Смерть носит пурпур

– В конце апреля учитель Таккеля из гимназии…

– Нет версий, – признался Ванзаров.

Чех не без приятности пояснил, что господин учитель обожает доставлять боль, получая от этого эротическое наслаждение, и так в этом переусердствовал, что его жена вынуждена была спасаться от побоев и пыток у родственников. Если об этом узнают в гимназии, он немедленно лишится места.

– А с виду милейший человек, – заметил Ванзаров. – Никогда не скажешь, что в нем бурлят страсти маркиза де Сада.

– Какого сада? – переспросил Чех, думая, что ослышался.

– Неважно. Хуже, что логике такие обстоятельства не заметны… Ведь я подумал: что за странность – ладонь содрана, а вид далеко не спортивный. Занесем в копилку опытных знаний… Это все?

Воровской старшина признал, что возможности его не безграничны.

– Барышня Нольде в ваши сети попадала? – спросил Ванзаров.

– Не имел чести… А что, там есть чем поживиться?

– Немного опоздали. Сегодня ее убили. Ваш филер должен был доложить… Нет? Не сообщил? Совсем неумеха… Гоните его в честные люди.

Это замечание Чех оставил без внимания, но спросил, когда ожидать выполнения данного слова. Ванзаров обещал справиться за день или два. Такой срок старшину совершенно устроил. Он посчитал, что рандеву с сыскной полицией можно считать завершенным.

– И вот еще… – сказал Ванзаров напоследок. – Вашему мальчонке поручите что-нибудь более простое: карманы на вокзале чистить или гусаков [11] щипать. Вот только за мной ходить больше не надо. Сдам городовому и посажу в участок. Мы теперь на честном слове с вами держимся… Вот и не надо у меня под ногами крутиться.

39

Участок опустел. Дело, заведенное по убийству барышни Нольде, лежало в сейфе. Чиновники, тихие и подавленные, разбрелись по домам. Утомленный пристав поднялся к себе и больше не желал ничего знать. Пусть хоть огнедышащий дракон налетит, он не тронется с места. Тарелка вечернего супа и графинчик наливки – вот все, с чем Врангель готов был иметь дело. Власть над приемным отделением и жителями Царского Села, которым вздумается обратиться в полицию в поздний час, была предоставлена Скабичевскому. На то и помощник, чтобы тянуть лямку за начальство. Он сидел под лампой с зеленым абажуром, бросавшей больше тени, чем света. За окнами было куда светлее. Белая ночь набирала силу.

– Вот уж не думал застать вас в такой час, – сказал Ванзаров, зайдя в участок. – Что домой не идете, поздно уже…

Выйдя из-за стола, Скабичевский положил перед ним записку.

– Вам телефонограмма из Петербурга, – сказал он. – Получена четыре часа назад.

Ванзаров прочитал столбик фамилий с датами рядом с ними.

– Кто принял?

– Письмоводитель Птицын, он оставался на дежурстве…

– Знаете, что это?

– Фамилии знакомы, кажется наши жители, – ответил Скабичевский.

– Именно так. Мой сотрудник обошел ювелирные магазины и выяснил, кто сдавал золото. К сожалению, эти люди мне неизвестны. Признаться, я ожидал несколько другой результат… Николай Семенович, кто они?

Скабичевский взял листок.

– Так, первый – это Покотило Николай Петрович, учитель мужской гимназии, преподавал историю с географией. Забавный такой, сильно пришепетывал. Гимназисты прозвали его Паровоз. Он не обижался, шутил со всеми.

– Знаком был с Федоровым?

– Разумеется. Учительствовали в одно время…

– Вышел в отставку?

– В каком-то смысле… Умер больше года назад.

– Вот как? – только и сказал Ванзаров. – Как интересно. А вот этот господин: Добберт А.А. – имеет отношение к гимназии?

– Имеет. Это пастор, читал Закон Божий для гимназистов лютеранского вероисповедания. Всегда ходил в опрятном таком костюме с белым воротничком на шее. Как он у лютеран называется, забыл…

– Неужели и его постигла кончина?

– К сожалению. Еще в прошлом декабре. Это такая утрата для гимназии. Умный был человек, и к ученикам относился без жестокосердия. Пытался, чтобы они не только зубрили, но понимали, о чем идет речь. Его все любили…

Ванзаров согласился, что это большое несчастье для народного просвещения. Где еще найдешь доброго пастора для лихой гимназической паствы.

– А господин Алексеев когда изволил скончаться?

– Сергей Евграфович? Довольно давно, года два уж как, не меньше… Если не ошибаюсь. Преподавал математику. Очень строгий был, ходил с огромной палкой, всегда мрачный и не здоровался. Ученики его побаивались.

– Молодцы, детки, свели в могилу своих учителей… – сказал Ванзаров. – Какая неприятность…

– Что поделать, профессия педагога сродни самопожертвованию, – заметил Скабичевский, возвращая записку.

– Николай Семенович, вас ничего не удивляет в этом списке?

Чиновник попросил лист, стал рассматривать запись, нахмурясь и шевеля губами.

– Даты эти означают…

– Когда они заходили в магазин сдать золото. Как госпожа Нольде.

– Позвольте… Как же это возможно?!

– Согласитесь, немного странно: человек давно помер, а все еще заходит к ювелирам. Что бы это значило? На привидения сдатчики не походили.

– Кто-то пользовался фамилиями умерших людей… – проговорил Скабичевский, поразившись такому открытию.

– И вот что интересно: в отличие от барышни Нольде, все они мужчины и принадлежали к узкому кругу так или иначе связанных с гимназией лиц. А что из этого следует?

– Кто-то знал их всех!

– Мне кажется, пора нанести ночной визит, – сказал Ванзаров. – Вы со мной или отправитесь отдыхать?

Скабичевский выразил полную готовность следовать куда угодно.

Вокруг дома разросся яблоневый садик. В окнах теплился свет. Оттуда раздавались неясные звуки, как будто плакала кошка. Калитка была открыта. Ванзаров поднялся на крылечко и принялся резко дергать шнурок звонка. В доме послышался натужный звон колокольчика. Скабичевский между тем, по полицейскому правилу, остался на улице, чтобы присматривать за окнами.

Наконец за дверью раздались шаркающие шаги.

– Кто там? – спросил раздраженный голос.

– Сыскная полиция, Ванзаров. Откройте, господин Таккеля.

Последовала пауза, за дверью чем-то двигали.

– Я все вам сказал, мне добавить нечего…

– К вам появились новые вопросы. Если желаете, завтра вас доставят в участок под конвоем городового. Вся гимназия будет обсуждать это интригующее событие…

Аргумент подействовал. Таккеля показался в проеме, закрываясь створкой, как щитом. Он был в длинном домашнем халате, глубоко запахнутом, из-под него виднелись голые ноги. На щеках отчетливо проступали пятна, как от жара, глаза покраснели и слезились, он сильно сопел. От лоска образцового учителя не осталось и следа.

– Оторвали вас от интересного занятия? – поинтересовался Ванзаров. – Кого в этот вечер истязаете? Разрешите взглянуть?

– Я не обязан впускать вас в дом! – закричал Таккеля, забыв про галльский акцент. – Вы не имеете права вторгаться в частное владение!

В этом с учителем нельзя было поспорить: для входа в жилище у полиции не имелось никаких оснований. А добровольного согласия владелец не дал. Такое обстоятельство очень не понравится прокурору. В случае чего…

Проявив исключительную любезность, Ванзаров согласился остаться в саду. Тем более белой ночью видно как днем.

Таккеля протиснулся на крыльцо и закрыл дверь, упираясь в нее спиной.

– Я вас слушаю, господин полицейский, – сказал он, точно двойку поставил.

– Сегодня днем была убита барышня Нольде. Что можете сообщить нам с Николаем Семеновичем… – Ванзаров указал на Скабичевского, который подошел к ним, оставив бесполезный пост, – …об этом печальном случае?

– Ничего не могу сообщить. Меня это не касается.

– Где вы были примерно с трех часов дня?

– Закончились уроки, задержался в классе, проверяя домашние задания, потом пошел на прогулку…

– Вас кто-нибудь видел?

– Меня видели сотни учеников! – Благородное негодование бурлило в каждом слове. – И меня видел господин Чердынцев!