Лонтано

– Когда ты вернешься? – продолжила она.

– Я уже в дороге.

– Мы тебя ждем в воскресенье.

Пресловутый воскресный обед. Ему казалось, что она совершенно оторвана от реальности, если только он сам, со своим убийцей, который крал органы, и садомазохистскими военными, не перешел в параллельное измерение.

Эрван собирался свернуть разговор, когда вспомнил одну деталь: Морван познакомился с Ди Греко в Африке, может, и Мэгги с ним встречалась?

– Ты помнишь одного военного по имени Ди Греко?

– Нет.

– Морской офицер, он служил в Порт-Жантиле.

– Я никогда не была в Габоне.

Эрван спутал периоды: Морван начинал с того, что тренировал войска президента Бонго в 1968-м, а год спустя отправился в Заир, чтобы расследовать дело Человека-гвоздя.

Ди Греко принадлежал к габонскому периоду. Мэгги – к заирскому.

– Возможно, он приезжал в Катангу… – рискнул он.

Память Мэгги проснулась.

– Такой тип со странной внешностью…

– Можно и так сказать: в нем было около двух метров и руки как у вампира.

– Ты говоришь «было», он что, умер?

– Сегодня ночью.

– И это как-то связано с твоим расследованием в Бретани?

– Более-менее, – уклонился он от ответа. – Постарайся вспомнить.

– Он работал в джунглях, как мне кажется, где-то рядом с рудниками…

– Папиными?

– Тогда у папы еще не было рудников. Тот тип, которого я вспомнила, отвечал за безопасность месторождений «Жекамин», большой горнопромышленной компании в Катанге.

– Это папа его вызвал?

– Представления не имею.

– А что еще можешь вспомнить?

Голос стал неуверенным.

– Это было так давно… Суровый, жестокий, очень худой и измученный мужик. С чернокожими вел себя как законченная сволочь. Я попыталась организовать Ассоциацию защиты рабочих. Я очень много этим занималась и…

– А ты помнишь, какие у него были отношения с папой?

– Скорее дружеские, мне кажется.

– Они выполняли поручения французского правительства?

Она мягко засмеялась:

– Гнить в Африке само по себе было «гражданским подвигом», можешь мне поверить…

Она заговорила тем тоном, который он любил, – легким, отрешенным. Но образ двух секретных агентов выглядел зловеще: один охотится на серийного убийцу, другой издевается над толпой рабов. Два монстра в траве, [91] которые вскоре расцветут под тенью власти.

– Ты больше ничего добавить не можешь? – продолжал настаивать он. – Подумай еще.

Мэгги пыталась подобрать слова:

– Он казался… сумасшедшим, словно помешанным на жестокости.

– Ну, тогда они с папой два сапога пара.

– Не говори так.

– Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать.

Голос Мэгги чуть заметно изменился, как будто в комнату зашел Морван:

– Мне не нравилось, что они встречались… Он дурно влиял на твоего отца…

Эрван чуть не расхохотался.

Вопрос вырвался у него вне связи с разговором – просто он уже много лет жег ему губы:

– Что между вами произошло там, в Африке?

– Не понимаю, о чем ты спрашиваешь.

– Вы познакомились и сразу решили пожениться?

У нее вырвался странный смешок.

– Мы были влюблены…

– Наверняка это длилось недолго.

– Ты ошибаешься. Любовь и сейчас осталась. Просто теперь по-другому, вот и все.

– Я никогда не мог тебя понять.

– Твой отец болен.

Эрван все более нервно вышагивал по парковке. Гул машин пульсировал у него в висках. Небо было голубым, но отливало жесткостью расплавленного металла.

– Ты всегда все списываешь на его нервы, – заговорил он как ребенок, который ищет ссоры. – А может, он просто мерзавец, который бьет жену? В Угро он такой не один. И можешь мне поверить, эти засранцы не имеют ничего общего ни с Арто, ни с Альтюссером.

Поэт и философ были кумирами матери. Два интеллектуала, и оба закончили свои дни в психиатрической лечебнице – с маленьким бонусом у второго: во время приступа, в 1980 году, он задушил жену.

– Это и есть самое грустное. Ты так нас и не понял.

– Я жил с вами изо дня в день на протяжении двадцати лет.

– Ты знаешь только одну сторону. И не знаешь, что происходит в интимной жизни пары.

– Избавь меня от подробностей.

– У нас всегда были раздельные спальни, – возразила она, понизив голос. – Но под завесой ночи жестокость открывает свое истинное лицо…

Он погружался в ее откровения, как в болото. Сам тембр голоса Мэгги, журчащий и близкий, действовал гипнотически.

– Я должен повесить трубку. У меня куча работы и…

– Вам знакома только дневная форма его болезни. А вот ночью реально понимаешь, насколько он… одержим.

Эрван вернулся к машине и открыл дверь:

– Мэгги, я перезвоню тебе, я…

– Помнишь, как он клал оружие на стол перед каждой едой?

– Как я могу такое забыть?

– Однажды ночью, когда мы были вдвоем, он выстрелил в меня.

Эрван оперся о крышу «вольво», выставив локти вперед, и опустил голову на руки. Прошлое его отца – это как архивы нацистов: стоит лишний раз поворошить, и всегда откроется новая мерзость, еще неизвестный кошмар. Источник никогда не иссякает.

– Ты… ты была ранена?

– Оружие было заряжено холостыми. Я потеряла сознание и обделалась.

– Я вешаю трубку…

– Он меня унижал месяц за месяцем после этой истории.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Чтобы ты понял: он не просто жестокий, он сумасшедший.

– Что это меняет?

– Всё. Он не отвечает за свои действия.

– Тогда его нужно поместить в лечебницу.

– Не пори ерунду.

Ее тон означал: «Что бы делала Франция без Морвана?»

Кофе, который он только что выпил, запросился наружу. Он не знал, что вызывает у него бо́льшую тошноту: отец, мать или их бредовое согласие.

Он действительно собрался отсоединиться, когда вдруг решил задать наудачу вопрос:

– Лонтано – тебе это о чем-нибудь говорит?

– Конечно, это город, где мы жили.

– В Катанге?

– Новый город, построенный на доходы от рудников. Город колонистов. Я там жила со всей моей семьей.

Однажды отец сказал ему: «Твоя мать – бескровная дочь единокровной семейки валлонского происхождения, которая уже больше века гниет в Заире. Она одновременно бельгийка и конголезка. Два дерьма в одном флаконе!»

– Перед тем как покончить с собой, Ди Греко написал это слово на листке бумаги – почему, как по-твоему?

– Но… я не знаю.

– Это последнее слово, которое он выбрал перед тем, как умереть. Значит, в той дыре должно было произойти нечто необычайное, верно?

– Может быть, для него… говорю же, я его очень мало знала.

– Подумай. Не помнишь ни одного особого события?

Она вздохнула – и одновременно улыбнулась – и заговорила голосом, который вывезла прямиком с Ибицы:

– Помню одно, очень важное, но не для Ди Греко.

– Какое?

– Там ты и родился, дорогой мой.

53

Морван внезапно проснулся. На мгновение он решил, что у него и провал в памяти, и судороги. Но встряхнулся, приходя в себя. Взгляд на часы: десять минут первого! Узнал свой собственный кабинет на площади Бово. Твою мать. Наверно, он присел на диван и просто заснул. Как старик!

Никто не осмелился его побеспокоить – и менее всего секретарша, которая всегда ждала его появления, чтобы позволить себе хоть дернуться. Он даже не слышал звонка мобильника…

Он проглотил новое ругательство и отклеился от дивана. Первым рефлексом было прослушать сообщения. Никаких новостей ни от Гаэль, ни от Эрвана. Проверил телексы из штаба: обычная рутина. Скоро ему придется объявить большие маневры.

Телефон завибрировал – Морвану понадобилось несколько секунд, чтобы его найти: тот завалился за диванные подушки. Мэгги. Черт, день действительно начинался скверно.

– Я только что говорила с Эрваном, – выпалила она, даже не поздоровавшись. – Он меня расспрашивал о Лонтано.