Лонтано

– Нет. Вообще говоря, все связи, какие только можно вообразить, между убийством Виссы и посвящением или личностью адмирала следует забыть. Новые данные показывают, что мы имеем дело с методичным убийцей, который все заранее продумал. Человеком большого ума и редкой физической силы. Хищником, который отлично знает район, обладает медицинскими познаниями и умеет проходить незамеченным. Даже если бы Ди Греко был еще жив, он никак не мог соответствовать такому описанию.

Насупившийся Верни решил поиграть в адвоката дьявола:

– А какой-нибудь курсант с базы?

– Это след, который я не исключаю, но не более того. К несчастью, расследование практически вернулось в исходную точку, к нулю. Висса был голым, усталым, уязвимым: он наткнулся на худшего из хищников, какого можно вообразить, и, по моему мнению, он открыл бал.

– Что вы хотите сказать?

– Что убийства только начались.

Его соратники все еще вертелись на стульях. На них были длинные черные дождевики – те же, что и в первую встречу. Эрван с грустью сказал себе, что они ни на йоту не продвинулись с того разговора в «Brioche Dorée».

– А конкретно – что будем делать? – потерял терпение Аршамбо.

– Следующей ударной волной станет пресс-конференция. Давление удвоится. Прибудет подкрепление. Вам придется инструктировать вновь прибывших, писать отчеты во все инстанции, составлять детальное досье для судьи, которого скоро назначат. Все это существенно замедлит расследование.

– А почему вы говорите «вам»? – с подозрительным видом поинтересовался Ле Ган.

– Потому что я возвращаюсь в Париж. Вам карты в руки. Возвращайте детеныша под свое крыло и работайте в контакте с магистратом.

Трио казалось оглушенным.

– Крысы бегут с корабля, – не стал выбирать выражений Ле Ган.

Эрван почувствовал, как в нем разгорается гнев, и сделал усилие, чтобы сохранить нормальную температуру. Он уже позвонил заместителю прокурора и полковнику Винку, чтобы предупредить их: оглоушенные, они даже не отреагировали.

– Я не говорил, что не вернусь. Все зависит от моего парижского начальства и от хода дела.

– Вы хотите сказать… если обнаружится новое тело?

– Именно.

Ле Ган в сердцах вскочил:

– И что теперь? Будем сидеть сложа руки и дожидаться, пока не всплывет другой труп?

– Надеюсь, убийцу вычислят раньше.

Эрван невольно подумал о политиках, раздающих обещания, в которые никто не верит, даже они сами.

– Вы ничего не сказали о той странной записке, которую оставил Ди Греко: «Лонтано»…

– Я попробовал поискать этой ночью, но пока ничего не знаю. Зато у меня есть источник в Париже, который сможет меня просветить.

Их глаза загорелись: полицейский не бросал их окончательно.

Ракообразный спросил исполненным горечи тоном:

– Почему вы уезжаете так скоро?

Его сестра исчезла. Брата только что выпустили из каталажки. Мать не подходит к телефону. Отец, возможно, как-то замешан в этом бардаке…

– По семейным обстоятельствам.

Когда они вышли, буря вроде окончилась и солнце проглядывало за черными домами, бросая резкие контрастные тени на всю деревню.

Эрван попросил, чтобы подогнали его машину. От перспективы сесть за руль его с души воротило – он мечтал, как Крипо, устроиться в самолетном кресле и уже через час оказаться в Париже. Прощаясь, он постарался вложить в свое рукопожатие ту симпатию, которую испытывал к партнерам.

Эрван тронулся с места, не глядя в зеркало заднего вида: он не желал видеть, как три мушкетера машут ему вслед, словно провинциальная семья, которую покидаешь с сожалением (но и с облегчением тоже). Три балбеса, которых он в конце концов оценил и о которых будет часто вспоминать.

Когда он переключился на третью скорость, приступ хандры перешел в чувство вины и чуть ли не предательства. Его прошиб озноб: наивно было думать, что ему удастся бросить это расследование. Он задолжал правду Виссе и его родителям. А еще той или тому, чьи ногти и волосы лежали в брюшной полости копта.

Между прочим, в Париж он едет прежде всего ради информации, которую предстоит вырвать у отца. Несмотря на все, что он недавно наговорил, Эрван не исключал, что убийство Виссы, как и убийство девушки с рыжими волосами, а также самоубийство Ди Греко как-то связаны с Морваном.

52

За пару часов Эрван успел поиздеваться над всеми радарами на шоссе 104. У каждого пункта оплаты он со злобной радостью врубал свою сирену и проносился мимо, едва притормозив. Как и у многих полицейских, его персональная независимость плохо приноравливалась к строгости закона. Особенно его раздражали требования безопасной езды. Теория нулевого риска казалась ему просто жалкой. Так недолго и вообще машины запретить.

11:30: Эрван проехал почти триста километров. В таком темпе он будет в Париже сразу после полудня. Он предупредил Крипо, чтобы тот его подождал, – с дисциплинарной комиссией все прошло хорошо, там уже наверняка были наслышаны о его эксцентричности. В окрестностях Ренна он заехал на заправку.

Заливая бензин, полицейский все еще прокручивал в голове детали расследования. Один момент особенно не давал ему покоя: то недавнее событие, о котором Ди Греко писал в своих мейлах, что оно «перевернуло его жизнь», «изменило значение всех вещей». На что он намекал? На некий факт, объясняющий его самоубийство? Или на убийство Виссы? Эрван подумал об иглах, которые старик, по словам доктора Алмейды, вгонял в свое тело. Может, он вел свой поиск – чего-то за гранью боли…

Мобильник зазвонил, когда он заканчивал заливать бак.

– Это Мэгги.

– Я перезвоню тебе через пять минут.

Он расплатился, выпил отвратительный кофе и проглотил горсть болеутоляющих. Потом отъехал и припарковался подальше от автозаправки. Вышел из машины, глубоко вдохнул утренний воздух под рокот автострады и набрал номер матери.

Перед тем как с ней говорить, ему всегда нужно было собраться с духом.

Мэгги была существом двуликим. Когда Старик оказывался поблизости или даже просто мелькал в ее сознании, лицо ее становилось маской ужаса, а глаза навыкате – у нее была больная щитовидка, – казалось, вываливались из орбит. Голос у нее в таких случаях становился сбивчивым, напряженным, пришептывающим. Но существовала и другая Мэгги, улыбчивая и даже привлекательная. Красивая женщина с чувственными губами, с прикольными и отвязными повадками. Эта женщина не без удовольствия играла с жизнью, подтрунивала над буржуазными ценностями и в любой каждодневной детали умела подметить комический аспект.

Две Мэгги имели различное происхождение. Первая была родом из мрака Африки и, казалось, несла на себе клеймо прошлого, подробностей которого никто из троих детей так никогда и не узнал. Создание из страха и латерита, вылепленное самим Морваном. Другая была плоть от плоти поколения хиппи – свободная, одурманенная наркотой, мятежная. Молодая женщина с цветами в волосах и головой, забитой утопическими идеями. Мэгги была нимфой контркультуры, пахнущей пачулями, облаченной в африканские бубу или танцующей с обнаженной грудью под музыку из фильма «More» группы «Pink Floyd». Она якобы даже играла в женской рок-группе в Африке – в «Саламандрах».

Сегодня, когда от хиппи остались одни пи-пи, она была вегетарианкой, буддисткой, боролась за роды в воде и против глобализации или потепления климата. Она была средоточием всего, что ненавидел старый Морван, аполитичный убийца, который охотно сравнивал мир с просторным загоном для скота, где человека следовало содержать в клетке.

В данный момент сын не знал, с которой из Мэгги он имел дело. Она завела долгую песню о Лоике, у которого случились «неприятности», – совершенно очевидно, что про исчезновение Гаэль ей пока неизвестно.

– С папой все в порядке? – прервал он.

– Конечно. А что может быть не в порядке?

Она уже его злила: Мэгги всегда жила, отрицая главную проблему своей жизни – жестокость мужа, и всегда вставала на его защиту; в ее устах он выступал непонятым героем.