Сегодня ты, а завтра

– Черную икру нельзя!

– Одну баночку!

– Я сказала: нельзя! А интересно, откуда у вас черная икра? В продмаге такую не продают! А? Откуда?!

Худенькая женщина в сереньком клетчатом пальто стояла перед длинным, обитым истертым линолеумом столом, на котором горой возвышались ее вещи, извлеченные из лежащего тут же, неприлично распахнувшего крышку чемодана.

– Эт-то... родственникам... – промямлила женщина, на глазах которой появилась влага.

Возвышающаяся над ней бабища в голубой форме таможенника грозно повела плечами и, держа перед собой выглядящую в ее огромных руках микроскопической баночку с черной икрой, прогрохотала:

– Ничего, обойдутся без икры в своем Израиле! Не похудеют! – Ненавистное слово «Израиль» было произнесено с ударением на последнем слоге. Видимо, по мнению таможенницы так должно звучать обиднее. И, поставив баночку на свой стол, продолжала рыться в вещах женщины своими толстыми, похожими на весьма дефицитные в том далеком восьмидесятом году сардельки...

Кипарис стоял в скорбной очереди перед стойкой таможенного досмотра в Шереметьеве-2 и наблюдал эту сцену. Пожалуй, он был один, кто не примерял со страхом и отвращением эту ситуацию на себя – каждый знал, что любой его вещичке предстоит испытать на себе грубое и даже какое-то кощунственное прикосновение толстых пальцев-сарделек. Багаж же Кипариса, как уже говорилось, состоял всего лишь из одного, по виду очень легкого чемодана.

Люди приближались к таможеннице как к плахе. Все знали, что сейчас будет болезненная и унизительная процедура, но зато потом... Потом счастливая неизвестность. И каждый верил, что в будущем, в благополучной и богатой загранице его ждет удача. И что такое эта короткая процедура перед заманчивым и радужным будущим?!

И все же на глаза женщин наворачивались слезы, когда их нижнее белье ворошили пальцы таможенницы. А у мужчин сами собой сжимались кулаки.

Наконец подошла очередь Эдика Кипариса. Он вежливо поздоровался с таможенницей, протянул ей аккуратно заполненную таможенную декларацию и поставил на потертый линолеум свой чемодан.

– Откройте, – рявкнула она, кивая на него.

Эдик щелкнул старенькими замками, и удивленным взорам присутствующих открылись внутренности Кипарисова багажа. Собственно говоря, никаких особенных внутренностей и не было. Так, несколько бумажных свертков, потертые джинсы и бутылка «Столичной» водки.

– Что тут? – прогремела таможенница.

– Где именно? – поинтересовался Кипарис.

– Тут! – ткнула она своим пальцем в свертки.

– А-а, тут. Здесь мои личные вещи, – был ответ.

– Понимаю, что не мои, – разозлилась таможенница, – какие именно, я спрашиваю!

– Ну-у разные. Можете посмотреть сами, – разрешил Эдик.

Таможенница хмыкнула и, бормоча «буду я еще у вас, жидов, разрешение спрашивать», схватила свертки. Развернув старые газеты, она вытащила три мятые и по виду очень несвежие мужские сорочки, несколько грязных трусов и неприятно пахнущий клубок нестираных носков. Разложив перед собой все эти интимные предметы, она с изумлением воззрилась на Кипариса:

– И это все?

– А что вы хотели там обнаружить? – поднял брови Кипарис.

Таможенница сделала несколько недоуменных движений руками, еще раз внимательно осмотрела чемодан. Он был старым, сделанным в незапамятные времена из жесткой фибры, давно потрескавшейся и ободранной. Никакого второго дна там быть не могло. Ей не оставалось ничего, как только проверить паспорт Кипариса, его выездную и въездную визы, пересчитать жалкие девяносто долларов, которые каждый эмигрант имел право вывезти из СССР, и отдать документы Эдику. Тот взял, аккуратно упаковал свои вещи обратно в чемодан и отправился на посадку. Впереди его ждала новая и пока неизвестная жизнь...

...Минут через двадцать езды по Ленинградке Кипарис миновал Белорусский вокзал и покатил на своем «рейндж-ровере» по улице Горького, это он так, по привычке, называл Тверскую. Кипарис миновал ее, свернул на проспект Маркса (пардон, Моховую), с удивлением покосился на восстановленные Иверские ворота и Манежную площадь, превратившуюся в некое подобие детского городка. Затем он затормозил у гостиницы «Националь», вышел из машины и внимательно прочитал заметную табличку у входа. На табличке значилось: «Гостей Международного симпозиума кардиохирургов просят обращаться в окно номер 2».

Кипарис так и поступил.

Офис фирмы «Мос-Ком» размещался почти в самом центре – в небольшом особнячке недалеко от Смоленской площади. Он находился во дворе одного из огромных сталинских домов. Особнячок был очень красивый, двухэтажный, с балкончиком и пилястрами.

Но самое главное было не это. Еще подъезжая к Смоленке, я мучился каким-то необъяснимым предчувствием. Как будто внутренний голос говорил, что я встречу там что-то знакомое. И точно...

Особняк фирмы «Мос-Ком», а вернее было бы сказать, то место, где она помещалась, окружало не меньше десятка красных пожарных машин. Окна с обгоревшими остатками рам зияли черными дырами. Крыша почти совсем провалилась. В воздухе воняло гарью, по двору летали какие-то черные ошметки. Короче говоря, совсем недавно здесь полыхал сильный пожар. Еще один...

Пожарные уже закончили свое дело и сматывали толстые брезентовые рукава. Я подошел к их командиру и, показав красную корочку Генпрокуратуры, поинтересовался, что произошло.

– Пожар, епсть, – кратко ответил тот.

– Вижу, что не открытие нового фонтана. Когда, как он произошел?

Пожарный пожал плечами:

– Вызвали в шесть утра, епсть. Приехали сюда – дом горит, епсть. Вовсю. Ну вызвали еще несколько бригад. И все равно, вишь, до сих пор проваландались, епсть.

Сейчас десять утра. Значит, тушили целых четыре часа.

– Что, сильно горело? – допытывался я.

– Чего, сам не видишь? Высшая категория сложности, епсть. Внутри одни переборки остались.

– Кто-нибудь был в доме?

Пожарный покачал головой:

– Один сторож, но тот выскочить успел вовремя, епсть.

Пожарный отошел и продолжил руководить своей бригадой. То и дело раздавалось звучное «епсть».

Надо сказать, вокруг обгоревшего дома крутились кроме пожарных только телеоператоры из «Дорожного патруля». И больше никого. Такое впечатление, что владельцев фирмы совершенно не интересует ее судьба. Кстати, пора бы узнать, кому она принадлежит.

Нет, это все мне начитает надоедать! Неужели так и будет продолжаться, пока преступники не уничтожат все следы деятельности Филимонова? То, что и этот пожар связан с убийством генерала, я не сомневался. Один пожар, второй... В думском кабинете кто-то до меня успел устроить шмон.

Из моих рук явно пытались выдернуть все ниточки, которые могли привести к разгадке этого преступления. Но, если разобраться, сам факт этих пожаров говорил о многом. Например, о том, что в «Мос-Ком», кабинете и на даче действительно имелись какие-то важные материалы. Поэтому надо сделать все, чтобы опередить преступников, не дать им уничтожить все следы. А для этого надо увеличить интенсивность поисков.

Через пятнадцать минут я был в прокуратуре, а еще через десять у меня на столе лежал домашний телефон директора фирмы «Мос-Ком» Максима Петровича Чернова.

Мне ответил женский голос.

– Алло, могу я попросить к трубке Максима Петровича?

– Кто его спрашивает?

– Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Турецкий.

В трубке замолчали. Я привык к такой реакции. Название моей должности всегда поначалу вызывает что-то близкое к шоку. Люди думают, что «особо важные дела» – это просто запредельные злодейства, и, надо сказать, в большинстве случаев близки к истине. Поэтому им надо дать несколько секунд, чтобы прийти в себя.

– Сейчас я его позову, – сказала женщина несколько изменившимся голосом по истечении означенного времени.

Всего через пару минут мне ответил сам Чернов.

– Максим Петрович, я хотел бы с вами встретиться.

– С какой целью? – неуверенно ответил бизнесмен.