Сегодня ты, а завтра

– Хеллоу, – донесся из трубки голос Кэти.

– Хай, Кэт! Привет! Это Саша.

Кэт секунду помолчала, видимо усваивая русские слова. Кстати, она сносно говорит по-русски.

– О-о, Алекс! Хеллоу! Здравствуй! – наконец закричала она в трубку. – Ты откуда? Ты в Нью-Йорке?

– Нет. Я звоню из Москвы.

– Это... Какими судьбами?

– Твое знание русского языка все время прогрессирует. Только надо говорить «судьбами» с ударением на последнем "а".

– Сэнкс, Алекс, спасибо. Я это обязательно учту. У тебя какое-то дело или ты звонишь просто?

– Кэт, я всегда рад с тобой поболтать, но, к сожалению, начальство не разрешает часто звонить в Америку. Ты же знаешь, у нас кризис.

– О да, я смотрю телевизор. У вас... как это сказать?... Перманент... Постоянный кризис.

– Да, верно. Перманентный.

– В русском языке тоже есть такое слово?

– Да. Раньше оно обозначало завивку волос у женщины. Так и называлось – «перманент». А кризис перманентный, потому что нас тоже всех тут в трубочку свернуло...

– Что-что? Я не могу так быстро понимать.

– Да ладно, это не важно. Кэт, мне нужна твоя помощь.

– Что-то срочное?

– Да. Нужно узнать по телефонным номерам, кто живет там, какой адрес или какая организация.

– Да, это очень просто. Я сейчас запишу...

И действительно, через двадцать минут из моего факса выползло сообщение Кэт Вильсон.

Один из частных телефонов принадлежал некоему Евсею Михайловичу Беляку, бывшему эмигранту из СССР, выехавшему в середине восьмидесятых годов. Кэт приписала, что в компьютере полицейского управления Нью-Йорка есть некоторые неподтвержденные сведения, по которым он связан с так называемой «русской мафией». Однако он ни разу к суду не привлекался и никаких прямых указаний на то, что он ведет какую-то криминальную деятельность, не обнаружено.

Второй телефон принадлежал врачу-кардиохирургу Эдуарду Кипарису. Ничего определенного о нем Кэт узнать не удалось.

Фирма же «Нью-Мос» оказалась пять лет назад созданной выходцами из России страховой компанией. Причем в Москве имелся ее филиал. Добросовестная Кэт даже узнала его адрес.

Рабочий день уже закончился, и я решил отправиться туда завтра с утра.

Эдуард Владимирович Кипарис вышел из таможенной зоны Шереметьево-2 и сразу направился к стойке «Rent-a-car». Можно было, конечно, взять такси, но ему хотелось самому сидеть за рулем. Все-таки это совсем другое дело – чувствовать, как железная машина слушается малейшего поворота руля, давления педали, чем пассивно сидеть на заднем сиденье и поглядывать в окошко.

Скучающая за стеклом регистраторша оживилась при виде приближающегося к окошку Кипариса.

– Добрый день! – Она стала сама любезность.

– Здравствуйте, – кивнул Кипарис, – мне нужна машина.

– Какая? У нас большой выбор.

– Среднего класса. И чтобы ездила, – улыбнулся он.

Регистраторша, оглядев его, пришла, видимо, к выводу, что это человек обеспеченный, что-то прикинула в уме и сказала:

– «Форд-таунус», «опель-сенатор» или, может, «рейндж-ровер»?

– Пожалуй, «ровер», – после недолгого раздумья сказал Кипарис.

В каком состоянии дороги, неизвестно, подумал он, поэтому лучше обезопаситься сразу.

– На какой срок?

– Пока на три дня. А там видно будет. Сколько это стоит?

Услышав сумму, Кипарис негромко крякнул от неожиданности, по потом, вспомнив, что ему рассказывали о сумасшедших ценах в России, успокоился.

В конце концов, не так уж часто он бывает в Москве. Раз в год позволить себе можно. Он достал серую пластиковую карточку «Америкэн экспресс» и протянул в окошко. Карточка немедленно оказалась в изящных пальцах с длинными наманикюренными ногтями. Пока регистраторша производила свои манипуляции, Кипарис разглядывал зал Шереметьевского аэропорта. В прошлый раз, когда он был здесь, разглядеть этот зал как следует ему не удалось. Так что, можно сказать, что видел он Шереметьевский аэропорт словно впервые. Ну а в том далеком восьмидесятом году он выглядел иначе. Чище, аккуратнее, никаких тебе ярких витрин с напитками и табаком. Хочешь купить бутылку виски – пожалте в таможенную зону, в «дьюти-фри», покупай на свои жалкие гроши и пьянствуй на здоровье. Ведь если ты собрался за границу, а тем паче на постоянное местожительство, ты как бы уже и не наш человек. И тебе позволяется лакать этот импортный самогон сколько влезет. Что, конечно, было очень приятно...

– Пожалуйста, – прервал его размышления голос регистраторши, – номер вашей машины указан в карточке, и сейчас ее подгонят прямо к выходу. Счастливого пути!

Провожаемый ее ослепительной улыбкой, Кипарис направился к выходу.

Однако, несмотря ни на что, российский сервис дал о себе знать. Во-первых, машину пришлось ждать минут десять, во-вторых, здоровенный парниша, вышедший из машины, долго изучал документы Кипариса, недоверчиво сравнивая его лицо с фотографией в американском паспорте.

– Это я, – наконец не выдержал Кипарис.

Парниша, будто пытаясь проткнуть его насквозь своим взглядом и тем самым наконец убедиться, кто он на самом деле, вернул паспорт.

– Счастливого пути, – вздохнул он.

Кипарис сел в «ровер» и понесся по дороге, любуясь березками и недоумевая по поводу обилия рекламных щитов с названиями южно-корейских фирм.

...Всегда легче решить что-то, чем сделать. После того как Эдик Кипарис увидел шефа фарцовки Яшу Островского, он решил стать первым или, во всяком случае, одним из первых. Но для того чтобы этого достичь, требовалось много труда. Эдик начал работать и добиваться. Он знал, что игра стоит свеч.

Он жил скромно. В то время как его «коллеги» спускали свои сверхприбыли в ресторанах, он почти все вкладывал в дело. И прибыли стали расти в геометрической прогрессии. Конечно, Эдик не стал самым первым – возможно, потому, что это место было уже занято. Но одним из первых вскоре, через несколько лет, его стали считать остальные. И надо сказать, по праву.

У Эдика была своя группа, получающая зарплату непосредственно у него, свои люди в милиции, среди гостиничных администраторов и ресторанных метрдотелей. Он теперь сам не ходил «утюжить» иностранцев. А только получал чистые денежки.

Так продолжалось почти десять лет. Эдик успел окончить институт. Он даже получил красный диплом и был направлен на работу в один из московских НИИ. Куда он исправно ходил и даже выполнял какую-то работу. Как уже говорилось, Кипарис хорошо соображал в любой области. И нельзя сказать, что годы, проведенные на Пироговке, прошли даром. Он стал вполне заурядным врачом-кардиологом. Заурядным потому, что главное его занятие лежало за стенами медицинского НИИ.

Шел семьдесят шестой год. Все больше народу хотело влиться в один из немногих родов деятельности, приносящих нормальные деньги, исключая, конечно, организацию подпольных цехов, наркотики и контрабанду. Постепенно Эдик начал замечать, что доходы медленно, но верно идут вниз. Потом раз-другой его ребят отметелили конкуренты. Сгорела квартира, где Эдик хранил вещи. Одного из его подручных замели в милицию. За всеми этими происшествиями чувствовалась одна рука.

В конце концов, однажды вечером, когда он выходил из подъезда НИИ, рядом с ним затормозила машина. Новенькая двадцать четвертая «Волга», уже само наличие которой возводило автовладельца в те годы на недосягаемый для простого человека уровень.

Передняя дверца распахнулась, и Эдик увидел смуглого парня в темных очках.

– Эй, иди сюда. Разговор есть, – грубо произнес он, обращаясь к Эдику.

Кипарис ожидал, что рано или поздно этот момент наступит. И был к нему готов. Поэтому он подошел к машине и в тон пассажиру «Волги» спросил:

– Ну? Чего надо?

Смуглый смерил его взглядом из-за темных, почти черных стекол и процедил:

– Тебя приглашает Жора. Поговорить надо.

Эдик не стал спрашивать, кто такой Жора. Он прекрасно знал это имя. Жора Триппель был одним из главных конкурентов не только Кипариса, но и многих других занимающихся фарцой давно и всерьез. Появившись в Москве всего около двух лет с небольшим капиталом, этот казахстанский немец с поразительной быстротой, что называется, «поднялся». Он разорил или взял к себе на службу многих мелких фарцовщиков. Поначалу его никто не принимал всерьез, хотя его странная фамилия то и дело возникала в разговорах. Его постановили считать чем-то средним между триппером и ниппелем и попытались выжить. Но это никому не удалось. Эдик даже слыхал, что Триппеля побаивается сам Яша Островский. О Жоре бродило много самых разноречивых слухов, говорили даже, что у него есть лапа в Моссовете. Короче говоря, Жора стал серьезным человеком, и говорить о сходстве его фамилии с венерической болезнью или деталью велосипедного колеса стало как-то не принято.