Расплата (СИ)

‒ Нет, ‒ тихо, но очень твердо ответил Сергей.

Бирюков почти вплотную наклонился к нему и произнес, глядя прямо ему в глаза, словно собираясь раздавить: "Будешь, я сказал".

Сергей снова почувствовал, как у него начала болеть голова, словно кто-то маленьким ножичком ковыряет у него внутри. Боль стала пульсировать, и он опять услышал внутри себя голос, внушающий ему: "Ты должен подписать это".

‒ Нет, я не буду этого делать! ‒ практически заорал Сергей. Боль в голове не утихала, а наоборот, только усиливалась, и через какое-то время Анциферов потерял сознание.

Сергей очнулся через несколько минут и услышал голоса Пёстренького и Бирюкова.

‒ Что, Иваныч, не удалось тебе загипнотизировать Анциферова? Не работает твой метод на челябинских пацанах. Даже если метеорит упадет на Челябинск, Анциферов все равно не сдастся. Такой уж он, наш Сереженька, принципиальный до идиотизма.

‒ Да черт с ним, Вадимыч. Посидит три дня в ШИЗО и все подпишет, как миленький. Сам попросит, чтобы бумагу принесли.

‒ Ну, это мы еще увидим, ‒ сказал напоследок Пёстренький. Потом голоса стихли.

Глава 21. В ШИЗО

Через некоторое время пришел караульный, снова надел на Сергея наручники и повел его в карцер.

Сергей поднял голову и спросил:

‒ За что меня ведут в ШИЗО?

Караульный ухмыльнулся и взглянул на Сергея.

‒ Я чо те, доктор? Откуда я знаю, за что. Бирюков приказал, значит, есть за что.

Они спустились вниз и прошли по длинному коридору, вдоль которого был ряд камер, расположенных друг напротив друга. Пройдя до конца, караульный открыл дверь и легонько подтолкнул Анциферова в помещение. Сергей вошел и остановился как вкопанный. Такого он еще не видел. Камера представляла собой комнатушку размером чуть больше туалета в его квартире. В углу находился унитаз, рядом была койка, прикрученная к стене. У окна стоял прикрученный к полу табурет. Окно размером с форточку было закрыто решетками с двух сторон ‒ снаружи и изнутри.

Сняв с Сергея наручники, караульный наставительно сказал:

‒ Вот посидишь, подумаешь над своим поведением, и, может, чего-то шевельнется в твоей гнилой башке Анциферов.

Оставшись один, Сергей попытался разложить откидную кровать, но быстро сообразил, что она регулируется снаружи. Он сел на табурет, единственный предмет мебели, которым можно было пользоваться, не дожидаясь милости снаружи. Все-таки лучше, чем стоять.

"Да, дело твое труба, Серега, ‒ подумал Анциферов. ‒ Сгноят они меня здесь, если я не подпишу бумагу, что Хлопонин на меня давил. Видать, Хлопонин тоже ни в чем не сознался, раз они так нервничают. Надо отсюда выбираться, пока не поздно... или уже поздно... Кто знает...".

Сергей с грустью посмотрел на часы, единственную вещицу, оставшуюся у него от прежней жизни, которую ему было разрешено иметь в тюрьме. Календарь показывал 11 ноября.

"Это значит, что я тут уже около двух недель. Надо выбираться отсюда..." Эта мысль теперь постоянно вертелась у него в голове.

Но как это сделать? Во время работы в прокуратуре Сергей много читал о разных побегах из тюрем. Однажды он даже выезжал на место побега заключенных из Копейска, что расположен неподалеку от Челябинска. История эта наделала много шума в прокуратуре, и о ней рассказывали даже по региональным каналам. Заключенные взяли в заложники двух охранников, завладели их оружием, и пятеро особо опасных преступников-рецидивистов смогли сбежать из колонии, несмотря на усиленную охрану и два ряда колючей проволки. Правда, всех бежавших удалось поймать и вернуть обратно в течение следующей недели. Естественно, им припаяли дополнительные сроки за побег. Организатора запытали до смерти, отбив у него селезенку и почки на допросах.

Однако такая перспектива совсем не улыбалась Анциферову. Если уж помереть, то на воле или от ментовской пули, чем быть возвращенным и запытанным до смерти в до боли родных органах правопорядка.

"Дурак ты, Серега. И зачем ты это все затеял? Наверное, отчасти прав был бритоголовый садист Бирюков. Россия, пережив более трехсот пятидесяти лет крепостного права и семидесяти лет советской власти, перестала быть полностью свободной страной, в которой граждане могут беспрепятственно изъявлять свою волю. Холопский дух, поклонение сильному, вера в доброго царя (справедливого начальника), стукачество, а главное, беспредельный страх высунуться остался у людей, переживших 30-е годы ХХ века. Здесь действительно не Англия с их Гайд Парком. Многим не нужны болтовня и обличение власть имущих. Была бы сытая жизнь и чтоб не трогали ‒ и хватит, а кого там начальство велело посадить, это не нашего пропитого ума дело".

Анциферову вдруг стало страшно.

"Видать, не зря меня гипнотизировал Бирюков, раз такие умные мысли от страха стали приходить в голову. Конечно, я не смогу один побороть систему, но ведь кто-то должен начать противостоять этому беспределу. Иначе "избирательное правосудие", осуждающее тех, кто не может откупиться или кто "должен сидеть", даже если за другое и даже если не совершал, просто потому что кто-то так решил, окончательно дискредитирует всю судебную систему. Да, наша судебная система отравлена коррупцией и полной беззащитностью человека, который заказан, перед лицом системы. Словно запрограммированный терминатор, которого уже никто и ничто не сможет остановить, система правосудия запущена, и каждому просто остается ждать, когда придут за ним. Интересно, как это я работал 20 лет и об этом не думал, ведь все произошло не за один день и даже не за один год. Наверное, я был так занят своими мелкими делишками, что не увидел за ними, насколько сильно всё поражено "враньем" и " имитацией" правосудия. Получается, что, по сути, рядовым гражданам не так важно, за что посадят "олигарха" и виновен ли он вообще. Все гораздо проще. Действует давний подсознательный принцип. Он богатый, значит, вор. Ведь не мог же честный человек так разбогатеть за каких-то 10 лет. Я ведь не смог, а он что, умнее, чем я. Вот пусть за это и сидит. Так ему и надо. Конечно, не каждый согласится признать, что кто-то оказался талантливее и расторопнее на ниве перераспределения капитала. Обычно это остается где-то глубоко в башке, а наружу лезет только одно: "Так ему, суке, и надо". В 30-е годы раскулачивали тех, кто эффективно пользовался выданной государством землей, сейчас "раскулачивают" тех, кто подсуетился в "лихие" 90-е, причем особо достается тем, кто "не только наворовал, но еще и смеет вякать".

Размышления Анциферова прервал голос конвойного:

‒ Анциферов, на прогулку.

На Сергея надели наручники, вывели его в коридор и повели в маленький тюремный дворик. Перед выходом во двор с Сергея сняли наручники. Сергей повернулся к конвойному и сразу получил удар по спине дубинкой.

‒ Не оглядываться. Руки за спину, вперед пошел.

Полчаса прогулки пролетели быстро. Несмотря на боль в спине от удара дубинкой, даже этот глоток свежего воздуха был несравнимо лучше сидения в вонючей камере СИЗО.

Вернувшись в камеру, Сергей попытался привести мысли в порядок, но получалось плохо.

Прошло два дня. Сергей постепенно свыкся с жизнь не только в тюрьме, но и в ШИЗО. Здесь, по крайней мере, он был один, и никто из зеков его не тревожил. Сергей был по характеру волк-одиночка и от недостатка общения не страдал. Кроме того, в зоне сильно не любили бывших ментов и вообще любых других бывших работников розыска. Сергей сидел на полу камеры и рисовал на маленьком клочке бумаги план устройства тюрьмы. Вообще в ШИЗО нельзя было иметь ни ручку, ни бумагу, но Бирюков и Пёстренький сделали ему такое "послабление" в надежде на то, что Анциферов сломается и напишет "чистосердечное признание" о том, как Хлопонин ему угрожал и как он согласился встать на его защиту за предложенную оплату в свободно конвертируемой валюте. Сергей не успел дорисовать план, как его через форточку двери окликнул часовой: