Своя Беда не тянет

До церемонии награждения в Доме культуры оставалось пару часов. Я решил протопить сарай и накормить Рона. Каша была почти готова, и Рон носился вокруг меня, нюхая воздух, когда в мой сарай постучали. Открывал дверь я с мерзким чувством, что ничего хорошего мне этот визит не сулит.

На пороге стояла Ритка. Я улыбнулся, потому что, в принципе, был рад ее видеть. Свою «Оку» она припарковала около сарая, рядом с моей разбитой «аудюхой». В нижнем правом углу ее игрушечной машинки я увидел гордую надпись «Лэнд Круизер».

– Заходи, – сказал я Ритке. – Что, типа поменяла машину?

– Поменяла взгляды на жизнь.

– Мне тоже сегодня советовали.

– Тогда давай к нам на курсы.

– Какие?

– Какие-то мудреные психологические курсы, где учат оптимистично смотреть на вещи.

– Денег не жалко? Зачем менту психологические курсы?

– Ну, спасибо, Дроздов.

– Сазонов.

– Черт ногу сломит. У собаки два имени, у тебя два имени, еще у кого?

– У кактуса.

– У кактуса. – Ритка отрешенно уставилась на старое пианино. – А насчет того, зачем вороне зонтик, в смысле, менту психологические курсы, так отвечаю тебе, что тяжелее работы в милиции, наверное, только работа шахтера. Ну, зарплата, это отдельная песня. На этой неделе уже два раза ночью по тревоге поднимали. Оба раза – учебные. Знаешь, как я спать ложусь? Свисток с вечера в китель, китель на спинку стула, стул поближе к кровати, на стуле телефон. Ложишься и думаешь – зазвонит, не зазвонит? У меня уже интуиция, Дроздов!

– Сазонов.

– У меня интуиция. Я просыпаюсь за минуту до звонка! – Ритка встала, скинула шубу, осталась в красном вязаном свитерке и джинсах. Она подошла к пианино и присела на крышку. Не зря я приволок сюда старый инструмент – хоть какой-то комфорт гостям.

– Ни разу не ошиблась. За минуту! Беру трубку, соображаю с трудом, и всегда происходит один и тот же диалог. Дежурный, непременно со злорадством:

– Спишь?

– Нет, пирожки стряпаю.

– Лучше бы сухари сушила.

Я нашариваю в темноте форму, одеваюсь.

– Ну что, оделась?

– Да, роликовые коньки нахлобучила.

– Давай, шуруй по холодку. Тревога! Целую.

Ну, думаю, хорошо хоть поцеловал. Хватаю тревожный чемоданчик и бегу. На построении выясняется, что свисток у меня одной, у остальных – дети дома из карманов повытаскивали. Начинаю его за спинами передавать. Каждый мой свисток показывает проверяющему, он его рассматривает и кричит: «Молодец, боец!» А ты говоришь, зачем менту психологические курсы! Чтобы с ума не сойти! Кстати, в твоем классе ученичок есть, Баранов. Он у меня раньше на учете стоял, но как ты классным стал, он в примерные заделался.

– Что, опять подрался?

– Да нет, в телефонные террористы заделался!

– Брось! – От удивления я вывалил кашу мимо собачьей миски. Рон отпихнул мои руки мокрым носом и стал подъедать горячее варево прямо с пола. – И кого он терроризирует?

– Меня! Дроздов, Сазонов, поговори с ним, миленький! Спасу от него нет! Он ничего такого не делает, шутит просто, но спасу от него нет! Он же картавый! Звонит по десять раз на день мне в инспекцию, и каждый раз старательно меняя голос, спрашивает:

– Махгахита Хеохгиевна, угадайте с тхег хаз, кто вам звонит?

Я ору:

– Ты, Баранов, ты!

А он мне восторженно:

– И как это вы дохадываетесь?

Ну не говорить же ему, что он картавый. Травма у ребенка будет. Достал, сил моих нет.

Я заржал.

– Ладно, Ритка, больше он звонить тебе не будет. Я найду аргументы, не травмируя его самолюбие. Ты за этим пришла?

– Нет, – отрезала она жестко и присела на табуретку к столу. Когда она начинала говорить таким тоном, глаза ее становились стальными и, если честно, хотелось найти массу срочных дел, чтобы только не слушать, что она дальше скажет.

– Кашу хочешь? – решил я оттянуть неприятности.

– Собачью? Нет, спасибо.

– А что? Я солил. И масла кинул.

– Сам и лопай.

Я взял ложку и стал из кастрюли поглощать остатки каши. Рон чавкал в углу, вылизывая пол.

– Дай попить! – попросила вдруг Ритка.

Я удивился, нашел жестяную кружку и плеснул туда минералки.

– Не могу из металлической, дай стакан.

– Нет стакана.

– Был.

– Разбил.

Ритка открыла свою сумку-баул и вытащила оттуда полиэтиленовый пакет. В пакете лежал... мой стакан, пропавший после визита Питрова. Это был точно он – из школьной столовой, прозрачный, граненый стакан с отбитым, щербатым краем.

– Твой, – сказала Ритка, и, сканируя мои мысли, добавила:

– Упертый из школьной столовой, граненый, с отбитым краем.

Почему-то мне не было охоты признаваться, что это мой стакан.

– Если и мой, то как он у тебя очутился?

Ритка выпила из кружки минералку, и отвела от меня сверлящий взгляд.

– Наш эксперт-криминалист за мной ухлестывает.

– Молодец! – похвалил я эксперта-криминалиста.

– Вечерами он зовет меня в свой кабинет пить чай, покупает дорогие конфеты, хорошие сигареты.

Я кивнул. Шутить у меня отпала охота.

– Вчера вечером, когда мы пили у него чай, я заметила на столе твой стакан. Узнала по отбитому краю и спросила, что за трофей. Он сказал, что Питров из прокуратуры попросил его пальцы сличить с отпечатками на «Макарове», который по делу Грибанова...

Я почувствовал, что желудок мой больше не хочет собачьей каши, и поставил кастрюлю на стол.

– Сличил? – спросил я Ритку голосом, который не мог принадлежать мне.

– Не успел, – по-прежнему не глядя на меня, сказала Ритка. – Стакан я незаметно сперла. Ведь Питров незаконно его у тебя изъял. Украл, можно сказать. А экспертизу попросил по дружбе сделать. Так, для себя.

Я решил не срывать своего облегчения. Меня опять потянуло на шутки.

– Может, ты и «Макаров» от пальчиков протерла?

– Протерла, – кивнула Ритка. – Я, Сазонов, Дроздов, на пенсию через месяц решила уйти. Двадцать лет работы в милиции. Хватит.

Я не знал, что сказать. Я решил помыть кастрюлю из-под каши и налил воды в умывальник.

– Ты мне ничего не хочешь сказать? – неожиданно жалобно спросила Ритка.

– Спасибо, Рит. Понимаешь, меня в эту историю упорно кто-то замешивает. Я разберусь.

Ритка резко встала, наверное, она ждала признаний. А, может, более нежной благодарности? С какой это радости она так печется обо мне, что готова рисковать служебным положением? Я не мог ничего предложить ей взамен. Кроме благодарности. Я снова сказал:

– Спасибо.

Она надела шубу и пошла к двери.

– И еще, – не оборачиваясь, сказала она, – в тот день, когда удрал этот бомж, перед землетрясением, дежурный Луговой сказал, что ты приходил в отделение, ко мне. Но вернулся с порога в машину и больше не возвращался.

– Я уехал. Передумал.

Она кивнула с таким видом, словно давала понять – правды от тебя не дождешься.

– А что у тебя с лицом? – Ритка все не выходила из сарая, хотя я очень на это рассчитывал.

– Мой друг кастрировал кота, – начал я осторожно. – Кот теперь на всех кидается.

– Обычно на всех кидаются кошки, – усмехнулась Ритка.

Жаль, что я не умею обращаться с женщинами. С Риткой всегда было легко, весело и беспроблемно, но в наших отношениях появилась новая нотка, и я не знал, что с этим делать.

– Ты, Дроздов, можешь мне не врать. Тебе же не жениться на мне. Что у тебя с машиной?

Может, поцеловать ей ручку? Можно ли менту целовать ручку?

Я вспотел. И хлебнул минералки прямо из бутылки.

– Автоклуб гонялки в старом аэропорту организовал. Вот, поучаствовал.

– Ой, как неудачно. А у нас, представляешь, ночью к отделению кто-то автобус ритуальный подогнал. Внутри куча оружия, наркотиков, и толпа цыган. Все повинную написали. Говорят, их ОМОН захватил, представляешь? Бред какой-то. – Она опять сверлила меня серыми глазами, и я натянуто рассмеялся.

– Пока, – сказала мне Ритка.

– Пока, – сказал я Ритке.

Может, стоило пригласить ее в кафе, а не пытаться угостить собачьей кашей?