Наследство в глухой провинции

Ольга закрыла за мной дверь с несколько виноватым выражением лица. Что поделаешь, все не могут быть счастливы одновременно.

Однако все мы эгоисты. Одни явные, другие тайные. Но это и правильно. Если мы не станем о себе заботиться, то исчезнем как индивидуумы.

Говорят, некоторые с эгоизмом успешно борются. Начинают жить для других. Но и это тоже своего рода эгоизм, ибо человек осознает, что в таком качестве он не похож на остальных, и понимание своей избранности его греет…

Вот в какие дебри я залезла под настроение.

Никакой торт мама купить мне не поручала, но сегодня воскресенье, я приехала ночью. Кстати, ничего ни маме, ни папе не купила — вот ведь в магазине у Бойко я купила одежду для себя и для Ольги, а о родителях и не вспомнила. Теперь я собиралась исправить это упущение.

Кроме того, я решила сделать еще кое–что: зайти в фирму по продаже недвижимости, что работает без выходных, и заказать, чтобы они подобрали для меня квартиру. Трехкомнатную.

Ольга удивится. Она внесла деньги на двухкомнатную, а я — на трех. Но она теперь не одна. Наверное, и Алексей с чем–нибудь придет. Отчего–то я была уверена, что он не такой нищий, как Коля Дольский. Впрочем, о чем это я. Совершенно точно, Ольга приняла бы его любого…

Увы, в нашем городе рядовые журналисты много не получают и живут, как большинство граждан, у той самой красной черты. Я ни за что бы не стала предпочитать Коле, например, банкира Леву, только потому что тот много получает. Мои рассуждения всего лишь констатация факта… Я и не знаю, чем занимается Ушастый. И возможно, те десять лет, что он прожил вдали от Ольги, искривили его характер так же, как и ее…

— Ларочка, тебе звонил из Ивлева какой–то Михайловский, — сказала мама.

— И что сказал? — пробормотала я, стараясь унять охватившую меня дрожь.

— Спросил, как ты доехала. Я сказала, что ты была измучена, не стала нам с папой ничего рассказывать и даже ужинать отказалась. Легла спать, а сегодня в десять часов только проснулась. Говорю ему, наверное, к Ольге поехала. Это ее лучшая подруга…

— Чего это ты так разоткровенничалась с незнакомым человеком?

— Мне–то он, может, и незнаком, но не тебе, иначе откуда он знает такие подробности, а ко мне обратился по имени–отчеству?.. Кстати, очень воспитанный молодой человек. Кто он?

— Так, один майор. Работник угрозыска, — отозвалась я, вся еще во власти нахлынувших на меня чувств: интересно, Федор догадался, что я уехала не по своей воле?

— Погоди, — всполошилась мама, — ты хочешь сказать, что тебе пришлось иметь дело с милицией?

«И с бандитами!» — могла бы сказать я. Но промолчать — будет еще хуже. Страсть к домысливанию у меня как раз от мамы. Если я сейчас объясню ей все понятнее и проще, может, и обойдется.

— Я всего лишь подвезла по пути в Костромино его дочь, — объяснила я и подумала, что уж об этом–то я вполне могу рассказать маме. Она с удовольствием послушает. Да и папа тоже. — В краях, где жила тетя Липа, со мной и в самом деле кое–что произошло, — сказала я своим родителям — к тому времени из спальни вышел и папа, — но сначала вы меряете обновки, которые я вам принесла, потом мы обедаем, потому что я уже проголодалась, а затем я буду вам рассказывать. Но при одном условии.

— Каком? — в один голос спросили мои родители. — Телевизор на это время должен быть выключен!

И усмехнулась про себя: папа усиленно соображал, какие передачи он может пропустить и стоит ли этого мой рассказ.

— Если вы заняты, могу и не рассказывать.

— Нет–нет! — опять в один голос вскричали они и, переглянувшись, расхохотались.

Родителям я тоже угодила. В смысле одежды. Моему папе, как и маме, пятьдесят два года. Оба удивительно моложавы. Наверное, от того, что они много лет живут в счастливом браке и не мотают друг другу нервы, не пьют без нужды и охотно выезжают на природу. В последнее время к своим друзьям, которые купили участок в предгорье, возле небольшой речушки, и где прямо за сетчатой оградой их владения растет огромная груша–дичка, а чуть подальше — целая кизиловая роща.

Я отчего–то подумала, как понравилось бы это место Лере. И как бы хорошо она могла отдохнуть там нынешним летом. С виду она девочка здоровая, но такая бледненькая…

Ах да, так вот, я купила папе белые джинсы. Конечно, фирменные. Сам себе он их никогда не купит, потому что считает глупостью выбрасывать такие деньги на тряпки. Но зато каким молодцом он в них смотрелся! Как и мама в своем кружевном летнем платье. Очень модном. Но скажи я ей, сколько оно стоит, мама тотчас подскочит и будет ходить в нем по комнате, расставив руки, словно платье хрустальное и может разбиться от слишком свободного с ним обращения.

Может, я слишком примитивно представляю себе папу с мамой? В любом случае о подлинной стоимости моих подарков они не узнают. Пусть спят спокойно. Мама хочет поменять холодильник и не представляет, что это ее платье стоит, как раз его половину…

— Мы ждем, — напомнила мама.

Только что наше семейство допило чай, каждый съел по куску торта, и теперь мои родители терпеливо ждали, когда еще одна Шахерезада начнет свой рассказ.

Вчера на вопрос мамы, как дела, я успела лишь ответить: «Все в порядке».

А утром, едва проснулась, попила кофе и опять на вопросительный взгляд матери ничего не ответила. Вернее, пробурчала:

— Я только узнаю у Лельки, что нового в фирме, и домой. А уж тогда в тихой семейной обстановке я расскажу вам с папой все, что со мной в этом Костромино случилось.

— Значит, все–таки случилось, — упавшим голосом проговорила мама.

— Но я ведь жива–здорова, правда же? Значит, ничего страшного не произошло. Подробности письмом!

Свинство, конечно, что родители у меня всегда на втором месте. Да еще шуточки мои дурацкие.

Но теперь… теперь я смотрела на них повлажневшими от чувств глазами. Как хорош мой папа в белых джинсах. Какая красивая мама в белом платье.

— Как я вас люблю! — сказала я. На что мама ответила:

— Мы тебя тоже, доченька, очень любим.

А папа проворчал:

— Ты давай зубы нам не заговаривай.

— С чего начать: с хорошего или с плохого?

— С тобой случилось и что–то плохое? — опять испугалась мама.

— Со мной — ничего, не волнуйся. А вот с тетей Липой…

— Ее убили, — предположил папа.

— Ты прав, — кивнула я.

— Какой ужас! — Мама схватилась за горло, словно ей вдруг стало трудно дышать. — Я как чувствовала, что не надо тебя отпускать одну в такую глухомань! Недаром мне накануне сон приснился…

— Погоди, мать, со своими снами, — остановил ее папа. — Пусть уж Лариса рассказывает.

Теперь я испугалась за маму — она так нервничает, даже задним числом, что, пожалуй, не стоит рассказывать про то, как я вынуждена была уехать из Ивлева и что было в салоне моей машины. Как и про то, кто именно купил у меня дом… И по какой цене… И про магазин… И про то, что мне сделал предложение человек, у которого почти взрослая дочь…

И в это время, спасая меня чуть ли не от паники, прозвенел телефонный звонок.

— Благослови меня, мама, — грустно сказала я и поплелась к телефону в полной уверенности, что звонит не кто иной, как мой друг Федя.

И не ошиблась.

— Лариса Сергеевна, — сказал он тоном, от которого у меня заледенел даже желудок, — вам звонят из районного отдела милиции города Ивлева. Завтра я вышлю вам повестку — вы приглашаетесь в качестве свидетеля по делу о нанесении тяжких телесных повреждений гражданину Маркевичу Герману Вениаминовичу.

— Не нужна мне ваша повестка! — возмутилась я. — Можете и не стараться присылать, я все равно не приеду.

— Как это?

— Так это! — передразнила я. — Я его сразу предупредила, что киднепинг ему с рук не сойдет…

— Подожди, — Федор сразу понизил голос, — ты хочешь сказать, что Герман тебя украл?!

— А ты думал, я просто сбежала со своим любовником?!

— А почему ты мне сразу не позвонила?

— Чтобы не оправдываться, как сейчас! — сказала я. — Как представила, что ты орешь на меня в трубку, а я после всей этой нервотрепки и так еле на ногах стою… Тебе трудно понять, что человек может быть слабым, уязвимым и потому не таким правильным, каким ты видишь для себя все человечество: сильные, честные, принципиальные, шаг влево, шаг вправо — побег, или как там у вас!