Джек и Фасолька

Эд Макбейн

Джек и Фасолька

Глава 1

Японские фонарики, развешенные в парке Ка Де'Пед, казалось, только усиливали душно-влажный зной августовской ночи. Огромная гасиенда Ка Де’Пед была музеем искусств Калузы. Она приобрела этот статус, когда Флорида еще принадлежала Испании. В 1927 году там были произведены восстановительные и реставрационные работы, и тогда же изначальное название — Каза Дон Педро — было сокращено до нынешнего Ка Де'Пед. Уроженцы Калузы называют гасиенду просто «Пед», а мой компаньон Фрэнк и вовсе — «Капот».

Вечером восьмого августа в музее был устроен официальный прием в честь художников, постоянно живущих в Калузе. В летние месяцы это означало белые смокинги и черные галстуки для мужчин, длинные платья для женщин. Жена Фрэнка была одета в изящное черное творение художника-модельера с вырезом до талии, являвшим миру то, что Фрэнк гордо именовал «фамильными драгоценностями». Подобно фокуснику перед толпой Леона дерзко выставляла в вырезе платья то одно, то другое из своих рано развившихся сокровищ, не подозревая, по-видимому, как опасно близко она подходила к непристойности.

Фрэнк, как и я, был адвокатом, но, кроме того, он был переселенцем из Нью-Йорка, а ничего хуже этого быть не может. Когда житель Нью-Йорка приезжает в Калифорнию, он в конце концов перестает читать «Нью-Йорк таймс» и после короткого периода ностальгической грусти начинает считать Нью-Йорк «отдаленным Востоком», как если бы это был, к примеру, Китай. Большинство приезжающих во Флориду называют Нью-Йорк (или Чикаго, или Детройт, или Питтсбург, или другое место, откуда они прибыли) «Север», но только не мой компаньон Фрэнк. Нью-Йорк для него это всегда Нью-Йорк, и ничего равного ему в мире нет. Любой другой город, страна или даже континент — лишь слабое отражение того блистающего города, о котором Фрэнк все еще думает как о своем доме. Воскресный номер «Нью-Йорк таймс» обходится ему здесь в два с половиной доллара, но он с радостью отдал бы за него и весь свой месячный заработок. Фрэнк невозможный шовинист, но он хороший адвокат, и мы уже много лет работаем бок о бок. Фрэнк очень милый человек, когда не сравнивает Калузу с большой деревней. А как раз об этом он и разглагольствовал сегодня вечером, стоя рядом с хранителем музея, который, я убежден, не был в восторге, слыша нелестные отзывы о Ка Де'Пед. Я пытался заставить Фрэнка замолчать, когда он добрался до претензий Калузы на культуру, но он сел на своего конька, и остановить его было невозможно.

— Если Калуза была жирным банкиром…

— Была бы, — поправила Леона.

— Была бы жирным банкиром, — сказал Фрэнк и бросил взгляд в вырез платья жены, словно открывая для себя что-то неизвестное, — и если бы все ее писатели, скульпторы и художники были его любовницами, они упаковали бы свое барахлишко и уехали бы куда глаза глядят. Но так как их нигде не ждут, приходится пестовать местные таланты, что служит хоть каким-то оправданием этому городу.

— Фрэнк уроженец Нью-Йорка, — обратилась Леона к Дейл, как будто очевидное нуждалось в объяснении и подтверждении.

Я должен пояснить, что Дейл О'Брайен — это женщина. Многие из тех, кто звонит по телефону в ее контору, спрашивают мистера О'Брайена, полагая, что адвокат, носящий имя Дейл О'Брайен, обязательно должен быть мужчиной. А это женщина, обаятельная женщина, ростом пять футов девять дюймов, с рыжими волосами, которые она предпочитает называть красновато-коричневыми, болотно-зелеными глазами и удивительно пропорциональной фигурой, облаченной сегодня вечером в блестящее зеленое платье под цвет глаз. Правда, сейчас ее глаза выглядели пустыми и скучающими. Возможно, она не в первый раз слышала высказывания Фрэнка, а возможно, была разочарована безвкусным белым вином, которым музей потчевал своих «почетных» художников, или, возможно, жара и влажность подействовали на нее, потому как тропическая погода просто изматывает вас в Калузе в августе.

— Я знаю одного драматурга, — продолжал Фрэнк, — полагаю, Мэтью, ты тоже его знаешь. В расцвете своего творчества он был удостоен награды общества критиков драматургии. Так вот он не мог получить забронированного места на Хелен Готтлиб. Можете представить? Человек, который посещал любой театр Нью-Йорка и занимал места в центре шестого ряда на самом нашумевшем спектакле, здесь не мог пробиться на какое-то устаревшее гастрольное представление. Часто устраивались благотворительные приемы, но никто и не думал второй раз пригласить его выступить. То же относится к художникам. Предположим, Капот решил отдать предпочтение местным художникам и скульпторам. Хорошо! Но в какое время устраивается в их честь необыкновенно щедрый прием? В августе, в понедельник вечером! В августе вы не найдете в городе самой паршивой игуаны! Однако стоит Матервеллу, или Варолу, или кому-нибудь из заезжих прибыть сюда в январе, ему тотчас организуют торжественную встречу. И могу держать пари, что на том приеме не будут подавать теплое белое вино. Знаете, что я думаю об этом? Знаете, почему это действительно так?

— Потому что это не Нью-Йорк, — сказала Леона.

— Да, конечно, это не Нью-Йорк, — подтвердил Фрэнк. — Но дело даже не в этом. Дело в том, что в самой глубине души Калуза знает, что большинство ее художников дилетанты. Здесь ведь как? Вырвите с корнем любой кактус и в песчаной ямке вы непременно увидите самозваного писателя, художника или скульптора. Мой друг говорит, что он боится называть себя здесь драматургом, так как не исключено, что любой дантист, с которым он разговорится на приеме, может сказать вдруг: «Вот здорово. А я тоже драматург!» Этот город имеет наглость называть себя Афинами Флориды, что просто невообразимо с точки зрения окружающего мира.

— Пойдем, Мэтью, — сказала Дейл.

Я взглянул на нее.

— Пожалуйста, — не унималась она.

Ее резкое требование, казалось, вовсе не раздосадовало Фрэнка. Он повернулся к Леоне и продолжал свои сентенции, как будто старался произвести впечатление на новую в городе девушку. Его глаза непрерывно обращались к груди, которую он знал так же хорошо, как свод законов штата Флорида. Мы распрощались, поблагодарили хранителя за прекрасную выставку и пошли туда, где я припарковал «кармэнн-гайа». Дейл была необычно тихой.

— Фрэнк действует тебе на нервы? — спросил я.

— Нет, — ответила она.

«Кармэнн-гайа» по размерам и дизайну, возможно, не самое лучшее средство передвижения для длинноногой женщины в вечернем платье. Дейл ерзала на сиденье позади меня, пытаясь устроиться поудобнее. Кондиционер не работал. Когда я развелся с женой, ей достался «мерседес-бенц» с работающим кондиционером, а мне — «кармэнн-гайа». Она также получила опеку над дочерью, с которой теперь я вижусь только каждый второй уик-энд и на каникулах. Моя дочь обожает Дейл и постоянно спрашивает, когда мы поженимся. Хотя сегодняшние подростки относятся к сексу без предрассудков, им трудно представить себе взрослых, делящих постель без церковного благословения. Постель, которую мы делим с Дейл, на самом деле одна из двух постелей: ее — на Виспер-Кей и моя — на материке, в зависимости от того, в какую сторону дует ветер. Сегодня вечером ветер, кажется, дует с юга; значит, в доме Дейл на заливе будет прохладнее, чем в моем на материке. Я сделал правый поворот на сорок первую федеральную дорогу и немедленно оказался в дорожной пробке, такой грандиозной, которую мог бы придумать только Феллини.

— Проклятье, — выругалась Дейл.

Было странно обнаружить такое большое скопление машин на Тамайами-Трейл в десять часов знойного августовского вечера. В августе кокаинисты и туристы устремлялись на север, где они составляли единое целое. Сейчас им еще рано думать о возвращении. Обычно в это время дороги пусты, рестораны свободны, нет очередей в кинотеатры. Те, кто живет здесь круглый год, как Дейл и я, бывают благодарны передышке, но не забывают о причине тишины и спокойствия: как выразился Фрэнк, даже паршивая игуана не считает Калузу пригодной для жизни в летние месяцы. Вопреки тому, что говорит календарь, лето в Калузе начиналось в начале мая и часто продолжалось еще в октябре. Многие уроженцы Калузы настаивают на том, что эти два месяца чудеснейшие в году, и забывают, что май и октябрь чудесны везде в Соединенных Штатах. Они также, кстати, забывают, что и в мае здесь могут свариться мозги, если не носить шляпу. Но август был просто невыносимым. И все-таки дорожная пробка в августе? Вечером в понедельник?