На грани фола (Крутые аргументы)

Манаков Анатолий

На грани фола (Крутые аргументы)

А н а т о л и й М а н а к о в

КРУТЫЕ АРГУМЕНТЫ

На грани фола

Жизнь каждого человека - это путь к себе самому,

попытка найти этот путь, нащупать тропинку. Ни один

человек никогда не был до конца свободным, но

стремится к этому: кто бессознательно, кто осознанно,

каждый, как может. Каждый несет в себе следы своего

рождения, слизь, остатки скорлупы из первобытного

мира, несет до самого конца. Иной вообще не

становится человеком, остается лягушкой, ящерицей,

муравьем. Другой напоминает человека только

верхней своей половиной, а нижней подобен рыбе.

Но каждый - попытка природы сделать человека.

У всех нас общее происхождение, общая праматерь,

Все мы вышли из одного чрева, но любой из нас,

выброшенный из неведомых глубин, стремится к своей

цели. Мы можем друг друга понять, но объяснить себя

может каждый лишь сам.

Герман Гессе.

ЗНАК ПЕРВЫЙ

ЖРЕБИЙ БРОШЕН

Представьте себе на мгновение, в разгар лета вихрем обстоятельств вас с кем-то занесло в Вену. Да, в ту самую Вену, бывший стольный град Священной Римской империи, ныне столицу Альпийской Республики. Не надолго, всего на

недельку и больше по деловой надобности, чем для насыщения желания удостовериться, насколько слухи о самом добром, веселом и легкомысленном городе отвечают действительности.

Не знаю, кому вы доверили себя и свои вещички, но этот ваш попутчик остановился на Хауптштрассе в отеле "Красный петух". Что из себя представляет заведение? Весьма добропорядочное, без особых претензий, уже давно облюбованное заезжими немецкими бюргерами. К тому же, и название звучит красиво - "ротр хахн". Конечно, неплохо было бы ему знать заранее об утопающей в саду гостиничного дворика таверне, где бурные гуляния под песни с аккордеоном утихали лишь после утреннего петушиного горна, но поскольку он этого не ведал и по старой привычке номер заранее не резервировал, то и получил, натюрлих, комнату с окном на таверну вместе с кипой ночных бдений в придачу.

Услужливо гордый портье, невольный коллекционер человеческих лиц, украдкой бросал на него скользящий взгляд, пытаясь догадаться, кто этот покладистый постоялец, не похожий ни на биржевого маклера, ни на коммивояжера. Да и как распознать его национальность, если он сам о ней не заявит, - тут даже опытный сыщик растеряется. Больше уверенности у портье вызывало другое: судя по всему, бессонных ночей иностранец действительно набрал в жизни с лихвой, хотя и не видел в этом своей заслуги, особенно когда по утрам блистал грустной тяжестью отеков, лихорадочно тормошил табачным дымом все ещё спящую мысль, дабы поднять настрой и не позволить головному компьютеру делать оплошности. Какая к черту заслуга, если непокорная синусоида бодрости в таких случаях склонна приводить к нежелательным результатам, а сам её носитель образует вокруг себя магнитное поле, в котором стоящие рядом не находят ничего для подзарядки своих "батарей".

Поскольку мы оказались в Вене, то мимоходом можно вспомнить о Зигмунде Фрейде. В здешнем университете он читал лекции по психоанализу, называя подобные оплошности "ошибочными действиями по рассеянности и усталости". Заодно доктор подметил, что многие наши поступки совершаются достаточно уверенно, если их правильности не придавать большого значения. В этом отношении постоялец из "Красного петуха" старался все же избегать вольностей, типа забывания имен или своих намерений, и вину за оплошности сваливал обычно на самого себя, приговоренного к такой планиде, когда время глубокого сна имеет двойную цену.

Говорят, у большинства простых и совсем не простых смертных есть все шансы поумнеть к сорока годам, стать мудрыми к пятидесяти. Умными и мудрыми в смысле умения почувствовать изысканный вкус парадоксальных антиномий, полярности человеческого сознания и относительности жизненных ценностей, а также способности искусно опрощать объяснение запутанных явлений, причем столь безукоризненно в интеллектуальном плане, что властям даже нет нужды изолировать таких умников от разгуливающих повсюду безобидных чудиков. Гражданин же, о ком зашла речь, сам себя относил именно к безопасным для общества чудикам, оставляя за собой надежду принадлежать к известному их разряду, куда входят личности, не отмеченные подагрой, ревматизмом и болезнью Альцгеймера, что по-простому называется старческим маразмом.

Тут уж, наверное, легко догадаться - на вид ему лет пятьдесят с "хвостиком". Если присмотреться к нему повнимательнее, на лице его обнаруживались черты больше осмысленные, нежели живые, хоть и правильные, но как бы нечетко вылепленные. В выражении темно серых прищуренных глаз улавливалась тонкая ирония взгляда, устремленного чуть подальше того, куда ему приходилось смотреть. Пружинистая, решительная походка гармонично вписывалась в его осанку, осанку человека, которому ещё рано вешать на шею "орден сутулого". При ходьбе, что примечательно, ладони у него были обращены назад, словно служили пеленгатором передаваемых за спиной сигналов. Разговаривая, он держался уверенно, без тени высокомерия, пусть даже обычно смотрел собеседнику не в глаза, а в подбородок. Опытный сотрудник службы наружного наблюдения поинтересовался бы его ушами. Так уши нормальные. Во всяком случае, не как у зайца.

Короче говоря и к месту будь сказано, человек этот производил впечатление субъекта, вообразить которого в его глубокой старости можно лишь при помощи очень богатой фантазии.

А сейчас, коли нет возражений, мне надо приготовиться к тому, что в один воскресный день ближе к полудню постоялец выйдет из отеля и направится пешком в сторону центра города. Пойдет неторопливо, станет чуть задерживаться у витрин магазинов, и со стороны тому, кто за ним наблюдает, покажется, будто задумывается он совсем не о том, что видит перед собой. Впрочем, я никому, кроме себя, не советую идти за ним. Нет, не потому что это чревато неприятностями. Просто выявить слежку за собой для него плевое дело, даже самую конспиративную. Пока поверьте мне на слово, а уж доказательства я предоставлю, не обгоняя событий.

*

Почти две тысячи лет, согласно общепринятой на сегодня хронологии времени, с большей или меньшей уверенностью благоверные христиане полагают, что поначалу Всевышний поселил человека в райском саду. Как бы то ни было на самом деле, хоть чуточку напоминающее рай европейцы стараются поддерживать сейчас в городских парках. Бесспорно, они побезопаснее американских, сам же их вид и привычки людей проводить там время несут на себе отпечаток глубоких национальных традиций восприятия жизни.

К примеру, Гайд-парк в Лондоне. Невольно расслабляешься на лоне его тщательно ухоженной природы, можешь сколь угодно валяться на траве, бегать, играть в мяч, участвовать в митингах. Подобные вольности вряд ли позволят в парижских парках, где на лужайках бегают только дети до шести лет, собак не пускают даже на поводке. В парках Германии соблюдают жесткие регламентации, но могут и позволить некоторое их нарушение в пределах немецкой опрятности. Идеальными, с точки зрения безопасности, считаются парки Женевы - там никто не принуждает вести себя прилично и в стражах порядка просто нет нужды. В Вене подмечаешь менее придирчивое отношение австрийцев к своим парковым зонам, чем у немцев или французов. Дабы убедиться, достаточно побывать в Пратерпарке, знаменитом своими аттракционами и гигантским "чертовым колесом", показанным в фильме по роману Грэма Грина "Третий человек"...

Именно в Пратерпарке и оказался в тот воскресный день постоялец из "Красного петуха" - за столиком кафе на открытой веранде неподалеку от того самого "чертова колеса". О чем думал папаша в сии блаженные мгновения, наблюдая за фланировавшей по аллеям публикой и размеренно потягивая холодненькое пивко? По одной из версий, о самом чудесном напитке, который египетские фараоны признавали лекарством и забирали с собой в саркофаг, дабы утолить жажду при переходе в подземное царство.