Кровавая графиня

— Ну тогда пора точить нож. — Павел принудил себя улыбнуться.

— Хорошенько наточи, ха-ха! Но возможность засвидетельствовать свою дружбу я предоставлю тебе раньше!

— Каким образом?

— Говорил же я тебе, что хочу расквитаться с Эржикой Приборской. Если не отплачу ей за ее выстрел сейчас, до того как она станет женой графа Няри, то потом такого случая никогда не будет. Хочу свадьбу ее расстроить, но этого мало. Вряд ли это станет для нее особой карой — ведь ясно: эта свадьба нужна больше госпоже, а не ей.

— Как же ты собираешься с ней расквитаться и чего ты ждешь от меня?

— В канун свадьбы, — ответил горбун, — подкрадусь в ее комнату ночью, точно призрак, заткну ей рот, свяжу, заверну в простыню и вынесу из замка. Ты будешь сторожить снаружи, кинешься на меня, и я замертво свалюсь наземь. Потом ты развяжешь ее, только рот оставишь заткнутым. Покажешь ей, как ты отделал меня, и уговоришь довериться тебе и последовать за тобой в безопасное место… Потом уж можешь освободить ей рот, кричать не станет, доверчиво пойдет за тобой. В Вишневом вас будет ждать повозка. Поедете прямо в Новые Замки.

— Почему в Новые Замки?

— Ох же и непонятливый ты, приятель! Поедете в Новые Замки к турецкому паше, которому ты продашь ее от имени госпожи. Эта врбовская вертячка доставит ему радость, старому турку такие нравятся!

— Потрясающе ты все это закрутил, Фицко! — расплылся в улыбке Павел Ледерер, причем вполне искренне, потому как при этом усматривал множество возможностей спасти девушку. — Отомстишь и еще заработаешь на этом!

— И ты тоже, Павел! — ухмыльнулся довольно Фицко. — Половина денег турецкого паши будет твоя.

— Сколько же я должен просить?

— Ничего не проси. Он сам уже знает, сколько тебе дать. Примерно столько, сколько нужно, чтобы купить десяток коней: такие девушки — слабость паши. Сам увидишь, как у него потекут слюнки, только он увидит Эржику Приборскую!

Завещание графа Няри

Граф Няри сдержал слово.

Двадцатого сентября он в сумерки пожаловал в чахтицкий замок с большой свитой. Гость сиял радостью, так же как и госпожа, которой он с величайшим почтением целовал руку и в изысканных выражениях говорил любезности. У Эржики Приборской дрожала рука, когда она с вынужденной улыбкой приветствовала его, стараясь скрыть сумятицу чувств.

— Так вы все-таки приехали? — укорила она его шепотом.

— Приехал, как и обещал, — улыбнулся он с выражением счастливого жениха, — и поверьте мне, милая невеста, что я без устали торопил время — пусть побыстрее бежит. А сейчас дни, оставшиеся до нашей свадьбы — даже обратись они в годы — я бы с радостью вычел из своей жизни.

— Все-таки будьте внимательны, а то как бы эти дни не стали последними, — вновь упредила она его.

— И тогда бы я не сожалел. Двадцать пятого сентября будет мой самый счастливый день. Пусть даже заплачу за него жизнью!

Кто наблюдал за ними, но не слушал их тихого разговора, мог бы предположить, что счастливые брачующиеся блаженно нашептывают друг другу доверительные нежные слова.

По приезде графа между ним и Алжбетой Батори случилось небольшое недоразумение.

— Пойдемте, мой друг, — пригласила она его после того, как он освежил себя коротким отдыхом, — я покажу вам часовню, где вы проститесь со своей холостяцкой свободой ради того, чтобы добровольно принять узы самого сладкого рабства.

Часовня была недавно окрашена, в ней все сияло чистотой. Он воздал должное вкусу госпожи, однако решительно объявил:

— Простите, драгоценная графиня, но я все же настаиваю, чтобы свадьба состоялась в храме.

— Почему? — удивленно спросила она.

— Если бы мое первоначальное отвращение не сменилось настоящим расположением и любовью к Эржике, я приветствовал бы свадьбу в таком милом, тихом закутке, в каком любопытные глаза не зрят лица печального жениха. Я же буду сиять радостью и счастьем, которые хочу выставить на обозрение всему свету.

Она не переставала удивляться. Пытливо изучала его — искренен ли он.

— Не могу не пойти вам навстречу, — сказала она с улыбкой, — но и в церкви свадебный обряд совершит пастор Фабрициус из Зелениц, которого дружба связывала с моим покойным мужем.

— Мне безразлично, — ответил граф, — чьи руки благословят меня на всю жизнь.

Однако позже оказалось, что это ему не так уж и безразлично. Навестив чахтицкого пастора, он призвал его отстаивать свои права и не допустить, чтобы другой служитель слова Божия благословлял браки в его приходе. Ян Поницен последовал его совету, и госпоже ничего не оставалось, как смириться с сомнительным удовольствием увидеть приглашенного пастора лишь среди гостей.

Последующие дни проходили в завидном согласии между графом Няри и Алжбетой Батори.

Они вместе ходили на прогулки, сияя улыбками, навещали окрестных господ и приглашали их на свадьбу. Алжбета Батори с таким восторгом расписывала графа Няри, что хозяева не могли сдержать лукавой улыбки.

У некоторых родилось даже подозрение, что она и он… Уж лучше бы присутствовать на их свадьбе.

Граф Няри силился во всем следовать ее примеру. Больше всего беспокоили его разбойники.

— Мое счастье будет полным лишь тогда, — сказал он ей на второй день по приезде, — когда я вас, драгоценный друг, избавлю от всех ваших недругов.

Он созвал прислугу, порасспросил о чем-то Фицко и гайдуков, потом, рассвирепев, отругал их, что они ни малейшего понятия не имеют о том, где скрывается дружина разбойников.

— Я покажу вам, как надо искать и ловить разбойников! — И он стал нахваливать одного из своих гайдуков. — Этот человек находит на ощупь иголку в стоге сена, и уж разбойников, разбредшихся по горам, он непременно выследит, даже превратись они все в муравьев.

И кудесник-гайдук, переодевшись в подмастерья пекаря, отправился в дорогу.

— Не думай возвращаться, покуда не обнаружишь разбойничьего притона! — кричал ему вслед граф Няри.

За день до свадьбы стали съезжаться первые гости. Алжбета Батори не позволяла себе ни минуты отдыха. Подгоняла прислугу — каждый казался ей ленивцем. Обо всем заботилась, исключая портних. За ними приглядывала Эржика. Не из опасения, что они испортят шитье. В сущности, ей было безразлично, как оно получится. Она рада была возможности укрыться от графа Няри, который своим неутомимым обожанием приводил ее в отчаяние.

Вечером, когда граф Няри проходил по двору, где мельтешили слуги, а солдаты с гайдуками, сбившиеся в большие или меньшие кучки, ликовали вокруг котлов, к нему подошла Дора и передала, что его зовет госпожа.

— Я должна с вами, друг мой, еще коротенько переговорить об одном важном деле, — серьезно сообщила она.

— Надо ли сейчас еще о чем-то говорить? — улыбнулся граф Иштван Няри. — У нас будет достаточно времени и после свадьбы.

— Дело минутное, если вы согласитесь.

— Сегодня вечером я не способен ни в чем отказать вам, драгоценный друг. — С его лица не сходила улыбка. — Заранее объявляю, что исполню все, о чем бы вы ни попросили.

— То, о чем пойдет речь, — теперь уже и она улыбнулась, — касается не меня, а вашей невесты. Я хочу, чтобы ваша будущая супруга была навсегда застрахована от искусов, которые могли бы вас, дорогой друг, оторвать от нее, привязать к другой женщине и таким образом лишить ее мужа. Я хочу, чтобы вы были с ней до последнего часа, даже если когда-нибудь перестали бы ее любить…

— Я сомневаюсь, что мои чувства когда-нибудь изменятся. Но если вы убеждены, что я могу помочь своей жене каким-то образом обрести уверенность, я сделаю все.

Они беседовали в библиотеке, в любимой комнате графа Надашди. Со дня его смерти здесь ничто не изменилось, разве что во время генеральных уборок избавлялись от накопившейся ныли.

— Меня радует ваша готовность, дорогой друг, — торжественно сказала Алжбета Батори. — Сядьте, прошу вас, за письменный стол и напишите свое завещание. Я продиктую вам его.

— Завещание? — Он побледнел, от улыбки не осталось и следа.