Убить Зверстра

***

Сказать, что я имела массу предположений, было бы преувеличением, скорее у меня их не было вовсе, хотя признаваться в этом не хотелось даже самой себе. Так, кой-какие контуры и черновики версий различались в воображении и все. То я зрела Алину Ньютоновну и Сухарева, которых в глаза никогда не видела, на море — в шезлонгах и под зонтиками, то представлялись они мне скрывающимися от людей на сибирской заимке, а то мерещилась дочь Дубинской с перерезанным горлом в своей квартире, а Сухарев утопал в тумане.

Вариант с южными морями был предпочтительнее не только потому, что я Рак и люблю море. Он свидетельствовал, что голубки решились на медовый месяц, выбрав для этого пляжную экзотику. Значит, они не только не скрывались от правосудия (хм! — даже выставлялись, что называется, до обнажения), но и не знали о трагедии.

Сибирская тайга попахивала трусостью и предательством. Допустить, что нормальный маньяк покусился на своих детей, не мог бы и сумасшедший. Тут я, недавно прошедшая качественное лечение, за себя ручалась на все сто и в подобные бредни не пускалась. А вот предположить, что, узнав о случившемся, папашка испугался и дал деру, особенно если он не идеальных нравов и не имеет алиби, можно. Ибо была у него, братья, любовь на носу и нежелание терять ее… Путь декабристов труден, но заразителен, впрочем, как и все порочное. Он сулит: а) выживание и б) забвение, — против чего многие моральные извращенцы абсолютно не возражают. Кстати, то, что пресловутые посягатели на чужие жизни, давшие этому явлению название, стремились обрести вечную известность, доказывает, что извращенцами они не были, а были нормальными оранжевыми* парнями, стремящимися к власти с чистыми от обязательств перед народом руками. И закончили они нормальным образом в здоровом обществе. Или взять другой пример с Сашей Аркиной. Дамочка живет в селе, кое-как кормится от пера, и о ней никто не знает, потому что Саша Аркина — это ее литературный псевдоним, а по жизни она, извините, Варвара Кислая.

*Тут же делаю оговорку ввиду ее принципиальной важности. Прошу всех присутствующих не видеть в упоминаемом мною цвете политики. Какая, люди добрые, политика при таких делах? Правда, если учесть, что, например, в геоцентре Европы милуют маньяков, вырезающих по селам бабушек, то, очень может быть, там их специально выращивают и воспитывают для совершения дворцовых переворотов. Но тут я разочарую вас, ибо намекала всего лишь на цвет, вызывающий у меня аллергию. Ничего вкушать не могу, вмещающего каротин: морковка, абрикосы, тыквенная каша и даже растущая под боком картошка помаранж — все остается для меня под строжайшим запретом. А вы говорите, революции не замешаны на чистом зле?! Если бы так было, я бы сейчас не вытирала руки о передник после написания этих отвратительных по сути истин.

Алина же с перерезанным горлом — это было не менее первого варианта маловероятно, но еще и страшно. А у страха глаза велики. Главное, что лежит она, сердешная, и истекает кровью, а он где? Притаился за дверью и только ждет, чтобы я в нее позвонила? Тут он откроет мне и — цап! — головушку бядовую за темны волосы да и тожа ножичком по горлу. Или убёг злодей, например, в ту же избушку сибирскую? Кто же тогда откроет мне? Как Алину спасать? Вдруг ишшо живая она. Наконец, страхи мои перестали нашептывать бредни голосом Юрия Гальцева и заткнулись.

О том, что о морях и о тайге, случись что не так, мне рассказывать не придется, я не думала, как не думала и о том, что своими художественными похождениями могу спутать карты Ясеневой — она, поди, тоже без дела не сидит. Хотя у Жанны ее не было, что, конечно, не означало исчезновение справочных бюро. Ясенева вполне могла через справку узнать адрес Алины и уже давно побывать у нее. Представляю, как мило я выглядела бы после этого в глазах той же Алины. Но все это мне тогда просто не приходило в голову.

То, что на самом деле меня ждало по старательно удерживаемому в памяти адресу, не складывалось ни из каких вариантов или их фрагментов. Оно было выше сделанных ранее предположений, выше законов обыденности, что-то из разряда игрушек, которыми балуется дитя судьбы — случай. А может, то и сама судьба, раздвинув тучи, сгустившиеся над головами моих героев, показала им оттуда многозначительный лик свой.

Звонок к Алине прозвучал приглушенно, из чего я заключила, что дверь ее квартиры — двойная. И почти тут же послышались мягкие, спокойные шаги. Клацнул замок, и на пороге возникла женщина лет тридцати. В ее внешности ничего не напоминало Жанну Львовну, и я даже подумала, что ошиблась квартирой. Тем более что на настойчивые попытки последней дозвониться сюда никто не отвечал, а я чуть прикоснулась к кнопке и мне сразу открыли.

— А у вас что, телефон не работает? — произнесла я и тут же подумала, что глупее ничего нельзя было спросить.

— Не знаю, — ответила женщина и возвратилась в квартиру, оставив дверь открытой, а меня — на пороге и в полном недоумении по поводу этого и в удивлении: до чего же она была похожа на Клару Новикову, если вы ничего не имеете против одесситов.

Но ведь так не поступают, если хотят спровадить вон непрошеного гостя, не так ли? И я посчитала удобным зайти вслед за нею. Высокие потолки, большие окна и обилие воздуха — вот что я отметила сразу же. А уже потом поняла, что хозяйка удалилась посмотреть, работает ли у нее телефон.

Она вышла из комнаты, дверь которой располагалась рядом с входной, кстати, таки двойной, и, не удивившись, что я стою в коридоре, сообщила:

— Работает. А вы кто?

— Простите, я не успела представиться. Меня зовут Ира. Я из больницы, от Жанны Львовны.

— Что с нею? — перебила меня женщина, и я поняла, что попала правильно. — Боливар двоих не вынесет, — добавила она, наморщив лобик.

Эге, теперь меня этим не удивишь, знаю я и о Боливаре, и о его седоках.

— А двоих и не надо, — смелее сказала я. — Можно где-то присесть, я устала.

— Да, пройдемте сюда, — Алина повернула по коридору направо, я поспешила за нею, и мы оказались в кухне. — Садитесь, — показала она на мягкий уголок слева от входа, а сама расположилась у окна.

Да уж, в хитрости ей не откажешь — теперь я была у нее как на ладони, а ее лицо скрывалось в тени пышных волос, поднятых вверх и кое-как схваченных на затылке заколкой.

— С вашей мамой все в порядке, она волнуется, что вы не приезжаете и не отвечаете на ее звонки.

Ни в позе, ни в тоне голоса, ни в движениях Алины не чувствовалось, что она жаждет поскорее избавиться от меня. Да и в самой атмосфере квартиры разлиты были покой и тишина. Не было здесь ни подозрительных шорохов, ни пронизанных чьим-то вкрадчивым дыханием колебаний воздуха, ничто не выдавало присутствия кого-то третьего.

— Зря волнуется, так и скажите ей. Вы ведь тоже там лечитесь, я правильно поняла?

— Да, — честно соврала я.

— Передайте, что я очень занята. Она поймет.

Я замялась. Да конечно, Жанна Львовна кое-что поймет, но и я хотела понять, причем не кое-что, а все. Затем и пришла.

— Почему вы сказали, что Боливар двоих не вынесет? Кого еще, кроме своей матери, вы имели в виду? Если что-то случилось с вашим ребенком, то это ее мало успокоит, — я перла напролом, так как понятия не имела, есть ли у Алины дети. Моим ориентиром был ее возраст.

— Нет, дочь здорова, — отчеканила Алина.

Она меня привечала, да не позволяла сильно засиживаться. Гляньте-ка, еще и руки на груди скрестила — поза ожидания. Будто это я должна доложить ей, что и как. У меня начало складываться впечатление, что я попала в другое время, недели две назад, когда нигде никакого переполоха не случилось, все шло своим порядком: больные выздоравливали, а здоровые тому радовались. Но не может же нормальная женщина излучать такую умиротворенность, если любимый ею человек только что потерял своих детей. Неужели тут что-то не так?

— Что-то не так… — размышляя, по инерции произнесла я вслух.

— Что? — настороженно вскинулась милая Алина.