Страсти по Веласкесу

– Я помню, – оборвала она меня и раздраженно спросила:

– Не надоело каждый раз ходить вокруг да около? Что конкретно вас интересует?

– Что случилось потом?

Софья Августовна покосилась на меня, и на губах ее вдруг мелькнула улыбка. Легкая, еле уловимая. Мелькнула и тут же исчезла. Мое лицедейство ее не обмануло. Она давно поняла, что я не та, за кого себя выдаю. И не рассердилась. «Похоже, старушка и сама не прочь иногда повалять дурака», – с усмешкой подумала я.

Софья Августовна побарабанила пальцами по столу, будто собираясь с мыслями, потом задумчиво произнесла:

– Прошла неделя или дней десять, сейчас уже не помню, прежде чем мать заволновалась. Совершенно неожиданно, как это, впрочем, с ней не раз бывало, она вдруг объявила, что мы идеи забирать нашу картину. Не скрою, я тоже почувствовала беспокойство. Зная ее взрывной характер и опасаясь неприятной сцены с Корой, я сделала робкую попытку уговорить ее подождать еще немного, но мои усилия ни к чему не привели.

«Я не могу больше ждать. Прошло достаточно времени, а Кора к нам носа не кажет. Мы немедленно отправляемся к ней. Одевайся!» – приказала мне мать, и спорить с ней было бесполезно. Дверь нам открыл сам хозяин. В бархатном халате с атласными отворотами, накинутом поверх белоснежной рубашки и тщательно отутюженных брюк, он выглядел барином. При виде моей мамы Юрий Всеволодович удивился и даже немного растерялся. Понять его было можно, ведь никогда раньше мы сами без приглашения к ним не приходили. Он спросил маму, не случилось ли чего. Но она вопрос проигнорировала и только спросила: «Кора дома?» Но оказалось, что та ушла к подруге… Мама, расстроенная тем, что не удалось застать Кору дома, извинилась за наш приход и уже собиралась прощаться, но Юрий Всеволодович упросил ее остаться и подождать немного – Кора ушла ненадолго.

Схватив маму за руку, он насильно повлек ее за собой в комнату. Я шла за ними и думала, что мы пришли зря. Коры нет, и о картине ничего узнать не удастся. Повернуться и уйти, тоже было теперь невозможно – это обидело бы Юрия Всеволодовича. Теперь придется сидеть и вести разговоры о пустяках, а потом по темным улицам возвращаться домой.

Едва мы вошли в гостиную, как мама нервно завертела головой по сторонам. Я понимала, она ищет картину. Сама непроизвольно сделала то же самое. Картины в комнате не оказалось, что, впрочем, было неудивительно. Кора взяла ее у нас, чтобы спрятать, а не затем, чтобы вывешивать на всеобщее обозрение.

Юрий Всеволодович между тем развил кипучую деятельность. Сбегав на кухню, принес горячий чайник и чашки. Торопливо расставив все на столе, тут же развернулся и снова исчез. В следующий раз он вернулся с тарелкой ветчины в одной руке и блюдом пирожных в другой. При виде этой роскоши мой рот непроизвольно наполнился слюной. На маму, в отличие от меня, все это гастрономическое изобилие впечатления не произвело. По-моему, она его даже не заметила. Вытянувшись в струнку, мама сидела на краешке стула с каменным лицом и смотрела прямо перед собой.

«Что с вами? Вы чем-то озабочены?» – забеспокоился Юрий Всеволодович. «Озабочена? Нет. Просто у меня дело к Коре, и я огорчена, что не застала ее». «Может быть, я смогу вам помочь?» – неуверенно предложил Юрий Всеволодович. Мама секунду раздумывала, потом наклонила голову: «Да, вполне. Я хотела бы забрать свою картину». «Какую картину?» – опешил хозяин. Мама посмотрела ему в лицо и, чеканя каждое слово, произнесла: «Картину Веласкеса «Христос в терновом венце», которую Кора взяла у меня на хранение». – «Картину Веласкеса «Христос в терновом венце»? Кора взяла на хранение?» Юрий Всеволодович не помнил себя от растерянности и не замечал, что повторяет следом за мамой ее фразы. «Именно так». – «Но здесь нет никакой картины!» Юрий Всеволодович тоже огляделся по сторонам, ничего, естественно, не обнаружил и беспомощно развел руками. «Кора вам ничего не рассказывала?» – уточнила мама. «Не-ет». – «Ваша жена пришла к нам и сказала, что в городе начались обыски. Она предложила спрятать Веласкеса у себя, и я согласилась, но теперь уже прошло достаточно времени, и я хочу вернуть свою картину».

Хозяин потерянно смотрел на нее и молчал.

«Или никаких обысков не было?» – задала вопрос мама. «Да, конечно… они проводились… но картина… Про картину я ничего не знаю. Кора мне даже ничего не сказала», – промямлил Юрий Всеволодович, растерянно переводя взгляд с мамы на меня. «О чем я тебе не сказала?» – раздался веселый голосок, и в комнату впорхнула нарядная Кора. Увлеченные выяснением отношений, мы и не заметили, как хлопнула входная дверь. «О моей картине», – подала голос мама.

Кора резко развернулась в ее сторону.

«Да. И ты ничего не сказала мне. Почему?» – спросил жену Юрий Всеволодович. Он изо всех сил старался говорить строго, но голос его звучал неуверенно, и вид он имел довольно жалкий. Кора смерила мужа долгим взглядом, потом легкомысленно пожала плечами: «А зачем?» – «Но должен же я знать, что происходит…» – «Ничего не происходит, – резко оборвала его супруга. – Я взяла на хранение картину, потом вернула ее. Вот и все. Не понимаю, о чем тут вообще говорить!» «Как вернули? Кому?» – ахнула мама. «Человеку, которого вы за ней прислали. Дворнику!»

– Ее действительно забрал дворник? – спросила я.

Софья Августовна неопределенно пожала плечами. Ответ меня не удовлетворил, и я уже собралась снова пристать к ней с расспросами, но тут распахнулась входная дверь, и в комнату ввалилась Роза.

– Легка на помине, – усмехнулась Софья Августовна.

– Про меня, что ли, говорили? – спросила дворничиха, с грохотом опуская ведро на пол.

– Про деда твоего. Про мамину картину. Про Кору.

– Нашли, кого вспоминать! Да эта змея подколодная и слова доброго не стоит, не то чтобы разговоры о ней разговаривать! Так честного человека ни за что оболгать! – возмутилась Роза.

Потом усмехнулась и со злорадством сообщила:

– Дед помирал, а ее все равно не простил.

– Грех это – на смертном одре зло держать, – назидательно заметила Софья Августовна и погрозила Розе пальцем.

– А охаять честного человека – это, по-вашему, не зло? – так и вскинулась дворничиха. – Хорошо, матушка ваша, добрая душа, не поверила подлюке. А если б иначе случилось? Так и жил бы мой дед с клеймом вора?

– Не кипятись. Она же тогда поверила ему, – вяло отозвалась Софья Августовна.

– А как она могла не поверить, если он на коленях перед ней стоял и здоровьем детей клялся?!

– Перестань! Нашла, что вспомнить, – махнула рукой Софья Августовна.

– Всегда помнить буду, – отрезала Роза. – И Корину подлость, и великодушие вашей маменьки. Дед так наказал.

Софья Августовна лишь вздохнула:

– Прекрати болтать глупости. Ну, в чем ты углядела великодушие?

Роза изумленно ахнула:

– Да как же! Ее милость поверила не этой вертихвостке, с которой пила и ела за одним столом, а своему дворовому человеку. Дед каждый раз как рассказывал об этом, так и плакал.

– Если ваш дед не забирал картину, так куда ж она делать? – не выдержала я.

– У нее осталась! У этой гадины! – зло сказала Роза.

– И вы не пытались ее вернуть? – обратилась я к Софье Августовне.

– Пытались. Мы с матерью еще раз ходили к Коре. Все вышло ужасно. Даже вспоминать не хочется, – вздохнула она.

Лицо у нее стало глубоко несчастным. Чувствовалось, что ей не нравится разговор и очень хочется его прекратить. Я сложила руки на груди и, умоляюще заглядывая в глаза, запричитала:

– Софья Августовна! Миленькая! Расскажите. Это для меня так важно!

– Сначала Кора вообще не хотела с нами разговаривать и даже дверь не открывала. Потом, испугавшись скандала на площадке и любопытных соседей, все-таки впустила в квартиру. Прямо в прихожей мама начала требовать вернуть ей картину, а Кора упорно стояла на своем и твердила, что она ее отдала. Наконец мама не выдержала и пригрозила ей милицией, но Кора только рассвирепела и принялась нас оскорблять. Столько гадостей в свой адрес я никогда больше не слышала. Окончательно разойдясь, она вдруг крикнула, что сама сдаст нас в милицию и там этому будут только рады, потому что мы обе – контрреволюционерки, живем по поддельным документам и место наше в тюрьме. «Ты и твоя дочь будете заживо гнить в камере, и никакая картина вам уже не будет нужна!» – выкрикнула она, и тут моя мать…