Беспокойный отпуск (СИ)

Будилов Олег Юрьевич

Беспокойный отпуск

В город Н… я вернулся в середине сентября. Точная дата стерлась из моей памяти, может быть 13-го или пятнадцатого. Когда я уезжал из Петербурга бабье лето уже закончилось, зарядили нудные серые дожди, а здесь стояла настоящая золотая осень, светило солнце и пахло свежестью. Я спустился на перрон и зашагал к зданию вокзала. За последние 15 лет он почти не изменился, только еще больше облупилась краска и потемнела крыша, а стоящий возле билетных касс бесплатный туалет, покосился и совсем врос в землю. Под вывеской с названием станции, на деревянных ящиках, сидели торговки семечками и громко обсуждали местные новости, рядом на лавке спал неопрятного вида мужичок. Пахло дегтем, прелой листвой и лесом, сразу за вокзалом начинался густой ельник. Я спустился с платформы и зашагал к остановке автобуса. На привокзальной площади было пусто. Возле продуктового магазина два маргинала пили вино, а вокруг неработающего фонтана бегали малыши и играли в пятнашки. Расписание автобусов было криво залеплено бумажкой, на которой красным фломастером кто-то вывел: «Отдых круглосуточно. Ольга». Ниже был указан телефон, но последние цифры успели оторвать.

Рядом с остановкой стоял облезлый одноэтажный торговый павильон. Почти все секции были закрыты и на витринах красовались вывески: «Сдается в аренду», только в середине павильона торговали банными принадлежностями и пивом, а в самом конце мигала вывеска какого-то кафе. Туда я и направился. Дни стояли теплые, поэтому двери в магазинах и заведениях держали открытыми. Я оказался в маленьком зале на четыре столика. За низким прилавком стояла дородная тетка в грязно-белом фартуке и вытирала руки маленьким махровым полотенцем. На витрине лежали бутерброды с засохшим сыром и обветренной селедкой, стояли соки и минеральная вода, а у стены, за спиной продавщицы, громоздились бутылки с водкой и коньяком.

— Добрый день! Кофе наливаете? — спросил я.

— Наливаем, — бойко ответила толстуха, — с молоком или без?

— Без молока, но с сахаром.

Продавщица хмыкнула, достала откуда-то снизу, из-под стойки, белую чашку с блюдцем, бросила в нее ложку растворимого кофе, кусочек сахара и налила из чайника кипяток.

— Только что закипел, — буркнула она, перехватив мой удивленный взгляд.

— Что-нибудь еще? — спросила продавщица, протягивая мне чашку.

Из подсобки высунулась молодуха, бросила на меня презрительный взгляд и опять спряталась.

Я вздохнул.

— Сто грамм коньяка и маленькую шоколадку.

Пока я пил коньяк, подошел автобус. Старый ЛиАЗ, казалось, был моим ровесником, он опасно кривился на левый бок и отчаянно дымил. Я вошел через переднюю дверь и сел справа у окна. Водитель не обратил на меня никакого внимания, достал из кармана папиросу, закурил прямо в кабине, потом открыл дверь и выбрался на улицу. Прибежали две девчонки лет 15-ти, забрались в автобус, сели сначала напротив, но потом перебрались назад.

— Да, ну, — услышал я за спиной, — он же старый.

Девчонки захихикали.

Мы простояли еще минут пять и наконец поехали. Я с интересом смотрел по сторонам. Город почти не изменился, старый рынок закрыли, а на его месте построили торговый центр, покрасили здание банка и вставили в окна стеклопакеты, наверно, единственные во всей округе. Магазины стояли на прежних местах, кафе «Снежинка» сменило вывеску, и Ленин возле школы, по-прежнему, куда-то указывал вытянутой рукой.

Я вышел на четвертой остановке, немного прошел по шоссе, обогнул бетонный забор и свернул в боковую улицу, застроенную одноэтажными деревянными бараками. Раньше здесь жили рабочие красильной фабрики, но после того, как ее закрыли в 90-е, многие здания оказались заброшены и потихоньку разрушались. Дорога привела меня к продуктовому магазину и стоящим в ряд трехэтажным домам с большими окнами. Когда-то этот район назывался «Берлин», потому что после войны его строили пленные немцы.

Я вошел в пропахший кошками подъезд, поднялся по лестнице и остановился на последнем этаже перед старой деревянной дверью, выкрашенной в коричневый цвет. Таких дверей на лестничной площадке было всего две. Я нажал на древний электрический звонок, от которого куда-то в глубину дома уходили перекрученные толстые провода. Дверь была настолько тонкой, что я отчетливо слышал звонок, словно сам находился в квартире.

Где-то далеко раздалось шлепанье маленьких ног, щелкнул замок и дверь отворилась. На пороге стояла девчонка лет десяти в смешном халате с жирафами.

Казалось она совсем не удивилась моему визиту, но в квартиру не пустила, а уставилась на меня большими голубыми глазами.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — ответила девочка и сунула в рот грязный палец.

— Машка, егоза, — раздался звонкий голос, — кто тебе разрешал открывать дверь?!

Из дверного проема выскочила крупная седая женщина в халате, на бегу вытирая руки вафельным полотенцем.

— Добрый день, тетя Нора, — сказал я и поставил чемодан на пол.

Собственно, Нора Петровна не была моей родственницей, но все мое детство прошло рядом с ней. В восьмидесятом году непутевые родители отправили меня к тетке, с которой я прожил десять лет, в квартире, напротив. Она дружила с Норой и женщины по очереди занимались моим воспитанием, кормили борщом и пирогами, водили на речку купаться. Моей тетки давно не было в живых. Свою крошечную квартиру, в старом кирпичном доме, она завещала мне, и к Норе Петровне я зашел за ключами.

— Витя! — соседка всплеснула руками, — неужели приехал? Вот уж не ждала, не гадала!

Мы не виделись пятнадцать лет, но она сразу узнала меня. Своих детей у тети Норы не было, и она всегда воспринимала меня, как родного.

— Вот, — сказал я, — выбрался к Вам в гости.

Меня сразу провели в гостиную, усадили за стол и стали угощать чаем с малиновым вареньем. Я не сопротивлялся. Нора Петровна была для меня родной, и я корил себя за то, что никогда ей не звонил, только иногда посылал открытки на Новый год. Мы сидели за круглым столом, покрытым клетчатой клеенкой и разговаривали.

Тетя Нора рассказывала о себе. Она уже несколько лет, как вышла на пенсию, но сидеть без работы не могла. Денег не хватало, и она устроилась продавщицей на рынок, где второй год торговала одеждой.

— На нашего бизнесмена работаю, на Пашку Грушина. Помнишь, учился с тобой в одном классе?

— Помню. Жадноватый был парень.

Тетя Нора засмеялась.

— А он и сейчас такой. Жадный и толстый.

Она рассказывала мне про общих знакомых, а я украдкой разглядывал смешную девчонку с косичками и гадал, откуда она здесь взялась.

Когда Маша вышла в другую комнату я, наконец, решился.

— Тетя Нора, кто это? Чья девочка?

— Моя, — весела ответила соседка.

— У Вас же, кажется, не было родных… — осторожно начал я.

Здесь не принято было миндальничать и ходить вокруг до около. Местные жители вообще не отличались деликатностью. Если есть вопросы, лучше сразу их задать.

— А вот теперь есть, — Нора Петровна встала, поправила шерстяную кофту, — а может быть мы с тобой водочки выпьем? У меня есть немного.

— С удовольствием.

Она принесла бутылку и два маленьких граненных стаканчика.

Мы чокнулись и выпили.

— Когда закрыли фабрику работы совсем не стало и денег тоже, — сказала тетя Нора, — люди разбежались, многие в Москву подались. Больницу чуть не закрыли, а детский дом совсем без средств остался. Вот мы местные и разобрали кого смогли, не всех конечно, некоторых в другой детский дом перевели в областной центр, ну а я Машку удочерила.

В соседней комнате заскрипела кровать, похоже девчонка прыгала на ней, как на батуте.

— Она хорошая, помогает мне. Вот так и живем вдвоем, хлеб жуем.

Я разлил водку и поставил пустую бутылку на пол.

— Тетя Нора, мне отпуск дали. Несколько месяцев хочу здесь пожить. Говорят, моя тетушка Вам ключи от квартиры оставила.