Красиво жить не запретишь

— Да, такой типаж хорошо изучен. С виду — орел, спугнешь — воробей, — Иванцив, как обычно, продвигался в логических размышлениях параллельно с Иволгиным, и Скворцов не мог понять эту загадку. Ведь столь разные характеры, темпераменты! Не в возрасте же разгадка. Или срабатывал опыт? Он у обоих — дай Боже… Нет, решительно не Жукровский! Да и мотива убедительного у него не было и быть не могло.

— А злость? — подбросил Скворцов. — Почти наверное старуха надула нашего героя-любовника.

— Если не убивал, зачем было в бега подаваться? — не хотел сдаваться Вознюк.

— Бега — это несерьезно, — ответил Иволгин. — Не подумавши. Чистейший импульс. И когда он серьезно пожалел об этом…

— Он — пожалел?! — Вознюк не находил слов и увидев упрямое, покрасневшее лицо лейтенанта, Иволгин подумал, что ошибся в этом человеке, которому не дано стать сыщиком. И еще с грустью подумал о том, что хотя штат угрозыска заполнен, профессионалов в отделе один-два и обчелся, и, сделав паузу, закончил мысль:

— Позвонив и узнав от сестры Черноусовой о смерти профессорши, Жукровский многое бы дал, чтобы оказаться во Львове, пусть даже под следствием. Но смерть Черноусовой Жукровскому, находящемуся в бегах, только вредит.

— Согласен, — продолжил Иванцив, — теперь взглянем попристальнее на второго нашего героя-любовника.

— И у Федосюка не имелось серьезных мотивов для убийства, еще пару-тройку лет он мог доить Черноусову.

— Один все же есть, — заметил Иванцив.

— Нет, тот мотив несерьезный, что ли, — вошел в разговор и Скворцов. — Ну, я еще могу понять, что ревнивый муж или любовник может убить, но какие там страсти у Федосюка? Кстати, Машу он пытался убить…

— Вот-вот, заминка вышла, капитан, — тут же понял затруднение Скворцова в развитии данной мысли Иванцив. — Горяч он, Федосюк, Машу там, на квартире, он хотел прибить, узнав о ее связи с милицией. Это желание стало особенно острым при мысли, что всего час назад он обнимал эту самую Машу. С Черноусовой другое. Тут он — любовник, хотя, возможно, поневоле. Могла, могла взыграть кровь, коль сей молодец столь охоч до таких граций, как ваша Маша. Мотив — вполне. И все остальное — усиливает его. Сумочка Маши, увы, оказалась почти пустой, а там, как мы надеялись, должна была быть рюмка, из которой пил Федосюк. Но версия «Федосюк» — одна из возможных, не более. Вообще-то это, почти наверняка, сугубо психологическое убийство. Такое труднее всего раскрывать, если только преступник не оставил достаточно серьезных улик.

Далее разговор пошел более конкретный и профессиональный: как выявить и взять Федосюка, который может быть вооружен. Кем из окружения Черноусовой поинтересоваться поближе, поглубже. Уже одеваясь, Иванцив обратился к Скворцову:

— Думаю завтра побеседовать с твоей подругой.

— Не понял?

— У-точ-ня-ю: с подругой твоей невесты.

— Друзья моих друзей? Ольга, думаю, сказала все и мне, и в прокуратуре. Может, не надо ее тревожить, она и без того не может пережить горькую потерю.

— Сочувствую и полагаю, что уже до твоей, Валентин, свадьбы все у нее заживет. Юношеские страсти чем интенсивнее, тем быстротечнее. А побеседовать с ней необходимо. В прокуратуру, кстати, ее вызывали совсем по другому поводу.

— Да один он, повод!

— Не скажи. Завтра я хочу поговорить с подругой твоей невесты о мадам Черноусовой, ее бордельчике и так далее.

— Между этими двумя такая дистанция! И Черноусова редко даже ужинала с ними вместе — с Жукровским и Ольгой. Жукровский платил ей не за то.

— А как со свадьбой, перенесли?

— Куда там! Меня теперь только флажками обложить. Готов.

— Предлагаю во второй раз выступить в качестве доверенного лица. Но почему твой мужественный лик выражает усталость, голод и прочую ерунду, но только не безмерное-безмерное счастье?

— Да уж! Так и крыше недолго поехать. Как я могу объяснить Инне, если сам не понимаю, почему до сих пор не решил с майором этот вопрос?

— Ну, прежде согласие на брак испрашивали у родителей, теперь — у майоров.

— Не надо! Разве что прямо сейчас и брякнуть?

— Сейчас как раз не надо. Доверься многоопытному старшему другу.

— А как поживает наша общая знакомая? Из кафе «Красная шапочка»… Исцелительница?

— Исцеляет, я думаю.

— А мне привет не передавала?

— Жди, она пришлет письменный. Устные, знаешь, частенько перевирают.

— Вы внушаете доверие.

— А Никулина я уведомлю о твоих матримониальных планах завтра, на голодный желудок шеф неважно реагирует на плохие новости.

— Да он, если подумать, должен быть счастлив.

— Должен, но только не будет. Завтра позвони ближе к вечеру, если по-прежнему твоя охота будет безрезультатной.

— Вы считаете, сегодня в кабинете Никулина мне недодали перца?

— Я понял. В доме этого хорошего человека даже чаем не напоят, не то что кофе.

— В этом доме работают, а пьют исключительно ночью.

В семь утра Скворцов позвонил в дверь квартиры старшей медсестры роддома Екатерины Чаус. Рядом стояли понятые, участковый. Ответное движение за дверью было едва уловимым и все же капитан мог поклясться, что кто-то осторожно подошел к двери и, вероятно, посмотрел в «глазок». Скворцов постучал:

— Откройте, гражданка Чаус! Милиция беспокоит…

Ни звука. Через минуту он услышал легкий скрип, кто-то закрыл дверь в комнату. Промедление не сулило ничего хорошего. Обыск мог оказаться безрезультатным. Скворцов послал участкового позвать дворника, но прежде проверить, нет ли в этом старом доме черной лестницы.

Дворничиха поднялась на площадку четвертого этажа, задыхаясь и раскрасневшись то ли от крутой лестницы, то ли от волнения и любопытства. Поздоровавшись и немного отдышавшись, она по-хозяйски постучала в дверь, затем нажала на кнопку звонка, подождала и изрекла:

— Нету, никого дома нету. Хозяйка, видать, на дежурстве.

— Хозяйка давно уже не работает в ночную смену. И, когда я позвонил, некто подходил к двери, — Скворцов чувствовал, что начинает закипать. — Хозяйка квартиры знает ваш голос? Тогда стучите еще и громко ей объясните, что мы сюда не в гости пришли. Вот ордер на обыск!

Минут через пять дверь распахнулась, женщина маленького роста, лет сорока, с копной смолисто черных волос, с нескрываемой злобой приветствовала входящих:

— Шляются тут всякие! Думают, милицейскую форму нацепили, так могут в любой дом врываться. Вы еще пожалеете о своей наглости.

Скворцов неожиданно быстро успокоился, действовал уверенно, но корректно — насколько, разумеется, позволяла ситуация. Прошли в комнаты — гостиную и спальню, их обстановка свидетельствовала о материальном достатке хозяйки и недостатке вкуса. Ковры, хрусталь, дорогие аляповатые занавески, масса искусственных цветов во всевозможных вазах и вазочках. Скворцов подумал, что задохнулся бы в этой квартире, ощущал бы здесь даже больший дискомфорт, чем в собственном, Богом забытом, общежитии. Маленькая, полыхающая злостью хозяйка сего гнезда, скорее всего, считала логово идеалом уюта.

— Приступим, гражданка Чаус, — оглядевшись, заговорил Скворцов. — Прокуратура имеет доказательства регулярного получения вами незаконных заработков. Вот, пожалуйста, разрешение прокурора на обыск. Мой вам совет, добровольно выдайте сберегательные книжки, деньги, ценности — тем самым облегчите и собственную участь, и процедуру неприятную сократите до минимума.

— Да вы знаете, кто я? Мед-сес-тра. 135 рэ в месяц на руки. Ценности, сберкнижки! На чае сижу, чтобы одеться прилично. Ищите, мне прятать нечего! С бандитами вам слабо бороться, вот и врываетесь к слабой, одинокой женщине! — у маленькой медсестры оказался сильный, пронзительный голос. Чаус не проявляла ни растерянности, ни волнения. И двое понятых, и дворничиха казались смущенными.

«Крепкий орешек», — подумал о хозяйке Валентин и решил не тратить времени на проверку излюбленных женских мест хранения денег, сберкнижек, золота. Эта черная пантера наверняка более изобретательна. Хотя при самой изощренной хитрости у нее одна голова на плечах, лишь «свой» небольшой опыт, тогда как он, Валентин, провел не один десяток обысков и знал по опыту, что возможности любой квартиры довольно-таки ограничены.