Замок на Воробьевых горах

Камеру в женской раздевалке он уже снял. Обидно, конечно, но ладно. Если честно, ему и самому была не по душе затея с фотографированием студенток. Решил срубить деньжат по-легкому. Тьфу, пакость! Ну, какой из него к черту распространитель порнографии, скажите на милость? И продать-то почти ничего не успел.

Ну, да оно и к лучшему. Раньше прижмут — меньше нагрешишь.

За спиной у Реброва послышались чьи-то шаги. Он обернулся и увидел двух мужчин. Мужчины приближались, пристально на него глядя. В сердце у Реброва екнуло, он почему-то сразу понял, что пришли за ним.

И не ошибся.

— Иван Андреевич Ребров? — спросил один из мужчин, приблизившись.

— Да… А вы…

Незнакомец достал из кармана удостоверение и показал его Андреичу.

— Оперуполномоченный УВД капитан Синицын. Вы должны пойти с нами.

Ребров сглотнул слюну и испуганно пробормотал:

— Куда это?

— В машину, — ответил второй оперативник. — Прокатитесь с нами в отделение.

— За… зачем?

— Есть разговор. Идем!

Ребров понурил голову и поплелся в сопровождении оперативников к лестнице. Но не пройдя и нескольких шагов, он внезапно рванул вперед и понесся к выходу, однако увидел у лестницы третьего мужчину в штатском, развернулся и, обежав своих стражей по широкой дуге, бросился к бассейну.

— Куда? — рявкнул один из оперативников. — А ну, стой!

Ребров не остановился.

— Стой, гнида! — Оперативники уже бежали за ним. — Лови его!

Выскочив к бассейну, Ребров затравленно обернулся и пробормотал:

— Я не пойду в тюрьму…

Оперативники нагоняли его, но уже не слишком торопились. Бежать-то технику было некуда. Тогда он посмотрел на голубую воду бассейна.

— Я не пойду в тюрьму… — повторял Иван Андреевич, глядя на нее. — Не пойду в тюрьму…

В следующую секунду Ребров зажмурил глаза и прыгнул в бассейн. Увидев замаячившие над головой тени, он сделал то, чего в трезвом виде не сделал бы никогда, — открыл рот и глубоко вдохнул воду ртом и носом. Хлорированная вода бассейна устремилась ему в легкие…

Когда Реброва вытащили, сердце его уже не билось. Один из оперативников сделал ему искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, но это не помогло.

— Как он? — спросил другой.

— Пока никак.

Последовала новая серия ритмичных нажатий ладонями на грудину и вдохов в рот. Однако реанимировать техника не удалось.

— Ну, хватит, — устало сказал тот оперативник, что стоял на ногах. — Он уже мертв.

Жиров с удивлением смотрел на своего друга.

— Ты плачешь?

Стас Малевич смахнул с ресниц влагу.

— Не говори ерунды.

— Но ты ведь плачешь!

Вместо ответа Малевич всхлипнул. Жиров растерялся. До сих пор он никогда не видел Стаса плачущим.

— Ты это… Стас, кончай. Слезами ведь того… не поможешь.

Малевич вытер рукавом свитера мокрую щеку и проговорил дрожащим от слез голосом:

— Старый идиот… Нашел себе «бизнес»! Говорил я ему…

Жиров поежился и, испуганно покосившись на плачущего друга, тихо выдохнул:

— Да…

— Он не был злодеем, понимаешь? Этот идиот не был злодеем.

— Ну, — тупо отозвался Жиров.

— А за идиотизм нельзя убивать. — Стас снова вытер рукавом лицо и хрипло оговорился: — По крайней мере, не его. Он уже никому не мог принести зла.

Несколько секунд Жиров наблюдал за шмыгающим приятелем, затем вдруг обнял его рукой за плечи и сказал:

— Не плачь, Стас. Все будет хорошо.

Малевич вяло огрызнулся:

— Да пошел ты…

И руку с плеч не скинул.

— Тебе сейчас погано, но это пройдет, — продолжил Жиров. — Когда моя бабушка умерла, мне тоже было погано. Но потом ничего, прошло. И у тебя пройдет.

К удивлению Жирова, Стас, вместо того, чтобы успокоиться, зарыдал еще горше и сильнее.

— Когда мне было пять лет, я подавился рыбной костью… — заговорил он со слезами в голосе. — Он схватил меня в охапку и побежал в больницу. Была уже ночь, дежурный врач ушел домой. Так отец помчался туда и стал колошматить в дверь… Кричал, что если ему не откроют, он подожжет дом. — Стас улыбнулся сквозь слезы. — Если бы не он, я бы…

Он не договорил и всхлипнул.

— Да, — задумчиво подтвердил Жиров, — папаша у тебя был по-настоящему чокнутый.

— Чокнутый, — согласился Стас. — Но я его любил.

Малевич сбросил наконец с плеч тяжелую руку Жирова, достал из кармана джинсов платок и высморкался. Посчитав, что друг пришел в себя, Жиров задал вопрос по существу:

— Слышь, Стас, думаешь, твоего папашу сдала Варламова?

— Конечно. — При мысли о преподавательнице слезы на глазах Стаса высохли. Взгляд стал холодным и злым. — Или у тебя есть другие варианты?

— Да нет, — пожал плечами Жиров. — Я тоже думаю, что она.

— А ведь сука обещала отцу, что не сдаст его, если он завяжет, — со злостью в голосе проговорил Стас. — Он выполнил ее требование и снял камеру. А она все равно его сдала.

Голос Малевича звенел от ярости и гнева, губы его побелели, а на скулах проступили красные пятна. Жиров покосился на друга и невольно поежился.

— Надо ее проучить… — проговорил он скорее вопросительно, чем утвердительно.

Глаза Стаса полыхнули таким лютым огнем, что даже Жирову стало не по себе. А потом Стас сказал, и голос его прозвучал устрашающе чисто и звонко:

— Человек должен отвечать за свои поступки. Варламова заставила отца ответить за то, что сделал. А я заставлю ответить ее.

Новичок смотрел в лицо Распорядителя. Если, конечно, можно было назвать лицом белое пятно с двумя темными пятнами глаз и алым ртом, похожим на кровавый порез. Смотрел и думал о том, что сегодня свершится самое знаменательное событие в его жизни.

Словно в подтверждение его мыслей, Распорядитель произнес:

— Сегодня ты станешь одним из нас. — Голос у него был ровный и густой. — Ты понимаешь, что, переступив порог этой комнаты, ты фактически сжег мосты?

— Да, — ответил Новичок, скрывая волнение. — Я понимаю.

— Вот и хорошо.

Распорядитель достал из верхнего ящика стола листок бумаги и протянул ее Новичку, приказав:

— Прочти.

Новичок взял листок и принялся читать. Чтение заняло не больше минуты. Потом он отложил лист и воззрился на Распорядителя.

— Ну? — спокойно спросил тот. — Разделяешь ли ты наши убеждения?

— Целиком и полностью, — ответил Новичок — Я давно об этом думал. И рад, что нашел вас.

— Если тебе удастся пройти испытание, ты станешь одним из нас. Твоя жизнь переменится. Мы не требуем ни от кого жесткой дисциплины. Так же, как не требуем дружеских отношений. Но, вливаясь в наши ряды, ты ставишь свою жизнь в зависимость от жизней других. И если от тебя понадобится помощь — ты обязан будешь помочь. Ради нашего общего блага. Отдаешь ли ты себе в этом отчет?

— Да, — кивнул Новичок, — отдаю. Я устал быть один. И устал считать себя «белой вороной». Я убежден в своей исключительности и сделаю все, что от меня потребуется. Ради общего блага. Ради таких, как я.

Распорядитель склонил голову в знак понимания.

— Я услышал то, что хотел услышать, — сказал он. — Ты готов для инициации. Пора начинать церемонию.

Увидев множество пылающих свечей, бродяга издал горлом неразборчивый звук и взволнованно сглотнул слюну. Это зрелище не могло не завораживать.

В каждом человеке, даже в самом завзятом атеисте, дремлют религиозные чувства, дремлют, подобно скрытому атавизму, готовому проявить себя, лишь только появится подходящий объект поклонения. И жалкий, пьяный бродяга, который не сразу бы смог вспомнить свое имя, не был исключением.

Распорядитель вел бродягу через большую комнату за руку, и прикосновение чужих пальцев к его руке приводило бродягу в трепет. К нему уже много лет никто не прикасался, кроме таких же грязных и зловонных бродяг, как он сам. Прикосновение чистого человека было чем-то вроде акта доверия, такого трогательного, что у бродяги выступили слезы на глазах.