Лонтано

Появились его внуки в школьной форме. Двуязычные, они привыкли использовать итальянское слово вместо «дедушка». Он не имел ничего против. Наоборот.

Они восторженно ринулись к нему. Морван распахнул объятия. Один такой поцелуй искупал всю дерьмовую ночь. На секунду он ощутил себя сильным и доблестным.

– Что тебе здесь надо?

Он поставил ангелочков на пол и посмотрел на Софию, стоящую в дверном проеме. На ней была белая шелковая мятая пижама и тибетские тапочки, подбитые мехом, – у Морвана, как и у всех членов клана, были такие же: подарок Лоика.

Ни в коей мере не смущенная тем, в каком виде ее застали, она была великолепна.

– Если ты здесь из-за Лоика, то сегодня его выпустят. Я недавно с ним виделась.

Мир перевернулся: теперь Итальянка сообщала ему последние полицейские сводки.

– Угостишь меня кофе?

София взглянула на часы:

– Время поджимает: у меня встреча.

– Занятия пилатесом, наверно?

Подколоть не удалось. Она устало махнула рукой:

– Иди на кухню.

Между ними всегда сохранялись до странности фамильярные отношения, внешне необъяснимые, но имеющие глубокую подоплеку. Графиня частично унаследовала грубость и сомнительные нравственные качества своего отца. Этот атавизм мгновенно нашел отклик в Старике.

Она передоверила детей одной из pinay (так она называла своих филиппинок – как принято у них на родине), которые стояли наготове у двери, потом присоединилась к нему на кухне – вылизанной и незапятнанно чистой, где приготовление пищи казалось прежде всего делом цифр, химии и рачительности. Морван устроился на табурете, облокотившись на центральный стол, облицованный бразильским гранитом. Здесь он себя чувствовал лучше, чем в других комнатах дома. При наличии доброй сотни килограммов веса он предпочитал иметь дело с солидным необработанным материалом, а не с изящными штучками в гостиной.

– Они по средам учатся?

– Они пошли на урок катехизиса.

София взяла итальянскую кофеварку и налила ему.

– О чем ты хотел поговорить?

– О вашем разводе.

– Все решено. Лоик подписал согласие на…

– Я в курсе.

– Тогда что?

Он вертел ложечкой в чашке – чисто символический жест: он пил без сахара.

– Ты уверена в своем решении?

– Это шутка?

– О детях ты подумала?

– Еще одна шутка?

Она налила и себе. Золотисто-зеленая жидкость перекочевала из хромированного термоса в маленькую керамическую чашку.

– Лоик будет регулярно с ними видеться, – бросила она, сделав крошечный глоток, будто кошка лизнула. – На большее он все равно не способен. Ты это знаешь не хуже меня.

– Но… ваша жизнь? Все, что вы вместе построили? Вы не хотите дать себе второй шанс? Вы…

Она резким движением поставила чашку:

– Грегуар, вряд ли ты явился ко мне в такое время, чтобы поговорить о любви!

– А ваше состояние?

– Наш брак был заключен на условиях общности совместно приобретенного имущества. Я отказываюсь от всего, что он мог заработать за период, что мы были женаты. Он отдаст мне квартиру. Вполне справедливая сделка.

– Знаешь, что сказал Аристотель? «Сумма частей никогда не равна целому».

Она вздохнула:

– К чему ты клонишь?

– Ты подумала о детях? О том, что вы им оставите? Если вы останетесь женаты, то и сами получите солидное наследство и…

София положила обе ладони на ледяной камень:

– О чем ты говоришь, черт тебя задери? Мой отец и ты – вы всегда были против этого брака. Вы всегда друг друга ненавидели и зеленели при мысли, что в один прекрасный день оба ваших состояния могут объединиться.

– Мы с твоим отцом – прошлое. А я тебе говорю о вашем будущем.

Она наклонилась к нему: ох уж эта евразийская красота с веснушками… Обольстительная смесь, купиться на которую мешала ярость в ее зрачках, золотистых, как спинка пчелы.

– Дети ни в чем не потерпят ущерба: они – мой абсолютный приоритет.

Морван слез с табурета, сдаваясь:

– Я должен был попробовать поговорить с тобой в последний раз.

София подозрительно его оглядела:

– Паршиво выглядишь. Дома не ночевал?

Скрыть что-либо от флорентийки было невозможно.

– Работа такая. Не беспокойся, дорогу я знаю.

Оказавшись на улице, он прислушался к своим ощущениям: теплота детей, холодность их матери. Он не признавал себя побежденным. Так или иначе, он должен найти способ избежать раздела имущества. Как все детки богатых, София не подозревала о тайных и опасных пружинах мира, в котором жила и стопроцентным продуктом которого являлась, сама того не подозревая.

Он проверил мобильник. Множество сообщений: рутина жалоб и ходатайств. Он направился к машине. Его ночной одиночный рафтинг грозил ему потоком дерьма.

51

Последний учет перед окончательным закрытием. Эрван, Верни, Ле Ган и Аршамбо предпочли собраться вдали от базы и теперь шагали за сонным сторожем по коридорам маленькой мэрии Кэрверека. Они выбрали зал для праздничных собраний – мрачную комнату с серыми тюлевыми занавесками, не очень соответствующую своему названию.

– Садитесь! – приказал Эрван.

Они передвинули столы, чтобы образовался класс в миниатюре. Эрван прочистил горло и начал подводить итог тому, что все и так уже знали: факты и предполагаемые передвижения Виссы в ночь на пятницу, тайный рейд Ди Греко и его двусмысленная переписка с коптом, культ жестокости в К76, тревожный психологический профиль Лис и весьма специфические увечья, нанесенные жертве.

Он закончил и сделал паузу, давая фактам отстояться. Верни делал записи, по-прежнему имея в виду пресс-конференцию. Ле Ган что-то чертил на бумажке, старательно исполняя роль молчаливого двоечника. Длинные ноги Аршамбо безостановочно приплясывали, словно отделенные от остального тела. За семьдесят два часа эти парни постарели лет на десять. Синевато-бледные в свете плафонов, они сидели с мрачным видом.

Эрван снова заговорил, рассказав об обнаруженных в брюшной полости Виссы, на месте украденных органов, ногтях и волосах, предположительно женских. Очередная сенсационная новость произвела должный эффект: гвардия зашевелилась на своих стульях, словно пытаясь очнуться от кошмара.

– Априори можно предположить, что где-то имеется еще одна жертва. Или же убийца уже знает, кого убьет в ближайшие дни.

Верни поднял руку:

– Я должен сказать об этом журналистам?

Эрван улыбнулся:

– Все зависит от уровня паники, которую вы желаете вызвать.

– Я серьезно.

– Я бы вам не советовал: чем меньше будет знать пресса, тем легче будет жить нам.

– А Ди Греко? – спросил Ле Ган.

Эрван перевел дыхание и набросал полуреальный-полувоображаемый портрет адмирала. Он описал его как старого властного и больного человека, живущего затворником в своей каюте. Своего рода вредоносный гуру, ответственный за разложение умов в К76.

Ле Ган и Аршамбо переглянулись: несмотря ни на что, им не нравилось, когда в таком тоне отзываются о «Кэрвереке» и его властителе дум.

– То есть, – продолжил настаивать Верни, – вы думаете, что убийца он?

Эрван только что переговорил с Тьерри Невё. Аналитик-криминалист подтвердил, что следы пороха на пальцах свидетельствуют о самоубийстве. Кстати, первый же осмотр компьютера Ди Греко выявил, что адмирал получал отчеты о расследовании, которые Верни регулярно направлял военному начальству (Эрван не знал об этой переписке и мог бы выдать жандарму по первое число, но сейчас это было уже несущественно).

– Эти два факта, – продолжил полицейский, изложив их своей аудитории, – позволяют его обвинить. Тем более что по первым выводам медэкспертов Ди Греко умер около часа ночи. А именно в это время он и получил сообщение об обличающих его свидетельских показаниях Фразье.

– Значит, его самоубийство можно расценить как признание человека, загнанного в угол, – заключил Эрван.

– Кажется, вы в это не верите, – заметил Аршамбо.