На грани фола (Крутые аргументы)

Раздумывая об этом, Джулия иногда вспоминала своего последнего мужа. Он и в самом деле мог получать удовлетворение наедине с самим собой, пребывая в выдуманном мире, где им создавалось нечто новое, интересное, магическое. То была его большая причуда. И она воспринимала всякую его блажь невинную спокойно несмотря на то, что очень сложно жить с человеком, предпочитающим вместо светского общения при каждом удобном случае завалиться на диван, послушать музыку или себя самого.

Знавшие хорошо Джулию называли её "представительницей позднего ренессанса", имея в виду натуру деятельную и уверенную в себе, мать двоих детей, вдову и весьма компетентного в своей области эксперта, с кем охотно ведут неофициальную переписку журналисты, писатели, ученые и члены парламентов некоторых государств. Кстати, такая популярность связана была не только с её прошлым, но и с деятельностью созданного ею Центра по изучению непознанных явлений, одним из главных проектов которого считались исследования по проблемам международного терроризма. Обаятельная женщина с изумительными организаторскими способностями и неиссякаемым оптимизмом, она умела привлекать к Центру внимание заинтересованных лиц и одновременно мешать превращению этой международной исследовательской организации в сообщество интеллектуалов-невротиков со всего света или заумных визионеров, делающих из пустяков явления значительные.

*

Нам уже известно, как примерно выглядел тот, кого в Вене называли Алексом. Можно лишь уточнить, что на самом деле это был Алексей Михайлович Крепгогоров. Родился и жил он в Москве, если не считать пятнадцати лет, прожитых за границей "по тайной казенной надобности". Всё своё богатство делил условно на пять частей: детство, армия, университет, служба во внешней разведке и после ухода в отставку новая, пока ещё не познанная им ипостась.

От своего прежнего тайного ремесла, которому отдано было почти полжизни, Алексей Михайлович отошел по собственной воле и без горечи обид. Просто ничто другое не стало навевать на него столь отчаянную тоску, как необходимость ходить каждое утро в должность, проникаться эзотерической мудростью указаний свыше без реального права поставить их под сомнение. К тому же, надоело ему в управе деньги получать - вот и подался на вольные хлеба. Мне думается, были у него и другие соображения, о коих он обещал рассказать, однако каждый раз от беседы на эту тему уходил, откладывая на потом.

Какое занятие может выбрать для себя отставной полковник разведки, познавший на своем опыте истинную цену верности и предательства? Незаметно укрыться где-нибудь на своем "ранчо" или смириться и пойти на услужение сильным мира сего? Ну нет, господа-товарищи, пора и о душе подумать!

Судя по моим впечатлениям, к себе Алексей Михайлович относился самокритично и без фанатического самообольщения, обнаруживая в глубине сознания любого из смертных, включая себя, нечто праведное и грешное, святое и циничное. Бытует мнение, будто от волка человек перенял стремление рыскать в одиночестве и, сбившись в стаю, наводить страх на сородичей по соседству. На это полковник отвечал с иронической усмешкой: "Когда волки неистово воют от злости, тут нужно искать виновных среди людей. Не зря же, по древним поверьям, у каждого человека свой бес и свой ангел, а на плечах сидят два незримых писца, заносящие в хронику дела его добрые и злые."

Избегая в разговоре выставлять свою "безжалостную объективность" преимуществом аргумента, Алексей Михайлович считал любую эпоху жестокой и гуманной по своему. На пробу предлагал оживить сегодня каких-нибудь заплечных дел мастеров средневековья, иноземных или доморощенных, и перенести их в наше время. Как показался бы им весь уклад современной жизни? Наверняка варварским, греховным, вызывающим раздражение.

Никогда не слышал, чтобы он претендовал на моральное право упрекать других в их нравственной неустойчивости или тем более легкомыслии. Хотя в детстве крестили его в православной церкви, к верующим себя не относил, да и не готов был следовать во всем религиозной доктрине, пусть даже близкой его национальным корням. В превознесении мученичества дабы снискать милость Божию усматривал действие механизма инстинктивной самозащиты, которое для человека невольно сужает область духовного поиска (хотя и кажется, будто происходить должно как раз обратное). По его словам, если Бог есть любовь, такому Всевышнему можно и нужно верить, но верить самому человеку можно и нужно лишь тогда, когда тот не позволяет душе своей злобствовать. Да, это условие непомерно тяжело, однако без него терпимость незаметно обращается в ненависть, благочестие - в ханжество.

Жить наобум и грешить наобум - проще ничего не бывает. Страдать без удержу и всякой разумной меры, вечно в уповании на чью-то помощь - чистой воды блажь. В этой своей убежденности Алексей Михайлович был поистине непреклонен. С другой стороны, что-то в нем охотно и всегда откликалось на зов заоблачных высот о человеке, чье себялюбие способно все же сдерживать вырывающиеся наружу побуждения к необузданному издевательству над себе подобными. Быть может, есть в природе человека чувство справедливости, доброта и великодушие, но, в конечном счете, большинство людей не уповает на эти качества души, ибо видят постоянно, как другие дают своим агрессивным импульсам полную волю. Придя к такому выводу, он обнаружил, что отсюда же проистекает и порочность государственной власти, либо не способной, либо не желающей сделать так, чтобы справедливость и гуманность отвечали интересам граждан, в том числе их личным желаниям.

Богатый опыт тесного общения с людьми разных национальностей, классов и жизненных ценностей оставил в нем живые воспоминания об интереснейших человеческих судьбах. Воспоминания эти продолжали будоражить его, заставляли быть острожным в оценках, видеть происходящее с разных сторон, по иному воспринимать свое прошлое. Для него было бы даже странным оказаться в отставке без всякого значимого дела и тихо плыть по течению времени. У нового качества жизни он увидел свои преимущества и, главное, возможность заново осмыслить пережитое, попробовать использовать найденное там для нового дела.

И вот уже свежие знания стали накладываться на воскресшие в его памяти, превращаться в самую что ни на есть реальность, живую и увлекательную. "Мне кажется, жизнь моя была наполнена событиями, наблюдениями и ощущениями любопытными. Выбранное же мною новое главное дело, подобно старому, нуждается в одинаково глубоком убеждении, что другого у меня просто нет и не должно быть, - говорил он мне в моменты наших задушевных бесед. - Получится или не получится не так уж важно, если удается отстоять свое видение происходящего. Пусть даже то, в чем я хочу разобраться основательно, похоже на шизофреническую мешанину лжи и насилия, все равно попытаюсь найти в ней что-то, от чего многим захочется поплавать на моем разведывательном суденышке и оставить увиденное с его борта себе на память."

Проводить расследования, предмет которых доступен - это одно. Сочинять по данному поводу увлекательные сказания - совсем другое. Правда, все это может и соприкасаться друг с другом. Памятуя об этом, Алексей Михайлович создал свое детективное агентство БУР, поставившее своей целью разобраться не столько в проблемах преступности и коррупции, сколько в русском национальном характере без отрыва от других таких же национальных характеров. Словом, выражаясь фигурально, покопаться там, откуда ноги растут и полагаться в первую голову не на документы из сейфов разных спецслужб, а больше на свою интуицию и знания, значительная часть которых осела во все той же генетической памяти.

Смею предположить, таковы некоторые обстоятельства, подтолкнувшие его принять приглашение венского Центра по изучению непознанных явлений участвовать в проектах, поддерживаемых Советом Европы. Имелось у него, насколько мне известно, и ещё одно, совсем неудержимое желание - написать роман о судьбе одного служилого человека, который вроде бы обрел наконец независимость, личную свободу, умиротворение, как вдруг... Подробностями об этой его затее, к сожалению, я пока не располагаю, но знаю, что он полностью отдавал себе отчет: здесь уже одного искреннего хотения мало, нужна прирожденный дар к художественному творчеству.