У ангелов нелетная погода

Старикашка радостно осклабился ей навстречу, продемонстрировав отсутствие передних резцов.

– Гюнайдын, ханым! – Он приложил сухую ладошку к груди.

– Гюнайдын – доброе утро! – машинально ответила она. И вдруг ее словно что-то толкнуло. Она подошла ближе и протянула ему листы с фотографиями. – Простите, вы не видели здесь эту девушку, в субботу утром? – в отчаянии заглядывая под козырек форменной кепочки, спросила она по-английски.

Старичок залопотал что-то по-турецки, отрицательно качая головой и одновременно слегка кланяясь. Но вдруг перестал улыбаться и кланяться и цепко схватил верхний снимок из Ларисиных рук.

– Чок гюзель кыз! – Он приблизил листок к глазам, потом отвел его подальше. – Саншин, чок гюзель! – и снова мелко закивал, теперь уже утвердительно.

Лариса почувствовала, что сердце обрывается. Старичок начал бурно жестикулировать и быстро-быстро заговорил, показывая на выход из здания.

– Что, вы видели ее, да? – Лариса вцепилась в старикашку обеими руками, по щекам ее текли слезы. – Видели, да?

Старик продолжал кивать и говорить, показывал на пол, потом водил темными кривыми пальцами по своему лицу и снова указывал на пол, под гусеницу из тележек.

Наконец Лариса поняла, что надо перестать трясти старика и позвать полицейского. В отделение она ворвалась, когда тот разговаривал по телефону, и с разбега нажала на клавишу «отбой». Полицейский оторопело воззрился на нее, а она почти кричала:

– Пойдемте со мной, там старик, он видел мою девочку, он что-то знает! Ради бога, пойдемте скорее, он там, у выхода!

Полицейский поправил портупею, надел фуражку и не спеша вышел вслед за Ларисой, которая была готова бежать, лететь. Старик растерянно стоял у своей гусеницы, вертя в руках все тот же снимок, с которого безмятежно хохотала Аня.

Полицейский строго заговорил со стариком, тот отвечал, кивая, так что казалось, голова вот-вот отвалится. Лариса стояла рядом, прижав руки к груди и понимая лишь отдельные известные ей турецкие слова: джумартэси – суббота, гюзель кыз – красивая девушка, эркэнлер – мужчины.

– Что, что он говорит? – Наконец она не выдержала и схватила полицейского за рукав.

– Он говорит, что видел эту девушку в субботу утром. В сопровождении двух мужчин. Она уронила очки и разбила. Старик хотел подобрать линзу, которая улетела под тележки, но мужчины вели ее быстро, и он не успел.

– Мужчины? А он может описать, какие они? – Ларисе казалось, что она сейчас просто отключится.

Полицейский снова заговорил по-турецки. Старичок все с той же готовностью отвечал.

– Он говорит, двое высоких мужчин в костюмах с галстуком, не турки. Больше не знает.

– Они вели ее насильно?

– Нет, говорит, что шла сама, очень быстро, почти бежала.

– А куда они ушли, он не заметил?

– Говорит, сели в машину… Он переспросил старичка:

– Кою араба?

Тот с готовностью закивал:

– Кою араба, бюйюк араба!

– В темную большую машину.

Лариса беспомощно посмотрела на старика:

– А он не мог ошибиться? Спросите его, как девушка выглядела, во что была одета.

Старик залопотал снова, проводя пальцами по воображаемым длинным волосам:

– Длинные белые волосы, завязанные сзади, кот пантолон – джинсы и бейяз блуз – белая блузка. А гёзлюк – очки черные, от солнца, в красной оправе.

Вдруг старик сложился чуть ли не пополам, засунул руку в глубокий карман на брючине комбинезона, достал и протянул Ларисе коричневую стеклянную линзу, слегка поцарапанную. Она схватила ее, как драгоценность, – маленький кусочек стекла был весточкой от Ани, на которую она не смела и надеяться. Солнечные очки в ярко-красной оправе они вместе покупали за день перед вылетом, в модном бутике на Кузнецком Мосту…

Лариса кивнула: да, все правильно. Она снова почувствовала себя выпотрошенной, безжизненно распростертой на сковороде рыбиной. Полицейский озадаченно сдвинул фуражку на затылок и что-то строго сказал старикашке. Тот ходко засеменил в участок.

– Я сейчас запишу показания старика, это очень хорошо, что он видел вашу дочь. Будем искать дальше. – Полицейский говорил успокоительно, но Ларисе хотелось вцепиться в его красивое загорелое лицо.

«Если бы не я, вы бы и не спросили этого старикашку, и не получили бы подтверждения, что я ничего не выдумала», – горько выговаривала она про себя, выходя на залитую солнцем площадь перед аэропортом. Взяла такси и поехала в консульство, на уже знакомую улицу Парк-Сокак. Кто были эти двое мужчин, которые увели ее девочку, она думать боялась.

19 августа 2008 года, вторник, вечер

Маше не пришлось даже разбирать сумку, с которой она прилетела из Франкфурта. В тетушкиной квартирке, которая досталась ей в наследство, все сохранилось так, как было два года назад, когда она улетала к Андреасу. Только толстый слой пыли на мебели напоминал, что хозяйки не было дома давно. Но она не стала тратить время на большую уборку, прошлась по мебели и полу пылесосом, вымыла несколько тарелок и чашек.

Вынула из сумки пару теплых джемперов, положила пару маек, шорты и сланцы и села у стола, пытаясь привести мысли хотя бы в относительный порядок. Позвонила Андреасу, поговорила с ним и, как всегда, после разговора успокоилась. Он сказал, что через неделю все формальности будут улажены и он прилетит, что очень скучает и ждет не дождется встречи. Маша положила трубку, улыбаясь: она все еще не могла привыкнуть к его «жениховским» штучкам – способности говорить о чувствах, не стесняясь и не маскируя свою любовь.

Потом позвонила давней подружке, которая работала в турфирме, заказала самый недорогой ваучер в отель «Измир» и билет до Анталии. Она решила не сообщать Ларисе о своем прилете – та наверняка будет артачиться, отговаривать. Но она не могла больше сидеть и ждать новостей об Ане тут, в Москве.

В глубине души Маша была уверена, что стоит ей прилететь в Турцию, как она моментально во всем разберется: и куда делась девчонка, и почему бездействуют ленивые полицейские аэропорта, и что себе думает консул. Годы работы в журналистике укрепили ее в мысли, что безвыходных положений не бывает, бывает только лень и нежелание разобраться. А уж в своей способности разбираться, как и в необходимой для этого настырности, Маша была убеждена на все сто.

Что можно будет сделать? Этот вопрос требовалось обдумать сейчас, там будет некогда. Она вспомнила интонацию Ильи, с которой он спросил: не было ли у Ларисы нерешенных проблем в личной жизни или запутанных отношений? Конечно, Маша была уверена, что, случись такие казусы, она знала бы о них. Но вдруг и на самом деле Лариса о чем-то ей не рассказывала – все-таки последние годы они были не так близки, как в юности. И не в смысле душевной близости – тут как раз все оставалось прежним. Просто у каждой из них была своя жизнь, они реже встречались, чаще перезванивались. А потом она и вовсе уехала, и хотя созванивались часто, но по телефону далеко не все и не всегда можно рассказать.

Ну, какие, собственно, варианты возможны, спросила себя Маша. Долг? Положим, денег в долг Лариса старалась не брать – у нее был какой-то смешной страх перед финансовыми обязательствами. Она даже в голодные годы, когда зарабатывала копейки, старалась обходиться без этого. Уж если бы ей крайне необходимы были деньги, первым делом она обратилась бы к ней или к Нателке. И уж потом к кому-то еще. И потом, если бы она и взяла деньги, то уж из кожи вон лезла бы, чтобы их вернуть. И конечно, не поехала бы ни в какую Турцию. Так, деньги – это маловероятно.

Злобный автор, который мстит за отвергнутую рукопись? Сюжет из области фантастики. Ну, предположим, такой сумасшедший действительно был. Уж, наверное, он постарался бы, чтобы она поняла, в чем причина похищения ребенка. Или не постарался бы? Маша задумалась, пытаясь поставить себя на место сумасшедшего автора. Ничего не получалось.

Так, надо будет вместе с Лариской проанализировать, не было ли среди ее авторов сумасшедших. Точнее, кого-нибудь, кто вызывал бы сомнения в своем душевном здоровье. Как вариант пока оставляем.