Стелла искушает судьбу

Девушка отправилась на кухню, запущенный вид которой ее и вовсе не радовал. Она усердно размышляла над тем, как бы навести здесь порядок, не обидев горе-хозяюшку.

Они съели по тарелке гречневой каши. Заметив, что Ирину не покидает необъяснимо-мрачное настроение, Стелла попыталась ее разговорить.

— Расскажи мне о своих родственниках, — попросила она и прикусила язык, вспомнив, что сказала Ира о бабушке.

Но та, казалось, восприняла просьбу гостьи как должное.

— Хочешь фотографии покажу?

— Ага. Только давай свет включим?

— Ты считаешь, что стемнело?

— Ну.

— Прошу заметить, это сказала не я! — торжественно провозгласила Ирина и потянулась к холодильнику.

Стелла наблюдала за ней с нескрываемым удивлением и затаенным опасением, ожидая чего угодно, и, лишь когда хозяйка извлекла бутылку «Аиста», в которой оставалась примерно треть коньяку, девушка перевела дух.

— Понимаешь, не пью, пока не стемнеет! — весело пояснила женщина и скомандовала: — Ну, пошли в комнату, альбомы там.

К девяти вечера, когда все альбомы были уже просмотрены и отложены в сторону, несмотря на усердное поглощение коньяка, Ирина изъяснялась еще вполне внятно. Она дважды убегала на кухню и приносила таких же, как первый, «аистов», наполненных на треть.

Это еще более поразило Стеллу (почему не слить все в одну бутылку?), которая, чтобы не обижать новую приятельницу, стоически пригубливала свою рюмку, полную едкой жгучей дряни. Хозяйка, казалось, не обращала внимания на то, что гостья весь вечер сидит с одной рюмкой, что вполне устраивало Стеллу. Или же Ирина просто предоставляла девушке полную свободу действий.

На первых порах Стелла несколько нервничала: она прекрасно помнила, что отец, выпивая, становился сначала очень весел и говорлив, затем к чему-нибудь цеплялся, начинал ругаться и злиться и, наконец, просто зверел. Чего-то подобного она ждала и от Ирины, однако по мере того, как становилось ясно, что та застряла на первой стадии и только делалась все более и более болтливой (если такое вообще можно себе представить), девушка успокоилась.

Умудрившись уловить просвет в словесном потоке (Ирина как раз выпивала очередную рюмку), Стелла спросила:

— Ир, а почему у тебя столько бутылок? И все неполные?

— А-а, — махнула рукой та, едва не уронив опустошенную рюмку, — это я для соседа.

— Для какого соседа? — удивилась Стелла.

— Пал Андреича. У него рак. С полгода жить осталось. А жена ему нич-чего не разрешает — ни выпить, ни покурить. Вот он ко мне иногда и заходит.

— Так правильно же…

— Что — правильно?

— Нельзя ни пить, ни курить…

— Чтобы промучиться на месяц дольше?

Такой подход к решению вопроса Стеллу смутил, хотя она не могла не признать, что, пожалуй, согласна с Ириной.

«Наверное, действительно, на любую проблему следует смотреть с разных сторон», — решила Стелла, но не все еще для нее прояснилось.

— А почему в каждой бутылке по трети?..

— Больше-то зачем? Больше — пьянство получится! Ну не могу же я потворствовать пороку? — возмутилась Ирина, повергнув собеседницу в безграничное удивление. Ход ее мыслей показался девушке по меньшей мере неуловимым.

«А сейчас ты что делаешь? — мысленно съехидничала гостья. — Вон, уже почти целую бутылку усосала! И ведь почти незаметно. Или ему нельзя, а тебе можно?»

Решив, что разбираться в сложной цепи умозаключений приятельницы бесполезно, потому что все равно невозможно, Стелла, продолжая чесать за ухом удобно устроившуюся у нее на коленях, объевшуюся рыбой кошку Баську, попросила:

— Расскажи, как ты в кино попала? Помнишь, ты обещала?

На лицо Ирины набежала легкая тень.

— Понимаешь, я, как дед умер, к тетке, бабушкиной сестре, переехала. Дом продала, и ей все деньги… Чтобы не растратить и доучиться спокойно. Ну, она то ли от старости ожаднела, то ли от воспоминаний о послевоенной нищете сдвинулась… Я, собственно говоря, эти деньги после ее смерти от нее же в наследство и получила, так что никуда они не делись, только… Пришлось мне учиться и работать. Она говорила, что испытания закаляют характер и что на ее зарплату мы не проживем. Врала в общем-то. Но с другой стороны, с какой стати ей меня кормить? Сначала я на почту устроилась, а потом парень моей подружки меня на студию Горького отвел. Была там такая Клавдия Ивановна, студенческая благодетельница, — массовкой занималась. Так удобно: поболталась на площадке — на тебе трояк. Ночная — семь пятьдесят. Сидишь где-нибудь в уголке с конспектами, зубришь, никто про тебя и не вспомнит, а ты все равно в ведомости. Вот так и зарабатывала. Потом эпизодики давать стали, вот я в актерскую картотеку и попала. Ну а дальше — больше. Совсем своя на студии стала. Да и на «Мосфильме» прижилась… Привыкла легко деньги зарабатывать — не училкой же после этого в школу идти?

— Так ты актерскому мастерству не училась?

— О Гос-споди! Какое мастерство? Какая учеба? Перед камерой помаячить каждый дурак может. Это тебе не сцена, где каждый актер насквозь виден. Кстати, не обращала внимания, какие слабые спектакли в Театре-студии киноактера? А, я забыла, что ты не москвичка… Ну, должна тебе сказать, ты немного потеряла.

И опять Стелла не стала спорить с Ириной, но на сей раз сочла, что та абсолютно не права. Как это — любой дурак? Что значит — помаячить?

— Конечно, я не говорю о крупных киноролях, — продолжала женщина, словно уловив мысли собеседницы, — но нам… Таким, как я, их никогда и не предлагают. Так что, можешь считать, что легкие бабки — плата за унижение, за то, что соглашаешься считать себя не человеком, а актерским материалом, за то, что признаешь свою несостоятельность…

— А как ты думаешь?..

— Сможешь, — усмехнулась Ирина. — И я постараюсь помочь. Четыре картины — и ты в картотеке. С ассистентами по актерам подружишься — дело в шляпе. Только, надеюсь, ты быстро сообразишь, что к чему, и откажешься от своей дурацкой затеи…

Стелла упрямо поджала губы.

— Ну-ну, кажется, что я обливаю помоями хрустальную мечту твоей жизни? Ох, глупышка… Неужели надеешься, что заметят и оценят? Брось! В кино даже с признанными не больно цацкаются, разве что те умеют кого надо за горло брать. Знаешь, до сих пор иногда думаю, что лучше бы в училки…

— Ну и шла бы! Учителей всегда не хватает, — буркнула Стелла, вздергивая подбородок. — Ты не любишь кино. А это… это…

— Ой, только не надо о служении искусству! — нервно и фальшиво рассмеялась Ира. — Да и не в этом дело. Человека я тогда встретила… Единственную любовь моей жизни…

Ирина замолчала, а Стелла не решилась прервать ее молчание.

Наконец, тряхнув головой, точно отгоняя от себя тягостные мысли, женщина заговорила вновь:

— Только длилось все это недолго. Он намного старше меня был. Представляешь, мне — двадцать два, а его дочери — двадцать три, сыну — двадцать. Ну и испугались они. — Ирина зло скривила рот, и в ее голосе стали прорываться истерические нотки. — Не за него. За наследство. Вот мы с ним так и жили — неофициально, даже тетка к нему хорошо относилась, хотя, наверное, и не одобряла… Все-таки я совсем еще молоденькая была. Он для меня квартиру снял, машину мне купил… Я ее потом наследничкам отдала, чтобы они мне горло не перегрызли… И все антиквариат и украшения мне дарил… Говорил — пригодится. Пригодилось. До сих пор, как прижмет, продаю что-нибудь. Только не картины. Они как будто живые и все помнят… И мне напоминают. Иногда.

— А потом? Он тебя бросил?

Ирина криво усмехнулась:

— Бросил… Уж лучше бы бросил. Я бы знала, что он жив, счастлив, хотя бы и с другой. Нет, Стелла. Он умер. И вот тогда я узнала, что такое одиночество. Настоящее одиночество. Когда полно людей вокруг, а ты их не видишь. Просто не видишь, и все. Потому что они другие… Трудно объяснить. Он был для меня не просто любимым человеком. Нет. Он был для меня сразу всем: и любовником, и отцом, и наставником… Как много я узнала от него… — Она опять замолчала, потом, словно проглотив комок, подступивший к горлу, глухо сказала: — Извини, не могу больше.