Напряжение

- Да, санитарка якобы действовала по его наущению.

- А рис чей?

- Его рис…

- Богато живет. Для чего ему пистолет, он ей не говорил?

- Говорил… Для друга своего, а тому якобы для самообороны… Что еще может сказать?…

- Что там делает в госпитале этот Маньков?

Вставая, Кочемазов разорвал бумагу с квадратиками на мелкие клочки, достал из сейфа потрепанную папку-скоросшиватель.

- Вот его личное дело, из него узнаешь все, что тебя интересует. Ты тут посиди, а мне надо смотаться минут на десяток. Я скоро…

«Четкий парень», - с признательностью подумал Бенедиктов, которому старший лейтенант нравился все больше и больше. Он по себе знал, сколько мороки у оперуполномоченного, сколько узлов приходится за день развязывать ему. И в этой изнурительной повседневности не каждый мог сохранить обыкновенную человеческую отзывчивость. В конце концов никто не требовал от него ходить в чужой госпиталь: все, что его просили, он у себя сделал, а там - поступай как знаешь…

Разбираясь в анкете, автобиографии, характеристиках и справках, сколотых жестянкой, Бенедиктов уяснил, что Манькову двадцать шесть лет, он холост и беспартиен, образование незаконченное среднее: судя по дате, он был на последнем курсе исключен из электромеханического техникума в связи с осуждением на три года за кражу. Служил на флоте, был ранен, получил инвалидность и теперь работал в госпитале электриком. Еще одно обстоятельство заставило насторожиться Бенедиктова: среди длинного перечня мест работы упоминалось, что до войны Маньков в течение восьми месяцев был выездным фотографом в бытпроме…

- Ну, изучил? - весело спросил Кочемазов, внося две мелкие тарелки с жидкой горячей сечкой. - После трудов праведных неплохо пообедать, как ты считаешь?

Запах пшенки так дразнил ноздри, что у Бенедиктова заурчало в животе и он не в силах был отказаться, даже на словах. Кочемазов с удовольствием зачерпнул полную ложку каши и с набитым ртом сказал, кивнув на скоросшиватель:

- Это официальные данные. А неофициальные - я переговорил с уполномоченным - мнение о нем не очень… Тугрики любит, выпить тоже, аполитичен, работает кое-как… Ничего серьезного за ним не замечено, кроме вот твоего сигнала. Теперь его пощупают как следует, не сомневайся. А ты свяжись с уполномоченным, я тебе дам его координаты, и там посмотрите, куда этот пистолет дальше пошел… Вот все, что я мог…

- Немало. - Бенедиктов соскреб с тарелки все видимые остатки каши, облизал ложку. - Родина тебя не забудет, но кроме шуток - спасибо.

- Да брось ты, - сверкнул зелеными глазами Кочемазов.

У себя в отделе на Литейном Бенедиктов, не раздеваясь, сразу позвонил оперуполномоченному в госпитале на Васильевском.

- Капитан-лейтенант Бенедиктов из особого отдела флота. Слушай, с тобой Кочемазов говорил по поводу одного интересующего меня человека? Так вот, личное дело его у меня, но мне необходимо с тобой встретиться и заодно на него посмотреть, издали.

- Давай через пару деньков, - растягивая слова, басом проговорил уполномоченный. - Я тут наведу кое-какие справки, и он сам, может быть, к тому времени появится.

- А где он?

- Приболел, наверно. Два дня его нет. Он у нас инвалид, часто пропускает.

- Что у него за ранение такое?

- Шут его знает, я не врач. С ногой что-то…

- Он на костылях ходит?

- Когда как… Иной раз совсем без костылей, а обострение начинается - на костыле, а то и на двух.

- Вон оно что… - сказал Бенедиктов, теребя шнур телефона. - Давай договоримся так: как только он появится, позвони мне, ясно?

Этот разговор привел Бенедиктова в возбуждение. Шагая с поджатыми губами из угла в угол, он восстановил его в памяти и понял: ждать несколько дней - бессмыслица, не исключено, что звонок вообще не последует…

Он сбросил шинель на стул и по указанному в анкете адресу Манькова, живущего на Петроградской стороне на Кронверкской улице, позвонил в жакт.

Трубку сняла дежурная, по голосу немолодая женщина. Бенедиктов, намеренно заискивая и представляя, будто разговаривает с девушкой, сделал ей несколько комплиментов и попросил узнать, тяжело ли болен Маньков Тимофей и когда он сможет выйти на работу. Однако комплименты, кажется, особого впечатления не произвели.

- Дежурная я, отлучаться не имею права, - скрипуче проговорила женщина, - а рядом никого нет, некому ходить.

- Я вас очень прошу, милая, может быть, подойдет кто-нибудь, - жалостным голосом заговорил Бенедиктов, опасаясь, как бы дежурная не повесила трубку, - нам без Манькова никак…

- А кто эта говорит-то?

- Да из госпиталя, где он работает. Он электрик, а у нас авария, движок испортился. Вы же понимаете, что такое госпиталь - раненые, больные, операции надо делать…

По-видимому, Бенедиктов достиг своей цели. На другом конце провода наступило молчание, затем последовал вздох.

- Беда с вами, не знаю, что и делать… Давайте ваш телефон.

Бенедиктов своего номера не дал и, не скупясь на похвалы и благодарности, сказал, что позвонит сам через полчасика.

«Полчасика» казались бесконечными. Заставляя себя сосредоточиться над актами экспертизы, поступившими только что, и не смотреть поминутно на часы, он тем не менее невольно косил глаза на стрелки.

Вскрытие трупа позволило определить примерный возраст ракетчика - от двадцати пяти до тридцати пяти лет; ранение, которое он перенес, относилось к области голени, и пользование костылями не исключалось. Зато потертость полупальто под мышками это утверждала.

Осмотр костылей показал, что они были типовыми, изготовлены на одном из заводов Наркомата здравоохранения и отличались от других лишь степенью износа в соответствии с индивидуальным способом обращения. В результате просвечивания их рентгеновскими лучами пустот внутри и вложений каких-либо предметов обнаружено не было. Отпечатки пальцев соответствовали отпечаткам пальцев неизвестного, следовательно, имелось полное основание утверждать, что костыли принадлежали ему. То же самое относилось и к ракетнице.

Другая бумага, в которой подводились итоги сравнения отпечатков пальцев ракетчика с обнаруженными на посуде в квартире Лукинского, свидетельствовала об их идентичности. И хотя большой неожиданности для Бенедиктова тут не было, он все же потер удовлетворенно руки, пробормотав: «Вот и убийца Лукинского… Посмотрим, кто же он?»

Прошло полчаса. Выждав для верности еще десять минут, Бенедиктов позвонил. Ответил тот же голос:

- Это вы про Манькова?.. Нету его дома, ходила наша дружинница, узнавала.

- Как нету? А где же он? Вы точно записали его адрес?

- Точно, точно… Квартира там большая, но опустелая. Один старик остался, сосед, и тот еле слышит, - объяснила дежурная. - Он-то и сказал, что Маньков там не живет.

- Его нет дома или он там не живет? - уточнил Бенедиктов.

- Я же вам сказала: не живет. - В голосе появилось раздражение. - Он живет с матерью в другом месте.

- Где?

- Сосед не знает, а я и подавно. - Раздражение нарастало, в него вплелась подозрительность. - Гражданин, я не понимаю, почему вы спрашиваете, где он живет. Вам, наверное, лучше знать где, если вы с ним работаете…

«Что правда, то правда», - невольно подумал Бенедиктов, прекращая разговор.

Пришлось вернуться к анкете. Мать Манькова носила другую фамилию и, как было там указано, жила вместе с сыном по адресу, куда только что звонил Бенедиктов. Должно быть, анкета устарела.

Оставалось справочное. Девушка, как показалось Бенедиктову, слишком долго искала адрес. Наконец она сказала:

- Запишите, пожалуйста: Малая Подьяческая, семь, квартира тридцать шесть.

- Как? - крикнул в трубку Бенедиктов, от неожиданности не совладав с голосом: - Как вы сказали? Повторите!

- Малая Подьяческая, семь, квартира тридцать шесть.

Бенедиктов откинулся на спинку стула и с минуту смотрел отрешенным взглядом на телефонный аппарат: ему все еще казалось, что он ослышался.