Красиво жить не запретишь

Иван Мотринец

Красиво жить не запретишь

Глава первая

Не бывал он таки в Париже…

Но отчего же, ступив на вокзальный перрон и ощутив, как ему казалось, сугубо одесскую многоголосую суету, вдруг вспомнил вычитанное прежде: в Париже есть улица Одессы? Мысль повела дальше: коль уж Париж чтит Одессу-маму… И завершилась вполне логично: в этом городе сложится у него удачно.

Его трезвый рассудок тут же отметил оберегающую работу подсознания в эти первые минуты абсолютной неизвестности в чужом городе. Даже вот далекий Париж подкинуло… Растерянность отпускала. Так уходит головная боль после нажатия на две-три точки лица. Для начала, решил, сгодится Лузановка, море.

В трамвае сразу заметил блондинку в стиле молодой Марины Влади. Девушка явно забеспокоилась, оглянулась, прошла чуть вперед. В его коллекции ничего похожего не было. По этой линии проблем не будет и в Одессе. А сейчас — стоп. Сейчас солнце, воздух и море. Спокойно поразмыслить — вот что требуется в первую очередь.

Погода не пляжная, однако отдыхающих много. Дышат, оздоровляются. Старики. Дамы, которым за тридцать. Море серо-седое, не шумное. Сел, снял куртку. Раскинул руки. Закрыл глаза. Мысли случайные, обрывчатые. Две дамы постбальзаковского возраста поглядывают весьма откровенно. Он привык и к таким, и к робким, трудно уловимым взглядам. Странно, если б их не было. Все при нем: фигура атлета, лицо интеллигента не первого поколения, зоркий взгляд врача, в меру ироничная улыбка, раскованная речь, безошибочно рассчитанная на собеседника. Благородно волнистые, почти черные, волосы, буйно густые и словно намагниченные, так и притягивают женские руки. Он, слава Богу, умеет подать то, что, не скупясь, отпустила ему из богатых запасов Природа.

Солнце пригревает весьма ощутимо. Закурил «Кент». Действительно, дурная привычка. Надо трезво взвесить арсенал собственных привычек, всего того в облике, что может заметить и отметить случайный взгляд. Хотя, конечно, он ведь не из тех, кто растворяется в толпе. И время наверняка еще есть, неделя-две.

Чем же живет Одесса-мама? Развернул «Рекламу». Меняю. Служба семьи. Служба знакомств. А что? Пожалуйста, на ловца и зверь бежит. «Не совсем уютно чувствующая себя в роли одесситки недавняя жительница Сибири очень хочет обрести опору и мир в душе. В аудитории и в театре, в саду и на море будет хорошим спутником». Н-да, квартира плюс хлебнувшая одиночества женщина — подходяще, но возраст искательницы опоры отпугнет любого, кто не является ровесником Октября.

— Молодой человек, позвольте прикурить, — услышал неспешный голос, взглянул. Так и есть. Божий одуванчик. Одессит, не иначе. Закинуть удочку? Старики чувствительны к любому знаку внимания, легко поддаются влиянию сильной личности.

Поговорили: о погоде, сигаретах.

— Вы, кажется, приезжий? Может, затруднения имеются с жильем?

— Приятно встретить умного, наблюдательного человека.

— Благодарю. И могу предложить остановиться у меня. Один, как перст. Не стесняйтесь, я вижу — интеллигентный человек и мне весьма приятно…

Квартира «одуванчика» оказалась почти в центре, на втором этаже. Вошли — чисто, хозяева или хозяин не бедствуют.

— Вот мой паспорт. Нужно же вам знать, кого в дом привели.

— Я это понял еще в Лузановке. Располагайтесь. Примите душ и почаевничаем, ежели мое общество не утомительно для вас. Величать меня Николай Тихонович.

— Будем знакомы. Вячеслав Богданович, удивляясь и радуясь наивности старика, Жукровский говорил с подлинной, неэтикетной симпатией. Около шести вечера вышел, как сообщил он хлебосольному хозяину, позвонить по межгороду.

Изучил, исходил район в радиусе пятисот-семисот метров. Понравился двор, оказавшийся проходным. Купил приличный харч, бутылку коньяка. Старик с его хатой — несомненная удача. В подъезде успел рывком подхватить на руки катившегося по ступенькам малыша. Вздрогнув от раздавшегося громкого плача, хотел уже поставить спасенного на пол, только не стал торопиться. Перед ним, молниеносно одолев последний лестничный пролет, стояла, видимо, мать малыша. Бывают, возможно, женщины более яркой, совершенной красоты, но с такими, увы, встречаться не довелось.

Черноглазая, темноволосая юная мать не сразу справилась с испугом. Жукровский ощутил в себе ту собранность, какую должен чувствовать хороший спортсмен перед стартом. Быстро ощупал ручки-ножки малыша, произнес с успокаивающей уверенностью:

— Цел-невредим. Я — врач. Малыш испугался. Как и вы.

— Пойдемте, — задыхаясь проговорила женщина.

Она, медленно одолела четыре этажа, оглянулась перед дверью с номером четырнадцать, сказала:

— Здесь мы живем. Спасибо.

Отперев дверь, распахнула ее:

— Входите.

И Жукровский вошел со всхлипывающим малышом на руках.

Главврач Людмила Павловна Завизная вошла в кабинет за пятнадцать минут до начала рабочего дня. Машинально перебрала бумаги на столе. Неважно начинается рабочая неделя, без привычного ощущения себя движущей силой большого коллектива. На работе она забывала о возрасте. Неужели?.. Женщине необходимо вовремя уйти со сцены… Мужчина, естественно, находящийся в добром здравии, может оставаться руководителем и в семьдесят. Тот же Амосов. Но руководящая семидесятилетняя женщина смешна, более того, жалка.

Но, кажется, ни в одном взгляде она еще не прочла ничего подобного. Хотя Вика в последние дни как будто держится подчеркнуто независимо. Но от Вики ушел муж. Другая в такой ситуации сникает, ищет сочувствия. А у Вики есть характер и цену себе она знает.

Нажала на кнопку. Вика появилась через минуту-полторы:

— Добрый день, Людмила Павловна. Я полью цветы?

— Добрый. Пригласи-ка ко мне Вячеслава Богдановича.

Зацокали каблуки. Кто-кто, а Вячеслав умеет поднять настроение до желаемой отметки. Для порядка нужно сделать ему легкое внушение. Начмед — прогульщик. Мальчишка.

Но вернулась в кабинет только Вика:

— Вячеслава Богдановича еще нет.

Как так можно: неделю не появляться на работе? Никакой ответственности. И это без пяти минут главврач. Позвонить-то уж мог. Хватит разводить церемонии.

Завизная сняла телефонную трубку, нервно набрала номер, раздраженно считая гудки. Наконец:

— Да.

— Вячеслава Богдановича попрошу, Завизная беспокоит.

— Но его нет…

— Так вот, передайте товарищу Жукровскому…

— Извините, но я не знаю, что думать… Что делать…

Трубка явственно всхлипнула и умолкла.

— Алло. Алло. Вы меня слышите? Что вы сказали? Пропал? Алло. Я вас не понимаю. Побудьте дома, я сейчас подъеду.

Квартира оказалась на пятом этаже. Хрущоба. Жену Жукровского было трудно узнать. Что здесь за траур?

— Спасибо, что пришли. Я сама хотела, еще раньше, поговорить с вами, да все откладывала. Все — на «авось». И вот Вячеслав исчез. А телефон разрывается, какие-то люди его требуют, грозят. Уже и в дверь ломились. Женщина одна наглая отпихнула меня, комнаты, кухню обежала, кричит: «Я с милицией приду. Где он?»

Жена Жукровского причитала: «Я больше не выдержу! Не могу».

— Погодите со слезами. А звонки начались после его исчезновения?

— Раньше!

— И вы что же, не спросили мужа: кто звонит, что им нужно?

— Спросила, конечно. Он, как всегда, сказал: в мои дела не суйся. Но вечером, в кои-то века, принес торт, вино. Давно, говорит, мы по-семейному не ужинали. Я, знаете, быстро отхожу, обрадовалась, дура: все наладится. Он еще сказал, что за докторскую хочет засесть.

— А прежде бывало, что ваш муж не ночевал дома? Простите, сами понимаете, не из любопытства спрашиваю.

— Не раз. Но чтобы неделю… И на работу, выходит, сегодня не явился.