Красная петля

– Да. Конечно.

– Дон…

– Да?

– Ты знаешь человека по имени Сид Маккей? Или знала? Это наш общий знакомый, вроде того.

Дон мельком глянула на брата.

– Ну да, помню такого. Он был вдвое старше Рикки. А что с ним? – кисло спросила она.

– Они были близки?

Дон пожала плечами:

– Не знаю даже. А что?

– Да так. – Я поцеловал ее. Потом она отстранилась, одернула пиджак и посмотрела мне за спину:

– Обернись.

– Джек?

Я очень удивился, что Джек Сантьяго заявился на торжество. Я понятия не имел, кто его пригласил, но был рад его видеть. В зале по-прежнему было людно, но теперь народ разбился на группки. Кто-то ел за столом, кто-то курил и флиртовал на балконе, малышня возилась на полу, кто-то уже спал.

– Привет, дружище, поздравляю, – Джек тряхнул мою руку своими и едва не вывихнул мне плечо.

– Спасибо, что пришел, Джек.

Среднего роста, жилистый, в детстве Джек, наверное, был гадким утенком, но сумел придать своей внешности своеобразный стиль. Судя по всему, он ходил в тренажерный зал. Отрастил щегольскую эспаньолку, на узком лице блестели черные глаза. Прическа – модная (и недешевая, подумал я). Длинный пиджак в тонкую полоску и синяя рубашка без галстука.

Джек хорошо владел пером. Он получил Пулитцеровскую премию за работу в Москве во времена краха советской власти. Он знал всех в Нью-Йорке, и в холостяцкие годы я часто встречался с ним где-нибудь в баре. Он всегда интересовался копами. Мог читать лекции о легендарном Сонни Грасско. Охотно делился и прочими сведениями – киношные сплетни, секреты мафии, пикантные деликатесы городской жизни, которые он скармливал слушателям в ресторанах: где на Хьюстон-стрит жили родители Джона Готти, с кем в дни сухого закона торговал спиртным Фрэнк Костелло, в каком магазине на Гранд-стрит покупал костюм Том Круз, снимаясь в Нью-Йорке, кто из Климовых зарабатывал махинациями на заправках в Брайтон-Бич. Джек знал питейные заведения, знал барменов. И всегда у него были потрясающие женщины.

Когда Джек говорил, то подходил вплотную, энергия так и выплескивалась из него. Он еще немного потряс мою руку, по-братски обнял меня. Он всегда внимательно слушал, что бы я ни говорил, даже дежурные вежливости: как живешь, куда собираешься в отпуск, анекдоты из городской жизни, о политиках.

Джек пожирал меня своими жаркими углями, заменявшими ему глаза; именно эту деталь вспоминали первым делом, когда речь заходила о нем, – то, как он прилипает к вам глазами, как внушает, будто вы для него самый важный человек на земле. Говорят, у Клинтона было такое же свойство и у Джеки Кеннеди. Кто-то сказал однажды: «Мужчины хотят стать Джеком, а женщины – переспать с ним».

Он оглядел залу в поисках знакомых.

– Хочешь выпить? – спросил я.

Он повертел в руке пустой бокал.

– Не откажусь, спасибо. Отличный праздник, Арти, просто здорово.

Только тут я заметил, что Джек уже нагрузился.

– Значит, снова поздравляю, – сказал он. – И прости, что так припозднился. Долго ехал.

Я припомнил, что Джек живет где-то в центре, неподалеку от меня.

– Ты по-прежнему в Сохо?

– С Сохо покончено. Теперь я в Бруклине, поближе к воде. А где невеста? Друг, мне всегда нравилась Лили, я всегда считал ее серьезной бабой: и умная, и все при ней.

– Лили?

– А ты разве не на Лили Хейнс женишься?

– Я женюсь на Максин.

– Господи Иисусе, ну и кретин же я! Мне по телефону сказали только, что свадьба. И в мыслях не было. Блин, извини. А кто Максин?

– Все нормально.

– Ну, в любом случае, удачи, – сказал он, и тут я заметил, что он увидел кого-то среди гостей – судя по всему, этого человека он и выискивал все время. Джек пробрался через толпу и вышел на балкон. По дороге его тормозили, жали ему руку, осчастливленные встречей с самим Джеком Сантьяго.

Минуты через две я направился к бару и услышал чей-то вопль:

– Джек, прекрати! Джек! – Кто-то орал, перекрывая музыку и гомон: – Джек, слезай, блин!

Снаружи собрались люди, все они уставились на Джека, который взгромоздился на узкие бетонные перила балкона. До асфальта – шесть этажей. Свалишься – переломаешь кости, а то и шею. Но Джек лишь ухмылялся: с бутылкой шампанского в одной руке и с бокалом в другой, он вышагивал по бортику не больше фута шириной. И помахивал публике. Он красовался, чтобы все видели, какой он крутой. Вниз он не смотрел.

– Слезай оттуда, быстро, – снова попросил кто-то, а я молчал, просто стоял и наблюдал, как он притягивает общее внимание, словно магнит.

Девушка, стоявшая на балконе, была шести футов ростом, а то и больше, где-то с меня – и обворожительна.

– Валентина, – представилась она и поцеловала меня в щеку.

Я видел Толину дочь раза два и давно, когда она жила неподалеку от Майами со своей сестрой-близняшкой и матерью, бывшей Толиной женой. Сейчас ей исполнилось девятнадцать, и она была невероятно хороша собой. На ней было короткое черное платье и туфли без задников, цокающие при ходьбе.

– Я очень рада вас видеть, Арти. Рада, что вы женились, – произнесла она, взъерошив ежик платиновых волос.

У Вэл не хватало одного пальца. Беда случилась с ней в раннем детстве, еще в Москве. Ее похитили ради выкупа. Толя хотел все исправить, предлагал пластическую операцию. Она отказалась, заявила, что это как символ. Смотришь на нее – и глаз цепляется за увечную кисть, но этот самый изъян как бы подчеркивает ослепительную безупречность ее облика.

Лицо Вэл, скулы, серые глаза, широкий рот были русскими, но выговор – американским: мягкий, ровный, провинциальный. Она жила во Флориде почти десять лет. Я стоял между Вэл и Джеком Сантьяго, и теперь до меня дошло, что рисуется он перед нею.

Поглядывая на него снизу вверх, она будто бы и не замечала, как он разгуливает по перилам, прикладываясь поочередно то к бутылке, то к бокалу. Не обращая внимания, она взяла меня за руку и снова чмокнула в щеку.

– Знаю, мы вроде встречались, когда я была маленькой, Арти, но сейчас я живу в Нью-Йорке, и мне тут нравится, – сказала Вэл. – Бары и все прочее в районе скотобоен, и тебя я рада видеть, – добавила она в порыве девичьего пыла. – Папа постоянно про тебя рассказывал, и мне захотелось с тобой познакомиться, понимаешь? Я как бы запала на тебя на расстоянии. – Она улыбнулась, и я растаял, конечно, а кто не растаял бы на моем месте? Потом я подумал, что она могла бы быть моей дочерью. Но она – дочь Толи. Я почувствовал себя стариком.

– И я рад, что ты пришла, Вэл, очень рад, – сказал я, когда народ на балконе вдруг притих. Я поднял взгляд.

Джек покачнулся. Все затаили дыхание, кроме Вэл, которая и глазом не моргнула. И тогда он, усмехнувшись, соскочил и отвесил нам поклон. То есть ей.

– Идиот, – сказала она.

Это не случайность, что оба оказались здесь – либо она его пригласила, либо он знал, что она придет. Она возвышалась над Джеком, и он был на двадцать лет старше, но между ними была искра. Никогда не встречал искры такой силы между людьми. Он взял ее за руку, и я почти зажмурился в ожидании электрического разряда. В обнимку они отправились танцевать.

– Ты знаешь этого козла Сантьяго? – услышал я за спиной Толин голос, в котором клокотали градусы и ярость.

– Он журналист. Хороший парень.

– Чем? Чем именно этот долбоеб хорош?

– Пишет хорошо, – сказал я.

– Ты его приглашал?

Я покачал головой.

– Может, он с кем-нибудь пришел? – предположил я. – Может, с Вэл. Валентина давно с ним водится?

– Она мне не докладывает. Ей девятнадцать, она числится в Гарварде, но хочет стать моделью. Она целыми ночами зависает в клубах, до утра, Артем, с мужиками.

– А как иначе-то? Она же девушка.

– Мне он не нравится, – холодно сказал Толя. – И не нужен. Понимаешь? На меня его штучки не действуют.

– Да брось, – ответил я. – Можешь со мной потанцевать, если угодно.

Он улыбнулся, а я как можно небрежнее спросил: