Лонтано

А пока что Эрвану придется начинать расследование с нуля. Вернуться к истории преступлений в Катанге. Отыскать ее оживший скелет или ее могилу. Разобраться в ее безумии и в том, какое влияние оно могло оказать на другие умы.

Он достал бутылку воды, которую купил, чтобы запить таблетки, и прополоскал рот. Рванул с места, оставив след резины на асфальте. Очень быстро набрал свою крейсерскую скорость – двести километров. Через три четверти часа он будет в Париже.

Его мобильник был закрыт, как и компьютер, как и стекла. Никто не мог с ним связаться. Никто не знал, где он. Эта мысль успокаивала. Он был совершенно один и мог спокойно подумать, но как раз думать он не должен был. Ему следовало отбросить любые вопросы, любые домыслы, пока он не окажется в Париже и не выслушает отца.

II. И в прах возвратишься

55

Суета достигла апогея.

Набережные были перекрыты. Казалось, здесь собрались все полицейские и автомобили Угро. «Скорая помощь» и пожарные машины перекрывали Левый берег, от Нового моста до моста Сен-Мишель. Все вместе было перевязано, как подарочная упаковка, оградительными лентами с надписью «Не пересекать».

Его водитель остановился посредине набережной Гранз-Огюстен. Все происходило ниже, непосредственно у воды. Спускаясь по лестнице к Сене, Морван во всей полноте ощутил и аромат воздуха, и мягкие лучи солнца – в резком несоответствии с паникой, царящей на уровне земли. Камни блестели, как серебряные. Все было теплым, сияющим, невесомым. Не хватало только купальщиц с босыми пятками, рыбаков, музыкантов с гитарами да людей, прогуливающихся в тени металлических киосков, крашенных в зеленый цвет, – там, выше на набережной, располагались букинисты.

Жан-Пьер Фитусси, дивизионный комиссар, встретил его внизу у ступенек. Бледный, затянутый в черный костюм, он прятался за большими темными «авиаторскими» очками.

– Прямо напротив нас, – пробормотал он, отступая, чтобы дать пройти. – И как этот говнюк умудрился…

Морван молча пошел за ним. На голову выше прочей полицейской братии, он уже отсюда увидел всю картину. Тело находилось приблизительно на уровне дома тридцать пять по набережной Гранз-Огюстен. Почти по прямой от входа в Управление уголовной полиции, только на другом берегу Сены.

Несмотря на его приказ, пожарные уже начали извлекать останки из отверстия. Анн Симони не просто была освежевана и изувечена: связанная в скрюченной позе, как если бы она сидела на корточках, она была утыкана сотнями гвоздей, а осколки зеркала глубоко загнаны в глазные орбиты.

Внезапно он понял смысл послания Ди Греко: зверь вернулся. Кошмар, который преследовал их в Заире, всплывал вновь. Как такое возможно? И как адмирал мог узнать? Морван опять ощутил удар, вроде как прямой в челюсть, посланный из ниоткуда. Эрван говорил о металлических остриях, изъятии органов, органических фрагментах, помещенных в тело… Как он мог не сопоставить? Возраст сказывается: он был так поглощен поисками Гаэль, что утратил все свои аналитические способности.

Пожарные с массой предосторожностей спустили тело вниз. Вокруг них техники из криминалистического учета – те, кого он называл «ватные палочки», – ползали по приставным лестницам, фотографируя каждую деталь. Зеркала из глазниц бросали игривые зайчики в направлении здания Угро.

Мгновение непроизвольного ужаса. А ведь вокруг были только профессионалы, опытные полицейские, специалисты, которые всякого навидались, но эта смерть была из иного измерения. Гвозди ежом торчали из наполовину обритого черепа. Другие прорастали на затылке, правом плече, левом боку. Словно чудовищная болезнь вызвала эти наросты. Запястья были связаны старой веревкой, которая опутывала и ноги, согнутые под подбородком. Останки представляли собой спрессованный ком кошмара.

– Ты когда-нибудь видел что-то подобное? – спросил Фитусси.

Морван не ответил.

Среди присутствующих он был единственным, кто уже такое видел.

Жертву уложили на поднятые носилки. Морвану хотелось плакать: сквозь увечья, сквозь вернувшуюся жуткую тень его самых мрачных лет он прощался с этой истерзанной девчонкой. Она не была его дочерью – никто никогда не займет место его дочери, – но оставалась одной из героинь невеселых историй фальстарта и несостоявшихся встреч. Одной из тех, за кого он отдал бы жизнь.

Уже, как и сорок лет назад в Заире, его грызли укоры совести. Он не смог ее спасти. Он не предвидел резни – и оказался не способен уберечь ее от многочасовых невообразимых страданий, от непристойной смерти, выставленной всем напоказ.

Когда пожарные укладывали тело, ее ноги вдруг проскользнули под связанными руками и разошлись в стороны. У окружающих вырвались вскрики ужаса. Безвольная кукла раскрыла свой секрет: ее живот представлял собой одну зияющую дыру, удерживаемую с двух сторон только ребрами, которые торчали из плоти, как когти. Не надо быть хирургом, чтобы догадаться, что большинство органов было изъято: желудок, печень, яичники…

Без сомнения, почки тоже… Морван знал правила. Он никогда их не забывал. Чтобы облегчить циркуляцию энергетических цепей, активированных сотнями гвоздей, следовало «очистить» тело-фетиш. Он знал также, что эта полость обязательно содержит пряди волос и обрезки ногтей – по африканской традиции частицы человека, которого нужно было защитить или околдовать. В данном случае частицы следующей жертвы. Такова была одна из особенностей Человека-гвоздя: он превращал священный ритуал в зловещий ребус.

Значит, следует готовиться к третьей жертве.

– Не могу на это смотреть.

Фитусси развернулся и отошел в тот момент, когда пожарные с помощью техников из научной группы, балансирующих на своих подъемниках и лестницах, неуклюже пытались собрать вместе конечности жертвы. Наконец парни из учета натянули тент, скрывший их маневры. «Гран-Гиньоль» [96] внезапно опустил занавес.

Казалось, все испытали облегчение. Но не Морван: он видел дальше и выше. Видел картину, которая вырисовывалась за сценой преступления. Видел, как воскресает его самое потаенное прошлое. Годы его становления – они же худшие во всей его взрослой жизни – возвращались под фанфары.

– Сержант сказал мне, что ты идентифицировал жертву.

Фитусси уже вернулся, с видом пресыщенного гробовщика, руки в карманах и брюхо вперед.

– Ее звали Анн Симони. Ей двадцать шесть. Работала в отделе регистраций.

– Как ты ее опознал?

– По татуировкам.

Фитусси, который Морвана ненавидел и боялся, поиграл бровями:

– Откуда ты ее знаешь?

Префект нацепил темные очки. Ничего общего с «рей-банами» дивизионного комиссара – очки от Армани, которые напоминали ему о Бреа и одиночных прогулках на яхте. И все же он сказал себе, что сейчас они оба походили на братьев Блюз. [97]

– Я вытащил ее из дерьма, когда решался вопрос об условно-досрочном. Нашел ей жилье и работу в префектуре.

– Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь, и советую тебе держаться подальше от этого дела.

Фитусси покраснел, как будто ему залепили пощечину.

– Что за тон? – выдавил он, оскорбленным жестом снимая очки.

– Самый правильный в данной ситуации. Ты не понял, что происходит?

– У нас труп на руках и…

– Нет. У нас серийный убийца, каких Париж еще не видал. Мерзавец, который выстраивает цепочку жертв, как ты – пивные банки на журнальном столике, когда смотришь матч.

– С чего ты взял?

Морван бросил взгляд на мужчин, застегивающих мешок для трупов.

– Знал я одно похожее дело.

– Когда? Где?

– Брось.

– Я назначу Эрвана на предварительное расследование. Прокуратура согласна.

– И речи быть не может.

Фитусси шагнул к нему. Пусть у Грегуара длинные руки, но сейчас он не на своей территории. В бригаде распоряжается дивизионный.