Немцы в городе (СИ)

Три месяца в КПЗ, куда не пускали прессу. Формально новоявленный начальник ФСБ слово сдержал — захват заложников им так и не вменили, зато по их душеньки у силовиков и прокуратуры возникло много других претензий. Ольга искала лучших адвокатов, но за дело о шпионаже никто не брался: защищать “иностранных агентов” в стране, поражённой истерией сродни холодновоенной — значит похоронить свою репутацию навсегда. Михаил Евгеньевич, в своё время вытащивший Диану из застенков, вызвался выручать и Риделя — к тому у Мценских правоохранителей накопилось уж очень много вопросов, и после череды доверительных бесед, с друзьями его разлучили: Лоренца и Линдеманна ожидало этапирование в Москву, а Оливера оставили во Мценске. Слишком живописно просматривался его след за чередой убийств — в конце концов, сейчас не девяностые, и даже мёртвым бандюгам ведётся счёт. То, что по факту обнаружения трупов квалифицировалось операми как “бандитские разборки”, после бегства Кречетова объединилось в единую цепочку — ведь все трупы, и в Обоснуево в ноябре, и недавно в гаражах, принадлежали ребятам из числа кречетовских приспешников, а Риделя видели неподалёку от мест расправ...

В Москву отправлялись с тяжёлым сердцем. Не хотелось оставлять Олли, не хотелось оставлять незаконченных дел. Лоренц сторонился Линдеманна: их хоть и содержали в одиночках, но на перекрёстных допросах и беседах со следователями “не для протокола” видеться им доводилось часто. “Флаке, мы должны держаться вместе”. “Угу. “Что бы ни случилось”. “Угу”. “Пока не выберемся”. “Именно. И ни минутой дольше”. Лоренц сказал, что больше не может ему доверять. Ему, Тиллю, своему Тилльхену. Особенно после того, как стало известно, что случилось с Дианой. В Москве они пробыли недолго — готовились к суду, а получили депортацию. Ольга превзошла саму себя — потратив несколько сотен тысяч из выделенного ей в неограниченное пользование состояния Лоренца, она нашла того, кто годился для обмена. Тилля и Флаке выменяли на одного российского агента, уже четвёртый год томящегося в немецкой тюряге. Про него бы так никто и не вспомнил, если бы ни вовремя подстёгнутая пресса. Из русского быстренько сделали звезду таблоидов: для одних он — боец невидимого фронта, кинутый и преданный неблагодарным Отечеством, отданный на поругание врагу. Для других — очередной злобный русский, коротающий срок в слишком уж мягких даже по меркам либеральной Европы условиях. Историю парня пиарили во всех независимых изданиях, из него фактически слепили сакральную жертву, святого страдальца. Под давлением общественного мнения власти решили не медлить: уполномоченные представители двух стран заключили соглашение, и русского сидельца выменяли на двоих немцев, обвиняемых по аналогичной статье, но ещё не осужденных. Когда друзья улетали, у них с собой почти ничего не было. Ландерс привёз кое-какие бумаги и сменную одежду. Ключи от пентхауса Лоренц хранил в Берлине — в банковской ячейке. По прилёту еле наскребли денег на такси, чтобы добраться из Шёнефельда до головного отделения Дойче Банка. Лоренц взял из ячейки только одну копию. На следующий день Тилль въехал в обслуживаемые апартаменты на окраине города. Для того, чтобы передать все дела, Стаса пришлось вызывать в Берлин. Когда с бумагами было покончено, в прошлом оставалось уже всё — и предприятие, и Россия, и друзья, и отношения. Линдеманн вернулся к тому, с чего начинал.

В квартире не жарко, но Тилль так нервничает, что скинул пиджак, а после и петлю-удавку цвета артериальной крови. Долго не решаясь, он-таки залез в холодильник к Крису. Упаковка пива — стало легче. Пиво приятно холодит, горчит солодом, бьёт пузырьками в нос. Лоренц не любит пиво — значит, он купил его для него... В квартире шикарная стереосистема — объёмная и мощная, она проникает в каждый уголок жилища. Можно настроить её так, чтобы сидеть на унитазе под пятый венгерский танец Брамса, крошить салатики на кухне под “Монтекки и Капулети” Прокофьева (Тиллю всегда казалось, что под эту увертюру орудовать ножом — одно удовольствие), а наблюдать закат можно уже из гостиной под собственные треки двадцатилетней давности — Nebel особенно хорош для тихих закатов. И всё это — лишь запрограммировав систему однажды... Линдеманн пьёт в тишине. Он очень боится упустить звук приближающихся шагов с той стороны входной двери. Когда они наконец раздаются, над городом сиреневеют тёплые сумерки. Ключ в замке поворачивается — Линдеманн не дышит.

— Привет, рад, что ты здесь, — как ни в чём не бывало, будто бы и не было многих месяцев расставания, Лоренц проходит на кухню и бросает ключи в вазочку для фруктов.

Тилль столько раз прокручивал в уме всё то, что собирался ему высказать, а когда момент наконец настал, он не оказался способен выдавить из себя ничего, кроме сумбура:

— Ты очень обидел меня... Недоверием. А потом — вышвырнув из дома, в котором мы вместе прожили тринадцать лет! Ты указал мне на дверь — на моё место. Знаешь, мне было очень больно. Я не понимаю, зачем ты позвонил, зачем прислал ключи. Зачем я здесь? Прибежал, как побитая собачонка — сам себя не узнаю! Я не должен был приходить!

Линдеманн пытается вскочить на ноги, но те словно заякорены к полу. Плюхнувшись обратно на стул, он с непониманием смотрит вниз: Лоренц сидит на коленях — нет, с его ростом, он уже практически лежит на пузе, вцепившись в Линдеманновские лодыжки цепкими лапками. Он его не отпускает!

— Флаке встань, прекрати, что ты делаешь!

— Не предавай меня больше, — шепчет Лоренц куда-то в Тиллевы коленки.

— И ты меня, — шепчет тот в ответ, тянясь грубою ладонью к заросшей, выкрашенной в белый макушке, — ну всё, ну всё...

От Флаке пахнет так по-родному, и Тилль не может надышаться любимым. Вот она — ностальгия, что щекочет нос: она не в панорамных стёклах и не в ореховых паркетах, она в человеке, который, исчезнув из его жизни на долгие месяцы, продолжал жить в памяти его чувств. Тилль хотел бы спросить, был ли у Флаке за это время кто-то другой, но не стал: тот покрывает его тело жадными поцелуями, почти укусами, и сразу становится понятно — он изголодался по плоти, по его плоти, а другой он не искал. Как и сам Тилль. Говорят, человек может всю жизнь прожить с пулей в сердце, а если её вытащить — сердце остановится. Флаке для него — такая вот пуля.

— Не думал, что когда-нибудь скажу подобное, но кажется, ты похудел.

Линдеманн медленно проводит кончиками пальцев по голой ноге партёра, которая стройна, длинна и кажется бесконечной.

— На самом деле, это ты похудел, — Флаке хихикает от щекотки и в отместку щиплет Тилля за живот — туда, где, насколько он помнит, когда-то было пузико. — Очень похудел. Что с тобою сталось?

— Возраст. Нервы. Тоска. Волосы на голове редеют, а в носу и на груди — напротив, пускаются в рост. Да ещё и седые. И да, я стал больше курить.

Откинувшись на подушки, Тилль закуривает, не обращая внимания ни на протестующее бурчание Флаке, ни на отсутствие в спальне пепельницы. Пепел летит прямо на гладкий мраморный пол, и это так естественно.

— Как был мужланом неотёсанным, так и остался. Кстати, слышал про Кречетова? Что думаешь?

Новость об обнаружении тела опального генерала появилась в российской прессе около полугода назад и прошла почти незамеченной. Если бы друзья не скинули пару ссылок — даже Флаке не узнал бы о том, что тело, в котором с трудом, при помощи генетической экспертизы, опознали бывшего кандидата в губернаторы Мценской области, было обнаружено на одной из подмосковных строек. Тело было сильно изуродовано, эксперты подтвердили наличие следов пыток. По заявлению прессекретаря МВД по Московской области, установить точную дату смерти пока не удалось, но кажется, генерал был жив ещё несколько недель после своего исчезновения. Труп запрятали в бочке с химикатами, и обнаружили его случайно — при утилизации строительного мусора. K тому времени все уже давно уверовали, что благодаря деньгам и связям генералу удалось бежать за границу, и история успела подзабыться. Новость об обнаружении останков погремела неделю-другую, и интерес к ней со стороны широкой публики сошёл на нет. Наиболее неугомонные блогеры ещё пытались муссировать тему возмездия — мол, неизвестный мститель из народа вынес свой приговор от лица родственников всех жертв коррумпированного чиновника. И люди даже верили в это — во “мстителей из народа” всегда верят, так проще жить.