Красная петля

Мы проследовали за ней к лифту, поднялись пошли по коридору, устланному бежевым ковром, обои – полосатые, в тон костюму Сэлли. Я плелся за ними с Максин через пустые комнаты: третья, четвертая, пятая квартира, все с низкими потолками и узкими окнами. Я попытался полюбить хотя бы эти маленькие балкончики: если перегнуться через перила, можно смотреть на реку.

В пятой из осмотренных квартир я сдвинул конную дверь и вышел, а женщины за моей cmобсуждали то, что Сэлли называла инфраструктурой: сервис, портье, тренажерный зал.

Солнце стояло высоко над бухтой, палило вовсю. У реки был разбит парк с велосипедной дорожкой, кто-то катался. Девушка совершала пробежку, гая качала ребенка в коляске. Группа пожилых китайских леди занималась тайцзи, это было похоже на танец; двое китайцев, что годились им в мужья, удили рыбу у парапета и курили.

Сид не шел у меня из головы. Он покинул город. Отправился на Лонг-Айленд. Сказал, что отправиться туда.

Это не давало покоя. Он солгал и, возможно, по-прежнему лжет, но это не моє дело, и нет причин полагать, будто Сиду угрожает хоть что-то помимо его личных демонов, его прошлого.

Я закурил, перегнулся через перила и посмотрел на здание напротив. На одном из балконов стояла женщина в бикини. Она медленно сняла верх от купальника, взяла пластиковый тюбик крема от загара и принялась втирать его в свои маленькие округлые груди. Поначалу она не заметила, что я наблюдаю; это было похоже на пип-шоу; я был не в силах отвести взгляд. И вдруг она взглянула прямо на меня, усмехнулась, втерла еще немного лосьона, опустилась в бело-зеленый пластиковый шезлонг, откинулась, нащупала внизу бокал с какой-то жидкостью – яблочный сок, чай со льдом – и принялась потягивать ее. Отставила, нацепила солнечные очки и взяла книгу в мягкой обложке.

Я перешел на другую сторону балкона. Мы находились всего в двух кварталах от «Нулевой зоны» и достаточно высоко, чтобы видеть котлован. Небо было голубое, как в тот день. На следующей неделе исполняется три года. В тот день мы вывозили людей на катерах со всего города.

Я помогал эвакуировать людей в Джерси от пристани яхт-клуба, что в двух кварталах отсюда. Я плавал на катере. Мусор сыпался на нас, даже когда мы отходили далеко от берега.

В память врезался один рейс: люди сгрудились в кучу, я криком призывал к спокойствию, и тут на палубу упала нога. Она едва не угодила в парочку, плакавшую в обнимку; пыль, толстым слоем покрывавшая их, намокла и запеклась в корку. Нога ударилась о палубу, и какой-то мужчина без обуви, в пыльных носках, расхохотался. Он хохотал и не унимался, и мне пришлось доставить его в больницу в Джерси.

Может, и Сид Маккей слегка спятил, как все мы. Может, рассудок его помутился – и больше не прояснился.

– О чем ты думаешь? – Максин подошла ко мне со спины и обняла за талию.

Я кивнул на котлован. Мы много об этом говорили. Ее не тревожило, что мы поселимся здесь, даже при том, что Марк, ее первый муж, погиб в Торговом центре; по крайней мере, сказала Максин, здесь она чувствует себя ближе к нему.

– Мне здесь нравится, – призналась Максин. – Нравится, что тут Город, что можно ходить на работу пешком, что здесь отличные школы, много зелени, безопасность. Сказать по правде, здесь просто красиво, Арти. Я любила это место 10 сентября, и важно, чтобы оно оставалось любимым, иначе какой смысл, если наши чувства будут меняться из-за ублюдков, которые это учинили? Я бы прожила здесь всю оставшуюся жизнь.

И мы прошли внутрь, спустились на лифте в сопровождении риелтора в бежевом.

Максин взяла у нее визитку, и мы сошли по ступенькам. Мы молча брели вдоль реки, миновали музей Картофельного голода в Ирландии, на крыше которого росла трава и картофель, потом – Еврейский музей. Мы вышли к острову около форта Клинтон, старинного сооружения из серого камня. Разглядывали военные мемориалы в Бэттери-парке, раскинувшемся перед нами.

Я подошел к фургончику уличного торговца, взял нам по стакану кофе, хлебец с маслом для Макс. Мы сели на скамейку, с которой были видны катера, плывущие к статуе Свободы.

Акробаты развлекали публику. Четверо чернокожих, сплошные бугры мышц, прыгали друг через друга, творили живые пирамиды, делали стойку на голове, гремела музыка, туристы глазели на них. Максин встала и положила доллар в шляпу.

Снова сев, она спросила:

– Сонни Липперт обитает где-то здесь, верно?

Я кивнул.

– Поразительно, что Сонни подарил тебе мяч Джеки Робинсона, – добавила Макс.

– Нам обоим.

Она покачала головой:

– Тебе лично. Это он помириться с тобой так решил. Вы похожи на старую супружескую чету.

– Что?

– Это ваша с ним тайная игра. Ты брюзжишь, подозреваешь, ненавидишь его, считаешь егокуском дерьма, но ты любишь его, и он – тоже. Арти, родной, что тебя гложет? Ты какой-то очень уж рассеянный.

Я обнял ее и поцеловал. Никто никогда не уделял мне столько внимания.

– Ты у меня редкая умница. За это и люблю тебя.

– Все еще? Даже после свадьбы? И для тебя «Максин Крэбб-Коэн» звучит как песня?

– Тебе понравилась квартира?

– Последняя – да, понравилась. Дороговато, но хорошо, и если ты не против, я могла бы пустить на нее часть компенсации за 11 сентября, за Марка, ведь это ради детей, а значит, и ради Марка отчасти. Мне она так понравилась. – Она достала сигареты и закурила.

– Как-нибудь выкрутимся, – сказал я, хотя сердце у меня упало.

Если именно этот дом нужен Макси, я мог бы сдать свое жилье. Может, и продавать не придется. Сдать какому-нибудь богатому придурку, а года через два как-нибудь заполучить обратно.

Я окинул взглядом Бэттери-парк с его опрятными лужайками, зелеными просторами, стражами порядка. Было во всем этом нечто призрачное. Расположенный на насыпи, он существовал отдельно от города. Может, землю для насыпи доставили откуда-то из пригорода, и само это место вобрало в себя характер той земли: чистый, спокойный, не нью-йоркский.

Я молчал, слушал Максин и думал о жизни у реки.

Максин на листке бумаги черкала цифры, проводила расчеты по платежам, займам, залогам, и в ее представлении, как я понимал, мы уже переезжали. И я отчаянно желал пожелать этого; но вместо этого чувствовал, что зашел в тупик.

Зазвонил телефон. Одно из вчерашних сообщений Сида, что я забыл стереть. С этим покончено: я сделал для него все возможное. Я гнал от себя его образ в лофте Ред-Хука. Пытался забыть, каким напуганным он выглядел – напуганным, старым и будто бы увидевшим свою кончину. Я уже позвонил местным копам. Оставил сообщение для Клары Фуэнтес, детектива в красной куртке. Я держал Макси за руку и заставлял себя думать о нас, мысленно перескочить в четверг. Сегодня понедельник – а в четверг я буду на пляже за городом вместе с Максин.

– Что такое? – спросила она.

– Ничего.

– Думаешь о человеке, с которым встречался утром? И вчера. Да, милый?

Я кивнул:

– Один приятель по имени Сид Маккей.

– Который здорово помог тебе в одном деле, да? Помню, ты рассказывал. Помню-помню. Ты к нему неравнодушен. Хотела с ним повидаться, но не вышло. Ты его должник, Арти, так ведь? И сейчас беспокоишься о нем?

– Да.

– Тогда ступай. Ступай и сделай то, что должен сделать. Иди.

– Я уже это сделал, – сказал я.

Максин снова отвлеклась на собственные планы.

– Схожу в «Двадцать первый век» и попробую втиснуть свою жирную задницу в купальник, – заявила она.

– Не прибедняйся. – У Максин была отличная фигура, высокая, стройная и ладная.

Она взяла сумочку.

– Тебе что-нибудь купить?

– Что, например?

Максин пожала плечами:

– Не знаю. Носки. Трусы.

– Вот такой он, значит?

– Что?

– Брак.

Она поцеловала меня:

– Иди давай.

– Увидимся вечером.

Она замялась.

– В чем дело?

– Арти, милый, слушай, девчонки истомились, и эта жара… Не возражаешь, если я их сегодня отвезу к маме? Мы все равно ведь завтра собирались. А тебя, наверное, зашлют в «Мэдисон-Сквер» проследить, чтобы доберманы не потеряли нюх до наплыва политиканов в город. Я бы пока устроила детей на берегу. Ты не против? Я понимаю, что до вечера четверга ты не выберешься, как мы и договаривались, и готова смириться, но хотелось бы вырваться из города.