Беги, Люба, беги!

— Ага! — отозвалась я и, немного помедлив, спросила: — Коля, а что тут делать надо? В смысле, как тут моются?

Последовала пауза. Вероятно, Коля изумился.

— Вы что, в бане никогда не были? — наконец спросил он, едва это самое изумление сдерживая.

— Была! — ответила я сердито. — Только там были краны, мыло и мочалки!

По ту сторону двери Ферапонтов вдруг засмеялся. Он захохотал так заразительно, что мне тоже сделалось смешно. Однако торчать одиноким столбом уже надоело.

— Что делать-то?

Фыркая от смеха, Коля принялся давать мне указания. Я выполняла все в точности, в результате чего довольно быстро набила синяк о кадушку, обварила палец и под занавес, поскользнувшись, растянулась на полу. Как все это могло способствовать излечению моего колена, один бог ведал.

— Любовь Петровна! — заслышав грохот, осторожно позвал Ферапонтов. — Что с вами?

Кое-как поднявшись, я примостилась на краешек лавки и заревела. Коля под дверью заволновался.

— Послушайте, — наконец предложил он, — возьмите простыню и завернитесь. Я вам покажу, как надо. Только не плачьте. Пожалуйста!

Я перестала рыдать и задумалась. В принципе, в простыне. Ничего особенного.

— Ладно, — горько всхлипывая, согласилась я, — давай простыню! — И добавила: — В жизни больше не пойду в баню!

В приоткрывшейся двери появилась простыня. Поминая ласковым словом всю банную промышленность, я замоталась, как мумия. О том, что на Кольке тоже будет одна простыня, я как-то не подумала. Поскольку теперь он больше походил на гладиатора из кинофильма «Спартак», чем на соседа слева, я уставилась на него, вытаращив глаза, что, по большому счету, выглядело не слишком культурно. Мое бескультурье, видимо, поразило Колю в самое сердце, он вдруг смутился и даже закашлялся.

— Это вам... — протягивая веник, буркнул он.

А я тоже, вдруг начав кашлять, продемонстрировала ошпаренную руку:

— Вот! Болит...

Я имела в виду, что с веником мне теперь никак не справиться, но Коля все понял неправильно. Осторожно взяв мою ладонь, он склонился и... поцеловал пальцы... Чудодейственное средство бабки Степаниды выскользнуло на пол.

— Веник... — прошептала я.

Мы нагнулись за ним одновременно, с размаху приложившись разгоряченными лбами. В глазах опять завертелись бабочки, и изображение куда-то пропало. Ферапонтов поймал меня в опасной близости от пола, уже привычно охнув:

— Любовь Петровна!

Я тихо вякнула, давая понять, что еще жива.

Если когда-нибудь в жизни я и касалась чего-то более горячего, то этого я не помню. Температура Ферапонтова во время болезни была сущими пустяками по сравнению с жаром его ладоней, плавящих простыню на моих бедрах. У меня даже голова закружилась, и бабочки разом порхнули в стороны.

— Коля... — уцепившись для большей устойчивости за его шею, шепнула я, — ты почему представил меня как жену?

Он захлопал глазами, торопливо оправдываясь:

— Так получилось... Стас сказал, бабка очень строгая. Простите.

— Ну, уж нет... — качая головой, отозвалась я и почувствовала нежное прикосновение его теплых губ. — Слово не воробей...

Коленка, как и обещала бабка Степанида, к утру почти прошла, даже несмотря на то, что чудодейственный веник мы с Ферапонтовым потеряли. Да и мазью ее не натирали, поскольку в тот вечер, не дождавшись нас, бабка ушла спать. Вероятно, столь ярко проявились целебные свойства русской парной. Или воздух в Горелках был какой-то особенный. Он кружил голову и будоражил кровь, заставляя позабыть обо всем на свете, включая прошлые и будущие неприятности. Эти несколько дней теперь казались самыми счастливыми в моей жизни. Я узнала, какое это восхитительное чувство — не только любить, но И быть любимой...

Я и не представляла, каким может быть Ферапонтов. Он будто превратился в мальчишку, готового вместе с приятелем на любую проделку. Но едва мы оставались наедине, он обнимал меня и, заглядывая в глаза, беспрестанно шептал:

— Я люблю тебя, слышишь? Я люблю тебя.

Он не оставлял мне времени на ответы, я едва успевала отвечать на его жадные поцелуи и смеяться, потому что мир сошел с ума и мы сошли с ума вместе с ним.

В среду, во время ужина, я вдруг почувствовала странное беспокойство. По-прежнему весело басил Стас, хихикала Стася, и бабка все так же качала седой головой. Колька не сводил с меня счастливых глаз, улыбаясь каждый раз, когда наши взгляды встречались. Но вот ужин окончился, и я поняла, что беспокоилась не зря.

Коля взял меня за руку и молча потянул за собой. Едва оказавшись на крыльце, он развернулся и крепко обнял. Я уткнулась ему в грудь, чувствуя, как начинает щемить сердце.

— Любушка, — прижавшись щекой к моей голове, тихо . сказал он, — мне нужно ненадолго уехать... — Я вздрогнула, потому что хорошо понимала, что стоит за этими словами. Он удивленно спросил: — Что с тобой? Чего ты испугалась, дурочка?

— Это вовсе необязательно! — всхлипнула я, понимая, что практически уже реву. — Не надо уезжать... пожалуйста! Я не могу. Не оставляй меня!

Коля чуть отстранился, взял меня за подбородок и заглянул в лицо:

— О чем ты говоришь? Я никогда не оставлю тебя, и не мечтай! — поцеловав мои полные слез глаза, он засмеялся. — Ну, прямо целый океан! Не стоит плакать из-за пустяков... Я быстро вернусь, обещаю... Только дождись меня!

— Не уезжай! — упрямо мотнула я головой. — Останься, Коленька, пожалуйста...

Он улыбнулся и, не отвечая, прижал меня к груди. Слушая, как грохочет его сердце, я тихо плакала, потому что знала,что ни отговорить, ни остановить его не могу.

Коля уехал в ночь. Поняв, что слез не сдержать, я поднялась наверх. Вскоре в дверь осторожно постучали. В комнату заглянула Стася.

— Не расстраивайся! — она забралась с ногами в кресло и ободряюще улыбнулась. — С ним ничего не случится, он везунчик. В огне не горит, в воде не тонет.

Я только вздохнула, гадая, может ли она себе представить, с какими людьми придется иметь дело нашему везунчику. Встанет у них на дороге, они найдут способ ее расчистить.

— Знаешь, — смешно морща нос, хмыкнула моя собеседница, — пару лет назад Колька вдруг прислал Стасу письмо... Обычно они перезванивались, а тут он написал письмо! Незадолго до этого у него мать погибла.

— Как погибла? — Мать Ферапонтова я никогда не видела. Когда мы переехали, он уже жил один.

— Убили ее, — пояснила Стася. — Возвращалась с работы поздно, и какая-то сволочь возле подъезда ударила ее кирпичом по затылку. Кошелек забрали, сумку. В больнице она и умерла. Колька чуть по фазе не съехал, очень он мать любил. В милиции только руками разводили, мол, не первый случай, ищем. Он решил квартиру продать и по контракту в армию податься. Все уж было готово... — Тут Стаськино лицо приобрело мечтательное выражение. — И в этот самый момент, написал он Стасу, в соседнюю квартиру въехали новобрачные... Колька стоял на улице возле подъезда, а вы с мужем прошли мимо. Ты на него не глянула, а его словно молнией ударило. Представляешь ,так и написал! Сделку о продаже он в тот же день отменил... Ох, как же я тебе тогда обзавидовалась! Так романтично! У нас ничего подобного не было... — Она задумалась, поглядела куда-то на потолок и уточнила: — Нет, ну всякое, конечно, было... Меня тоже вроде как стукнуло... Правда, не в то место, куда нужно, но Стас, слава богу, все исправил! Но чтоб вот так... Удар молнии! Он тебе об этом рассказывал?

Я покачала головой. Что мне еще предстояло узнать о. моей сумасшедшей любви?

Стаська ушла, пожелав мне спокойной ночи. Я пожелала ей того же и, дождавшись, когда она закроет дверь, зарылась лицом в подушки, проревела до утра.

Памятуя, вероятно, о Колькиной просьбе, обитатели маленького горелкинского домика принялись опекать меня с таким энтузиазмом и любовью, что приблизительно к середине субботы я уже выбилась из сил. Три дня меня таскали по местным достопримечательностям, включая друзей и знакомых, водили за грибами и ягодами и даже отвезли на рыбалку. Как ни старалась, но выкроить время, чтобы как следует поплакать, я так и не смогла. На четвертый день, исчерпав местную культурную программу, Стаська предложила: