Беги, Люба, беги!

— А то вы не знаете, что там был Валерий Мытарин и что он мой сосед...

Азарт в глазах Климина растаял, вместо него появилась легкая ирония.

— Как я вижу, смерть мужа не произвела на вас большого впечатления? -

— Вам нужно, чтобы я билась в истерике?

— Почему бы и нет... Или вы были готовы к такому повороту событий?

— Если бы вы хорошо знали моего мужа, то понимали бы, что с ним Нельзя быть готовой ни к чему. Нельзя было... — зло поправилась я.

— Вы знали, что у него другая женщина?

— Да. И Вы знали.

— Верно, — согласился Климин. — Знал, кто и где живет. Но меня это не касалось до той самой минуты, пока их обоих... А вот вас сие касалось самым прямым образом! И вы знали, кто она и где она. Ведь вы уже пытались однажды пробраться в тот дом? Вы помните об этом, Любовь Петровна?

Наверное, если бы капитан сумел решить, чего во мне больше: безумия или коварства, расследовать преступление ему стало бы гораздо легче. Но справиться с этой задачей ему было явно не по силам.

— Изящный, конечно, заказ, надо отдать должное... Представьте картину: спальня, атлас, шелк... Даме пуля в лоб, кавалеру, соответственно, две пули в затылок. Хотите фотографии посмотреть?

— Нет!!! — закричала я, закрываясь руками от сидящего напротив меня чудовища. — Нет!

— Между вами произошла ссора? Когда вы видели мужа в последний раз? Где вы были в ночь с пятницы на субботу?

Вопросы посыпались градом. Я отвечала, стараясь не поддаваться эмоциям, но иногда все-таки срывалась на крик и слезы. Когда Петр Семенович поднялся с места, я была почти в беспамятстве.

— Что ж, если понадобится, вас вызовут... И попрошу никуда не уезжать из города.

Последующие дни смешались в одну непрерывную полосу черной тоскливой суеты. В доме, словно тени, появлялись какие-то люди, родственники, друзья. По счастью, почти все время возле меня была Марина, взявшая на себя большую часть хлопот. Пару раз появлялись следователи, но ничего нового я сообщить им не могла.

В день похорон было солнечно, однако поднялся сильный ветер, гонявший по пустующему участку кладбища песчаные смерчи и осыпавший лица стоявших и крышку гроба хрустящей желтой пылью. Черные ленты венков яростно бились о лапник, выворачивая наизнанку тисненые золотые буквы: «Дорогому...» Незнакомые мужчины в темных плащах говорили что-то над разверстой могилой, потом подходили, целовали мне руку и просили крепиться. В какой-то момент происходящее стало невыносимым, и я едва не упала в обморок. Маринка проводила меня к автобусу.

На поминки собралось не так много людей, но маленькая квартирка едва вместила и их. Пришли несколько наших одноклассников, соседи, сослуживцы Олега. Из его коллег я знала лишь бухгалтера Сергея. Тускло блеснув массивными роговыми очками, он неловко пожал мне руку и, пробормотав слова соболезнования, забился куда-то в угол, словно старался держаться подальше. Казалось, поминки длятся целую вечность. Многие осторожно шушукались. По обрывкам фраз можно было судить, что смерть Олега породила огромное количество слухов, в том числе и нелепых.

Когда все ушли,то сначала женщины убрали и вымыли посуду, а мужчины передвинули столы. Последней была Маринка, поцеловавшая меня на прощание. Хлопнула входная дверь, и в квартире воцарилась плотная, невыносимо давящая на уши, глухая тишина. Я добрела до дивана и села, подтянув колени к самому подбородку и бездумно глядя в одну точку.

Сумерки незаметно окутали квартиру и, расплываясь по полам и стенам, окрасили тишину в ночные цвета. До слуха донесся тревожный звук милицейской сирены. Под окнами промчалась машина, и на потолке мелькнули веселые зайчики от патрульной мигалки. Я подняла голову — в темноте дверного проема виднелась недвижная мужская фигура в длинном плаще.

— Люба... — услышала я и узнала голос Максима, — не бойся, это я.

Он неслышно прошел к дивану и сел чуть поодаль.

— Как ты вошел? — глухо спросила я.

— Дверь была не заперта, тихо ответил Тигрин.

Что ж, может, итак... Мы сидели молча какое-то время,

но чужое присутствие понемногу выводило из болезненного оцепенения. Я повернулась к ночному гостю.

— Зачем ты пришел?

Максим ответил не сразу.

— Я знаю, что тебе плохо.

— Да, — опуская голову, горько усмехнулась я. — Мне плохо. Вокруг меня все рушится... Лидка, Олег... эта Касаревская... Господи, как я ее ненавидела! Но я не хотела этого! А псих говорил, что убьют меня... Я знаю, он со мной играет! Умирают все вокруг... Он едва не убил Лидку, и, если бы не Ферапонтов... Господи а где же Ферапонтов? — вдруг, будто в горячечном бреду, зашептала я, оглядываясь. — Я не видела его очень давно... Может, и с ним что-то случилось?

Максим быстро придвинулся и, прижав мою голову к плечу, зашептал:

— Тихо, девочка, тихо. Не бойся... Все будет хорошо... Лучше поплачь...

И я заплакала.

Вероятно, я поверила его словам, потому что, судя по всему, уснула. Когда я оторвала голову от подушки, за окном светало. Я приподнялась и огляделась. Тигрин спал в кресле, вытянув ноги и неловко откинув голову на подголовник. Мне стало стыдно. Мало того, что ему пришлось терпеть мою истерику, так впереди у него рабочий день, и вряд -ли теперь он будет Легким. Я встала, взяла маленькую подушечку, на которой спала, и попробовала пристроить ему под голову. Едва я его коснулась, он открыл глаза:

— Люба...

— Извини... Как ты? Шея, наверное, затекла?

— Мелочи, — тряхнув головой, бодро отозвался он и встал. — Ну а как ты?

Он улыбнулся, и я вдруг улыбнулась в ответ.

— Приготовлю что-нибудь... — Я направилась на кухню. — Правда, на работу еще рано, но теперь все равно не уснуть.

— Ты собралась на работу? — удивился Максим. — Сам Седоватый распорядился дать тебе неделю отдыха.

— Нет. Дома я не могу сидеть! И мне надо проведать Лидку.

— Глупости! — Казалось, Тигрин рассердился. — Подруга твоя в порядке, за ней в десять глаз смотрят. А ты, как врач, должна понимать, что ведешь себя просто безответственно. Ты сейчас за себя не отвечаешь, а хочешь отвечать за чужие жизни?

Однако его пламенная речь особого действия на меня не оказала. Я знала, что в одиночестве сойду с ума.

— Лучше съезди куда-нибудь отдохнуть, — продолжал Тигрин. — В пригороде есть прекрасные пансионаты...

— Максим, — мягко перебила я, очень стараясь, чтобы голос не дрожал, — несмотря на то, что семья моя фактически уже не существовала, я только вчера похоронила мужа. Может, это и странно, но... мне тяжело. И безмозглое сидение в пансионате совсем меня не привлекает. Я не могу одна.

С большим трудом удержавшись от слез, я торопливо глотнула из чашки. Тигрин несколько мгновений смотрел мне в лицо, потом порывисто схватил за руки и, сжав, слегка потянул на себя:

— Если хочешь, я поеду с тобой... Куда угодно... И когда угодно.

Все вокруг меня завертелось до головокружения. И тут раскаленную, словно электрическая лампочка, паузу разорвала оглушительная трель телефонного звонка.

Узнать имя неизвестного, так вовремя оградившего меня от трудного объяснения, не довелось. Отзываться на мое судорожное: «Слушаю?» — позвонивший не стал.

— Что, молчат? — вопросительно хмыкнул Тигрин, явно раздосадованный. — Не нужно было снимать трубку, пока не включился автоответчик.

— Он сломался, — хмуро ответила я, избегая смотреть на Максима. — Ерунда, просто ошиблись.

Пока я убирала со стола, Максим молчал. Потом шлепнул ладонью и встал:

— Что ж... Если ты в порядке, я, пожалуй, поеду.

— Если ты в «Медирон», может,подвезешь? У меня сегодня приемный день.

Я смотрела решительно. Тигрин окинул меня взглядом, вздохнул и кивнул.

В «Медироне» мало кто знал о моем несчастье. Оно было и к лучшему. После выразившего соболезнования Седоватого, отечески пожурившего, что я вышла на работу, меня час изводила Березкина, заставив таки разреветься с ней на пару.

К началу приема я направилась в седьмой корпус. Толстушка Сонечка встретила меня, как всегда, весело. Пока я ждала свою медсестру, она болтала без умолку обо всем, произошедшем последнее время на нашем этаже. Меж тем подошла Жанна. Судя по настороженному взгляду, она была в курсе, но тактично молчала.