Над пропастью во ржи

прашивал главным образом потому, что он
действительно разбирался в этих делах. Немногие так разбирались, как он.
Он потерял невинность четырнадцати лет, в Нантакете, честное слово!

- Ты хочешь знать, нравятся ли мне зрелые женщины? Безусловно!

- Вот как? Почему? Нет, правда, разве с ними лучше?

- Слушай, я тебе еще раз повторяю: прекрати эти колфилдовские
расспросы хотя бы на сегодняшний вечер. Я отказываюсь отвечать. Когда же
ты наконец станешь взрослым, черт побери?

Я ничего не ответил. Решил помолчать минутку. Потом Льюс заказал еще
мартини и велел совсем не разбавлять.

- Слушай, все-таки скажи, ты с ней давно живешь, с этой
скульпторшей? - Мне и на самом деле было интересно. - Ты был с ней знаком
в Хуттонской школе?

- Нет. Она недавно приехала в Штаты, несколько месяцев назад.

- Да? Откуда же она?

- Представь себе - из Шанхая.

- Не ври! Китаянка, что ли?

- Безусловно!

- Врешь! И тебе это нравится? То, что она китаянка?

- Безусловно, нравится.

- Но почему? Честное слово, мне интересно знать - почему?

- Просто меня восточная философия больше удовлетворяет, чем западная,
если тебе непременно н а д о знать.

- Какая философия? Сексуальная? Что, разве у них в Китае это лучше?
Ты про это?

- Да я не про Китай. Я вообще про Восток. Бог мой! Неужели надо
продолжать этот бессмысленный разговор?

- Слушай, я тебя серьезно спрашиваю, - говорю я. - Я не шучу. Почему
на Востоке все это лучше?

- Слишком сложно объяснить, понимаешь? -говорит Льюс. - Просто они
считают, что любовь - это общение не только физическое, но и духовное. Да
зачем я тебе стану...

- Но я тоже так считаю! Я тоже считаю, что это - как ты сказал? - и
духовное, и физическое. Честное слово, я тоже так считаю. Но все зависит
от того, с кем у тебя любовь. Если с кем-нибудь, кого ты вовсе...

- Да не ори ты так, ради бога! Если не можешь говорить тихо, давай
прекратим этот...

- Хорошо, хорошо, только ты выслушай! - говорю. Я немножко волновался
и действительно говорил слишком громко. Бывает, что я очень громко говорю,
когда волнуюсь. - Понимаешь, что я хочу сказать: я знаю, что общение
должно быть и физическое, и духовное, и красивое, - словом, всякое такое.
Но ты пойми, не может так быть с каждой - со всеми девчонками, с которыми
целуешься, - не может! А у тебя может?

- Давай прекратим этот разговор, - говорит Льюс. - Не возражаешь?

- Ладно, но все-таки выслушай! Возьмем тебя и эту китаянку. Что у вас
с ней особенно хорошего?

- Я сказал - прекрати!

Конечно, не надо было так вмешиваться в его личную жизнь. Я это
понимаю. Но у Льюса была одна ужасно неприятная черта. Когда мы учились в
Хуттоне, он заставлял меня описывать самые тайные мои переживания, а как
только спросишь его самого, он злится. Не любят эти умники вести умный
разговор, они только сами любят разглагольствовать. Считают, что если он
замолчал, так ты тоже молчи, если он ушел в свою комнату, так и ты уходи.
Когда я учился в Хуттоне,