Своя Беда не тянет

– Я не поеду в Марбелью, – наконец сказала Беда.

– Поедешь.

– Нет.

– Да.

– Нет.

– Да.

Я забрал у нее бумаги, фотографии, просмотрел их и положил на кухонный стол.

– Тем более ты поедешь в Марбелью.

– Нет.

– Да. – Я выключил газ, взял тряпку и с тупым усердием стал оттирать печку. – Мой дом, между прочим, расположен рядом с домом скульптора Руставели.

– Мне плевать на Марбелью, плевать на дом, плевать на скульптора Руставели.

– Может, тебе плевать на меня?

– Может, и на тебя. Я сделаю эту работу. Я всех умою. Урою. Во все газеты дам материалы, а потом напишу детектив.

– Ты можешь плевать на скульптора, можешь плевать на меня. Но ты не можешь мне запретить не плевать на тебя. Ты не сунешь свой нос в это дело. Ты поедешь в Марбелью, будешь сидеть там тихо, наслаждаться теплом и элитным российским обществом. – Я отмыл печку и почему-то начал мыть подоконник. – Хочешь, я подарю тебе этот дом? Ведь хочешь!

– Подари его той дуре с якорями!

– Она здесь не при чем. Она вообще нигде не причем. Это Марина.

– Карина, Марина, какая разница? У тебя слюни на длинные светлые волосы, голубые глаза и большие си...

– Заткнись, – я запустил в нее первым, что попалось под руку. Попался пакет с собачьим кормом. Пакет порвался в полете, и до Беды долетел град твердых вонючих шариков.

– Да, и большую плебейскую грудь! – закончила она мысль, набрала в пригоршню рассыпавшегося по столу корма и запихала его в рот.

Зубы у нее были отличные, я не сомневался, что она справится, но все же спросил:

– Водички?

Она кивнула, давясь слезами и «Фрискисом».

Если бы я знал, что в этом кейсе!

Если бы я знал, то не притащил бы его в эту квартиру, и уж тем более бы не показал содержимое чемоданчика Беде.

Я бы... подкинул кейс в гроб, увенчав им груду оружия и наркотиков. Глядишь, нашим доблестным органам не пришлось бы придумывать себе подвиги «для галочки».

Элка не была истеричкой, но бумаги из кейса привели ее в такое буйство, что она до шести утра орала, что это станет делом всей ее жизни. Тираж «Криминального Сибирска» взлетит до небес, подписчики передерутся, а она станет героиней и напишет еще один детектив.

Лучше бы там были деньги.

К семи утра Беда наоралась, нарыдалась, устала, плюхнулась на диван рядом с Роном, и заснула мертвецким сном, уткнувшись носом в собачий затылок. Я остался не у дел, выпил кофе и спрятал кейс со всем содержимым в тайничок, который Ильич использовал для хранения наличности. Туда же я сунул и пистолет. Тайничок находился на кухне, под подоконником. В старых домах там расположен шкафчик-холодильник с отверстием на улицу. Ильич дверцы убрал, сделал панель и, кроме него, только я знал, как она открывается.

Спрятав чемодан и оружие, я решил, что бессонная ночь и раненая нога не повод не пойти на работу. Зная Элку, можно предположить, что она сутки продрыхнет на этом диване. Собаку я заберу с собой, а то не дай бог, она опять поведет ее гулять.

Покидая квартиру, я подумал, что с Бедой у меня опять не мир, не война.

Не мир, не война.

Уж пусть она лучше уедет в Испанию.

Еще я подумал, что больше ни шага не сделаю, чтобы самому разобраться в «грибановском» деле. Пусть им занимается Питров. Он профессионал. Я покорюсь, даже если он решит упрятать меня за решетку. В тюрьме тоже люди живут.

День начался не так, как обычно.

С утра женское большинство школы доставало меня вопросом:

– А что это у вас с лицом?

Я честно отвечал, что кот поцарапал, но они ухмылялись, и в хитрых женских глазах я ясно читал: «Знаем мы кота этого!»

Поэтому, когда Марина, десятой по счету, спросила: «А что это у тебя с лицом?», я ответил:

– Неудачный сексуальный опыт.

И похромал в директорский кабинет. Навстречу попалась Дора Гордеевна, тоже задала вопрос, но другой:

– А что это у вас с машиной?

Я задумался, что бы такое ответить, но ей, похоже, это было неинтересно, потому что она, тряхнув подбородками, вдруг заявила:

– Вы помните, Глеб Сергеевич, что сегодня вечером в Доме культуры церемония награждения лучшего классного руководителя года?

Я не помнил. Я забыл, что победил в городском конкурсе и стал лучшим классным руководителем года. Зато Дора Гордеевна вспомнила, увидев меня с расцарапанным лицом, сильно хромающего, да еще на машине, разбитой в хлам. Лучший классный руководитель. Я думаю, Дора будет довольна. Она всегда говорила, что я подозрительный тип.

Я провел кучу уроков. Провел даже физкультуру, несмотря на сильную боль в ноге. На перемене я забежал в медкабинет и попросил медсестру Танечку сделать мне перевязку. Она ойкнула, увидев рану, но лишних вопросов не задала и быстро наложила повязку.

Лучший классный руководитель!

Пацаны канючили: «Ну, когда откроют тир?» Я не знал, когда его откроют. Тир опечатали «до выяснения обстоятельств», так сказала Марина. Или Лилька? Кто-то из них так сказал. Я боялся и ждал выяснения этих обстоятельств.

К обеду я так устал, что даже не пошел в столовую. Попросил Лильку купить мне в буфете «чего-нибудь» и принести в кабинет. Лилька, зная мои аппетиты и пристрастия, выпросила в столовой кастрюльку, навалила туда пельменей, котлет, винегрета, геркулесовой каши и восемь пирожков. Я даже обиделся, когда она поставила эту бадью на директорский стол перед моим носом. Я же не поросенок какой-нибудь. Я лучший классный...

Я обиделся, но все съел, и мне было вкусно.

– Петь, – грустно пропела Лилька, – родители собрали деньги на венки от школы. Завтра похороны Грибанова.

Это так страшно прозвучало в стенах школы: «Завтра похороны Грибанова», что я опять задумался – может, попытаться что-нибудь сделать для выяснения истины? Такие, как Питров, мало что могут. Такие, как Питров, работают не для истины, а для «галочки».

После обеда я провел два урока ОБЖ в девятом и десятом. С настырностью старой мегеры я сорок пять минут твердил о вреде наркотиков и всего, что с ними связано. Под конец я устал, плюнул, и сказал:

– А, впрочем, это ваша жизнь. И ваш выбор. Грибанов торговал отравой, вы знаете. Завтра похороны.

Кажется, их пробрало, потому что они сидели тихо, прятали глаза, и не дышали.

На перемене я пошел в кабинет, сел в кожаное кресло и... заснул. Мне приснился цыганский табор вокруг костра. Какая-то цыганка танцевала, размахивая широким цветастым подолом, и била в бубен. Цыганка была подозрительно длинная и подозрительно плохо плясала. Я попытался разобраться в этом, и разглядел, что не цыганка это, а Элка. И в руках у нее не бубен, а «Магнум», и не «Магнум», а кейс, и не кейс, а...

Разбудил меня телефонный звонок. Я выхватил из кармана мобильный и сиплым, заспанным голосом ответил:

– Да.

– Живой? – усмехнулись на том конце трубки. Голос принадлежал мужику средних лет, и почему-то сразу было понятно, что ничего хорошего он не скажет.

– Жив, – подтвердил я. – А что, есть варианты?

– Есть, – опять усмехнулся голос. – Были. Но, кажется, ты везунчик. Уж раз так случилось, пересмотри свои взгляды на жизнь. Верни то, что взял, или заключай договор.

Я хотел заорать, что пусть подавятся своим кейсом, но вовремя сообразил, что мобильник не мой и звонят, скорее всего, Ильичу. Глянул на табло – номер не определялся. Мужик на том конце угрожал, и угрожал Ильичу. За что? Почему? Я так устал от своих головняков, что мне было не до чужих.

– Слышь, – сказал я в трубу, – ты сюда больше не звони. Не звони и не пыхти. Я устал. Я очень устал. Я так устал, что мне лень пересматривать свои взгляды на жизнь. Учти это и больше никогда не интересуйся моим здоровьем.

На том конце захлебнулись какой-то тирадой, но я нажал отбой. Я был доволен собой. Как я ему: «Не звони и не пыхти!» Ильич бы так никогда не сказал. Что он должен вернуть? Какой договор заключить? Опять вляпался в какую-нибудь авантюру, чтобы огрести немного денег в свой карман? Ильич делал это регулярно и неумело. Мне надоело вникать в его аферы, и я на многое закрывал глаза. Чего стоили только «спонсорские» поборы с родителей и возня с арендаторами.