Охота на охотников

Настроение было вконец испорчено, вновь навалилось что-то тяжелое, надавило изнутри, сверху и одновременно поднялось снизу, из глубины мутное, злое, острекающее, будто крапива. Он пальцем поманил Майю и, когда та, улыбаясь, едва держась на ускользающей из-под ног палубе - на море внезапно поднялись твердые, будто отлитые из чугуна волны, - подошла, мрачно глядя в сторону, сказал:

- Хочу, чтобы ты знала вот что... Если будешь выдрючиваться вместе с Катькой, в проститутки новостришься или куда-нибудь еще, я тебя убью. Поняла? Катьку - тоже. Знайте это обе. - В горле у него что-то засипело, будто застрял ком, вновь сдавил железный зимний ветер - московский ветер, в голосе появились рычащие нотки, и Каукалов, борясь с этим ветром, сжал руку в кулак, ударил по хромированному поручню катера. - Обеих убью! Понятно? Здесь же, в Египте, и схороню. Ни одна собака не найдет.

Неверяще ойкнув, Майка прижала руки к щекам, попробовала улыбнуться, но улыбки не получилось, дыхание ей, как и Каукалову, тоже перехлестнуло ветром, она протестующе помотала головой, пытаясь что-то сказать, но голос пропал, не только улыбка, и она обреченно махнула рукой - поняла, что Каукалов не шутит.

Навстречу им попался катерок - белый, как сахарный кубик, юркий, проворный. На палубе стоял, самодовольно улыбаясь, Самоварщик, он же Зеленый, Каукалов звал его и так и этак, - Зеленый подслеповато щурил глаза от злого, будто огонь электросварки, солнца. Одной рукой он обнимал блондинку с точеными ножками и большой, будто два футбольных мячика, грудью, другой - низкорослую худенькую брюнетку с чувственным ртом и волосами, заплетенными на африканский манер во множество мелких косичек.

Зеленый небрежно скользнул глазами по встречному суденышку, углядел Майю и преобразился - лицо его сделалось сальным, будто он наелся блинов с украинскими шкварками, рот растекся в разные стороны, и он едва не вывалился вместе со своими дамами за борт катера. Каукалов раздраженно дернул головой. Зеленый всем не нравился ему: внешним видом своим, повадками, жирными сальными складками живота, свисающими на шорты, вообще тем, что позволял себе дышать тем же воздухом, что и Каукалов, любоваться солнцем, пить пиво и обнимать женщин. Каукалов был готов съесть Зеленого. Вместе с потрохами, с начинкой, которой тот был набит, и бабами, сладко прижимающимися к нему.

- Смотри, Катьк, как Женька наш изменился. - Майя, поежившись, толкнула Катю. - Из ноздрей дым пышет. Глаза горят, рот открыт, как у олигофрена. Того гляди - съест. Зверем стал.

Катя тоже поежилась, покусала нижнюю, шелушившуюся от солнца губу.

- Неприятно, - согласилась она с подругой. - Был нормальный вроде бы мужик... с неординарными поступками, - на лице её появилась легкая ироничная усмешка, - и вдруг!

- Давай договоримся так: если он не извинится, мы ему ничего не скажем, - предложила Майя, - но про себя дадим от ворот поворот. А? Таких мухоморов, как он, мы в пять минут найдем себе не менее двух десятков. Стоит только выйти на первый попавшийся проспект и плюнуть по ветру...

- Он извинится, он обязательно извинится, - неожиданно горячо и убежденно произнесла Катя. Тон её удивил Майю, она пытливо глянула на подружку. - Вот увидишь, - сказала Катя.

- А если не извинится?

- Если не извинится, тогда твоя взяла верх, дорогая товарка, - мы разбежимся в разные стороны, едва приедем в Москву. Как фиолетовые медузы в теплом море. - Катя вновь усмехнулась.

Она оказалась права: вечером Каукалов с хмельными увертками - в баре он выпил три бокала кампари и теперь был навеселе, - помял рукой лицо, предложил пройтись на берег, полюбоваться таинственно мерцающей водой, а когда дамы отказались, проговорил, будто бы угаснув, угрюмо, с сожалеющими нотками в голосе:

- Я был сегодня неправ. Погорячился малость. Ну, насчет этого... - он помотал в воздухе рукой, будто схватился за что-то горячее и подпалил себе пальцы, - в общем, вы бабы умные, вы сами все понимаете.

- Ты веришь ему? - спросила чуть позже Майя, когда они с подружкой остались одни.

- Нет, - произнесла Катя задумчиво, и лицо её сделалось незнакомым, далеким, старым, болезненным, словно она ощутила на своей шее чью-то безжалостную удавку, губы дрогнули, а глаза стали пустыми, мертвыми, будто Катя глядела на этот сияющий вечерний мир из могилы. - Не верю.

- Ладно, время покажет, - глубокомысленно изрекла Майя и перевела разговор в другое русло: - Зеленого видела?

- Конечно. На катере с двумя дорогими девахами проплыл.

- Вот кто денег не жалеет так не жалеет. Бросается ими, словно мусором. Налево-направо, не считая. Мне он предложил посетить его.

- Мне тоже, - сказала Катя.

- Пообещал пятьсот долларов.

- Мне тоже.

- Пойдешь?

- Да надо бы. Пятьсот долларов на дороге не валяются.

Рогожкин сделал Насте предложение. Брат Леонтий, узнав об этом, только радостно засмеялся и развел руки в стороны:

- Ну ты, Мишель, и даешь стране металла - хлеба с маслом, да повидла с салом... Больше, чем весь Кривой Рог с Запорожсталью, вместе взятые. Не ожидал, не ожидал...

Старший Рогожкин также восторженно развел руки в стороны.

- Да я и сам от себя этого не ожидал. Если честно. - Рогожкин смущенно пошмыгал носом. - Это так скоро завертелось, закрутилось с такой быстротой, что... - он сделал рукой стремительное круговое движение, - что я и оглянуться не успел... В общем, ты сам обо всем догадываешься.

- Вот это да, вот это по-нашенски, - довольно произнес младший Рогожкин. - От нас, от Рогожкиных, бабы ещё не уходили. Даже самые верткие, самые опытные по части обмана нашего брата, самые лучшие, у которых женихов по два батальона насчитывалось. Мы их всегда умели взять, да так взять, Леонтий выставил перед собой два кулака, словно держал в них вожжи и управлял повозкой с запряженной норовистой тройкой лошадей, тряхнул ими, что бабе ничего не оставалось делать, как сдаваться и идти под венец. Леонтий вкусно почмокал губами. - А когда свадьба? День уже назначен?

- Сейчас схожу в короткий рейс к бывшим болгарским братьям, потом в Москву и - в загс. Мы с Настей так решили.

- В Болгарии ты вроде бы недавно был. - Леонтий озадаченно сощурил глаза, ему хотелось, чтобы брат вообще никуда не уезжал из Лиозно, не срывался с места в это неуютное мутное время. Лучше бы устроился работать на автобус и всегда бы находился рядом. А пройдет мутная пора - пожалуйста, поезжай куда угодно... Сейчас же лучше держаться вместе. Вместе они переживут любую беду. Не хочет Мишка сидеть за баранкой автобуса - пусть будет механиком, его и на эту начальственную должность возьмут, благо образование позволяет - оба Рогожкина закончили автомобильный техникум в одном маленьком российском городке, - будет ходить тогда Мишель в светлых брюках и белой рубашке с полосатым галстуком, как фон барон... Хотя надо заметить, что зарплата у механика меньше, чем у водителя автобуса.

- Был в Болгарии? - повторил вопрос Леонтий.

- Был, - ответил старший Рогожкин. Ему были понятны нехитрые ходы брата, понятно его желание приковать цепью к этой земле своего "старшака", на месте Леонтия он действовал бы точно так же. - Но сейчас Болгария обозначилась снова. Человек, Ленчик, предполагает, а бог располагает. Так что терпи, брат. И-и... готовься! Пропьем меня по полной винно-водочной программе...

Старший Рогожкин придвинул к себе часы, стоявшие на столе, добротный немецкий будильник, идущий, как хронометр, тютелька в тютельку, потом, чуть пригнувшись, заглянул в окно, под занавеску - что там на небе делается? Поцокал языком огорченно: от неба ведь зависела дорога...

Хоть и славится Лиозно хорошей погодой, но... Серое угрюмое небо покрылось темными пороховыми пятнами, что-то в нем передвигалось, клубилось, перемещалось с места на место, исчезало и возникало вновь - ну будто бы бесы, засевшие на небесах, вели нехорошую игру с землей. Хороший погоды не будет долго.