Расплата (СИ)

‒ Я же сказал, что ничего подобного не было, а выезд моей семьи на отдых в Турцию никак не связан с делом Хлопонина.

‒ Анциферов, ты зря пытаешься сделать из чекистов идиотов. Пока ты тут лежал без сознания, мои ребята выяснили, где и когда ты купил билеты на чартер в Турцию. Девочку, продавшую тебе билеты, уже допросили. Билеты были куплены в последний момент, по горящей путевке, что говорит о том, что ты явно чего-то боялся ‒ или давления на свою семью, или чего-то еще. Так вот, давить на твою семью может только Хлопонин. Ты ведь, надеюсь, не допускаешь и тени мысли, что кто-то из работников уголовного розыска будет как-то давить на твою семью?

‒ Ну что вы, как вы можете, Владлен Вадимович? ‒ укоризненно произнес Сергей.

‒ Плохой ты актер, Анциферов, но я тебе почти поверил, ‒ с ехидцей сказал Пёстренький. ‒ Знаешь, Сережа, если уж на то пошло, нашим соколам и Турция не помеха. Ты помнишь, кто такой Лев Давыдович Троцкий? Его ликвидировали аж в Мексике в сороковом году прошлого столетия. Ты зря так побледнел. Мы не при Сталине живем, и членов семей осужденных в России не трогают, так что можешь спать спокойно, борец с ветряными мельницами.

Анциферов все это время молча слушал Пёстренького.

‒ Похоже, ты говорить сегодня не намерен, Сережа. Ну что ж, лежи, отдыхай и восстанавливай силы, а я к тебе на днях еще зайду.

После этого Пёстренький, мило улыбнувшись, вышел из палаты. Разговор по душам не удался.

Глава 20. Допрос с пристрастием

На следующий день Анциферова перевели из медчасти обратно в камеру. На этот раз Сергея отправили в другую камеру, где преимущественно сидели воры-карманники, многие из которых были рецидивистами и имели за плечами не одну отсидку. Несмотря на это, к Сергею все отнеслись вполне миролюбиво и даже иногда в шутку звали "гражданин начальник". На третий день Сергея привели на допрос к Пёстренькому. Допрос проходил в кабинете начальника СИЗО, где Пёстренький расположился со всеми удобствами.

Пёстренький встретил его, поднявшись из кресла.

‒ Ну, здравствуй, Сережа. Граппу будешь?

Сергей улыбнулся.

‒ Как в старые добрые времена? С удовольствием.

Пёстренький достал из шкафа маленькую узкую бутылочку и, откупорив пробку, наполнил два миниатюрных граненых стаканчика, один из которых протянул Сергею.

‒ Ну что, живы будем ‒ не помрем, ‒ громко произнес Пёстренький.

Анциферов молча выпил, даже не чокнувшись. И почувствовал, как блаженная нега растекается по телу.

‒ Ну, Сережа, ты ничего не хочешь рассказать мне? ‒ начал Пёстренький.

‒ Нет, Владлен Вадимович, не хочу, ‒ спокойно ответил Анциферов.

‒ Я так и знал, Сережа, что ты не можешь мне простить, что я в сердцах разбил тебе бровь, поэтому я, как и обещал, передаю тебя в руки нашего замечательного следователя по особо важным делам Бирюкова.

Пёстренький нажал на кнопку, и из боковой двери вышел высокий тощий мужчина с гладко выбритым черепом и в больших очках в дорогой оправе. Этот человек обладал совершенно нечеловеческим взглядом, долго выдержать который способны были очень немногие. Создавалось ощущение, что он просто сканирует взглядом и читает мысли любого.

Пёстренький коротко взглянул на мужчину и выходя из комнаты бросил: "Приступайте".

Бирюков Александр Иванович был очень странной фигурой в органах безопасности. О нем ходили легенды. Говорили, что он обучался гипнозу и чтению мыслей, вернее, имитации чтения мыслей у самого Мессинга. Никто не знал, было это правдой или вымыслом, но одно было известно довольно точно: этот человек не питал абсолютно никаких чувств к подследственным, то есть идельно подходил для пыток людей и выбивания признаний.

Наверное, мало кого удивишь тем, что многие следователи НКВД и КГБ имели садистские наклонности. Они получали удовольствие от пыток, от осознания своей власти над подсудимыми. Этот средневековый инквизиторский метод пыток, истязаний, запугивания и безграничного страха подсудимых благополучно перекочевал из темного прошлого в светлое будущее советского и постсоветского института следствия.

Однако многие законченные садисты меркли по сравнению с Бирюковым. Полное отсутствие чувств к любым людям, а не только к заключенным делало его практически незаменимым работником следствия и пыток в современной российской системе расследования правонарушений. В отличие от обычных садистов, получавших нескрываемое наслаждение от пыток и унижения людей и повышавших таким образом самооценку, Бирюков не испытывал никаких эмоций, в том числе положительных. Единственной его мотивацией было удовлетворение чисто "научного" интереса к применению метода получения нужных признаний за максимально короткий срок. Впрочем, если учесть, что многие его жертвы были обречены на долгие годы пребывания в тюрьме, то короткий срок ‒ это понятие чисто условное.

Бирюков "создал" целую псевдонаучную теорию о пороге откровенности.

Теория заключалась в том, что чем сильнее человек восприимчив к боли, тем ниже его порог откровенности, при котором он раскалывался и выдавал то, что было нужно следствию, или просто соглашался "оговорить себя или других". Это называлось "сотрудничество со следствием". Своей теорией Бирюков очень гордился, но посвящал в неё немногих.

Бирюков мог практически с первых минут контакта точно определить, к какому типу боли человек наиболее восприимчив. Бирюков подразделял в своей классификации боль на душевную и физическую, что в принципе было не так далеко от истины. Он справедливо решил, что в случае с Анциферовым лучше начать с тонкой психической обработки, прежде чем перейти к банальному физическому прессингу.

Сняв очки, он подошел к Анциферову ближе и приветливо улыбнулся ему.

‒ Так вот вы какой, Сергей Николаевич! А мне о вас много чего рассказывали. Разрешите представиться. Бирюков Александр Иванович, "не последний человек" в прокуратуре. Но вы зря думаете, что находитесь здесь, чтобы мы над вами издевались. Мы все и я в частности собрались тут исключительно для того, чтобы помочь вам. В вашем случае это особенно важно, поскольку вы не вор-рецидивист и не убийца, а наш бывший коллега, причем далеко не худший, а один из, так сказать, элиты уголовного розыска. Я не побоюсь этого слова.

Сергей почувствовал, что ему стало физически неприятно, и по телу пробежала дрожь. Дрожь возникла не от страха и не от холода. Это было какое-то незнакомое и очень малоприятное ощущение. Дрожь не была напрямую связана со словами Бирюкова, но была тем не менее вызвана его речью и, наверное, его очень сильным биополем.

Бирюков заметил это и улыбнулся.

‒ Вы зря дрожите, Сергей Николаевич. Мы не собираемся казнить вас на электрическом стуле или просто причинять вам какие-либо дополнительные физические или духовные страдания. Под словом "дополнительные" я подразумеваю страдания, более чем это будет необходимо для выяснения объективной истины. Ну ладно, успокойтесь, ‒ сказал Бирюков и дотронулся рукой до Сергея, как обычно делают НЛПеры , чтобы поставить якорь. Не прошло и двух секунд, как дрожь исчезла так же незаметно, как началась.

Сергей сильно смутился, но очень постарался не подавать виду, что также не ускользнуло от Бирюкова.

‒ Вы молодец, Анциферов, хорошо умеете скрывать свои эмоции. Вам в разведку надо было идти, а не следователем работать.

‒ А вы тоже волшебник ‒ можете вводить человек в дрожь и так же легко выводить.

‒ Да что вы, Сергей Николаевич, это пара пустяков. Если вы начнете заниматься парапсихологией и эриксоновским гипнозом, например, то все эти вещи будут и для вас не более чем дешевые фокусы для неискушенных в этих делах ламеров. К слову, вы знаете кем на самом деле является почитаемый вами Хлопонин?

‒ А вы не знаете ? ‒ спросил Анциферов.