол; застегнул китель, протер очки, водрузил их на мясистый нос - Известная личность, известная… Старый лис! Он свои зубки показывал еще в тридцать шестом году, но поломал… И кто же так великолепно изобразил его?

- Узнали? Мне важно было выяснить, как художник схватывает натуру по памяти. Умеет ли передать портретное сходство. Значит, умеет. А рисовал Русинов-Мартыненко.

- Как раз по этому поводу я тебя и вызывал.

Положив другой лист с портретиками, Дранишников встал за широкой спиной Арефьева.

- По словам Русинова, наиболее перспективные ученики Мёнига. - Выждал с минуту, упер палец в один из портретов, средний в нижнем ряду: - Как вам это нравится?

- Что ж, прекрасно, я думаю ты такого же мнения. - Арефьев запрокинул седую голову, пытаясь достать глазами Дранишникова; не достал. - Сядь, Олег Сергеевич, не прячься, а то я так шею могу сломать… Тут Русинов наверняка ошибается, но это уж не его вина, а скорее наша… Значит, закрепился, не даром мы с тобой трудились, а? - Засопел удовлетворенно, потер руки. - Значит, в любимчики попал? Молодец, молодец… То-то давно вестей не подает.

- Да, очень неожиданная и ценная информация… Вообще Русинов дал интересные сведения.

- А степень достоверности?

- Вполне удовлетворительная. То, что удалось проверить, вполне… Характеристика самого Русинова - положительная. Комсомолец, старший комендор на тральщике «Спрут», имеет благодарности. Тральщик затонул двадцать восьмого августа и а Таллинском рейде. Русинов считается пропавшим без вести. Биографические данные, полученные нами из Рыбинска, полностью совпадают с теми, которые сообщил он сам…

- Но что-то тебя смущает, да? - уловив в голосе Дранишникова какое-то колебание, спросил Арефьев.

- Смущает вот что. Он ошибся в дате - на день, - когда говорил о гибели тральщика, следовательно, в дате захвата фашистами Таллина.

- Хм. - Широкие брови Арефьева настороженно поднялись. - Это весьма существенно. И чем он объясняет неточность?

- Ничем, оговорился…

- Такую дату участнику событий забыть трудно.

- В том-то и дело… Естественно, возникает вопрос: Русинов ли перед нами? К сожалению, у нас фотографии Русинова нет. Ждать же, пока пришлют из Рыбинска, мы не можем. А решать, что делать, надо сейчас.

Помолчали. Из приглушенного динамика доносились марши. Арефьев отпил с гримасой глоток хвойного настоя.

- Любопытно, что преподавателя в своей детской школе он назвал правильно, - проговорил Дранишников, - хотя учился в тридцать седьмом году. Не, думаю, чтобы абвер имел такую исчерпывающую информацию о Русинове.

- Давай отойдем сейчас от деталей, - сказал в раздумье Арефьев, отставляя стакан и накрывая его бумажкой, - и посмотрим в целом. Попробуем вывернуть все наизнанку и определить, кому что выгодно. Предположим, что это дезинформация, - хлопнул ладонью по листу с портретами, - те двое с Русиновым тоже неугодны фашистам и по их заданию ликвидированы его руками. - Втянул голову в плечи, посопел. - Ну что ж, возможно… Сложный, конечно, ход, но допустим… Далее. Русинов, опять-таки предположим, по заданию абверу переходит к нам, сообщает неизвестные нам детали функционирования школы, чем немцы очень дорожат, и, наконец, раскрывает явку, то есть по сути дела рушит агентуру. Зачем? - посмотрел из-под очков на Дранишникова. - Только для того, чтобы войти к нам в доверие? Но не слишком ли дорогой ценой? Кто такой Русинов? Да никто, обычный связной, пешка на шахматной доске. Отдавать за пешку тяжелую фигуру, и не одну, а несколько… Нет, увольте, не будем оглуплять немцев, не такие уж они болваны.

Дранишников молчал, теребя пустую трубку, - Арефьев не курил и не выносил табачного дыма, особенно махорочного.

- А память… Память, замечу, прехитрая штука. - Арефьев снял очки, на переносице - красная полоска, глаза стали беспомощными. - У меня был случай, когда я забыл имя товарища, с которым учился и довольно часто встречался. Фамилию помню, а имя забыл, хоть убей! Несколько минут мучился, вспомнил, разумеется смеялся над собой, но… И здесь ошибка в дате может быть естественной погрешностью памяти. Это возможно. Тем более что в других вещах, для нас важных, ошибок нет.

- Все равно, ошибка есть ошибка, - хмуро произнес Дранишников.

- А общее впечатление о нем у тебя какое?

- Да в общем положительное, даже, я бы сказал, хорошее.

- Оно совпадает с моим. Он готов идти?

- Готов.

- Я думаю, это беспроигрышный вариант. Хотя, безусловно, известная доля риска есть. Давай-ка, Олег Сергеевич, прикинем, чем мы рискуем…

13. «СПРОСИТЕ МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА…»

Скрип, скрип, скрип… Русинов прошел легкий, как игрушка, мостик со львами, миновал на Малой Подьяческой дом семь, успев заметить в окне второго этажа - четвертом справа - фанеру с подтеком синей краски. Можно было идти, но останавливаться не стал, покружил с час по тихим улицам и теперь снова оказался у дома. Посветив спичкой, увидел круглый эмалированный номерок с цифрой восемьдесят восемь на филенке. Гвоздь в косяке торчал - это тоже был благоприятный знак. Тогда Русинов дернул за грибок старинного звонка-колокольчика и спросил Михаила Николаевича.

- А кто это? - Голос глухой, вроде бы безразличный.

- Есть вести от брата, - сказал Русинов, берясь за медную ручку.

Отодвинулась тяжелая щеколда, звякнула цепочка. В щель брызнул свет керосиновой лампы.

- Неужто Семен жив?

Перед ним стоял мужчина лет пятидесяти пяти с крупной головой, высокий, чернявый, по первому впечатлению похожий на грузина; лицо небритое, в оспинах.

- Выходит, жив, коли вести шлет. - Русинов достал из кармана записную книжку, протянул марку.

Михаил Николаевич рассмотрел ее на широкой ладони, приблизив лампу; пропустил гостя в прихожую, тщательно запер дверь.

- Один?

- Скажи спасибо, что один, могло никого не быть.

- Что так? Пощипали?

- Двое остались, лежат там на льду. - Русинов поставил автомат в угол, стащил с плеч лямки мешка: - Это гостинец.

- Не наследил? - остановил оценивающий взгляд на Русинове Михаил Николаевич, принимая мешок. Автомат тоже взял - с глаз долой.

- Будь спокоен, учили… Ух холодрыга…

В комнате, возле холодной печурки под огромной иконой с золотым окладом и тускло чадящей на цепях лампадой, сидела довольно молодая женщина, вязала. Михаил Николаевич положил на пол мешок, сказал ей: «Нам поговорить надо». Женщина поднялась молча, бросила на диван спицы и, надев ватник, вышла.

- Когда прибыл? - приглушенно спросил Михаил Николаевич, откинув подальше спицы, сел.

- Сегодня ночью.

- Кто с тобой был еще?

- Степан Калмыков и Кирилл Пряхин.

- Радист был?

- Был. Пряхин.

- От ты черт возьми, надо же! Не повезло, - похлопал кулаком по кулаку Михаил Николаевич. - Радист нужен позарез, связи нет никакой. Сидим, копим, а передать как?..

- Пока готовь что есть, передам и доложу. Пришлют другого радиста.