Своя Беда не тянет

– Эй! Дежурный! Есть кто у телефона?!

– У телефона одна Сапта есть, – неуверенно ответил высокий, полудетский голос.

Я чуть не выругался прямо в трубку. Дондук Сапта, как мне рассказывала Ритка, был тувинец по национальности, в милиции работал недавно, плохо знал русский язык, и отличался редкой... мягко говоря, несообразительностью. То, что у телефона «одна Сапта» означало, что наша блестяще проведенная операция по захвату наркопритона и целого склада оружия была пустой тратой времени.

– Слушай, Сапта, – взмолился я, – хватай дежурную опергруппу и гони к черному входу. Там, в елках, стоит ритуальный автобус, в нем гроб с оружием, наркотиков на миллион, и цыгане, которые всем этим торговали...

– Подождите, Сапта пишет! Ёлки, ружья, автобуса, гроб, цыгана...

– Шуруй быстрее, Сапта, миленький!

– Шуруйбыс, Сапта, маленький...

– Уйдут цыгане! – заорал я.

И снова повисла тишина.

– Эй!

– Сапта дежурная.

– Хватай опергруппу и к черному входу! Там автобус ритуальный. Тебе премию дадут!

– А цыгана живая?

Я вспотел.

– Была живая.

– А гроб зачем?

– Так автобус ритуальный!

– А елка зачем?

– А как без елки?

Сапта замолчал. Я подумал, а не позвать ли мне Плюшко, может, он силен и в психологии тувинцев?

– Так ты идешь, Сапта?! – спросил я эфир без всякой надежды на ответ.

– А кто говорила?

– Фантомаса.

Я бросил трубку. Будь, что будет. Все, что смог, я сделал.

– Куда едем? – спросила Беда, когда я обессилено плюхнулся в машину.

Я пожал плечами. Я устал думать, стрелять, говорить и шутить. Мне даже не хотелось вести машину, и я был искренне рад, что за рулем Беда. У меня сильно разболелась нога. Так сильно, что я бы не отказался от какого-нибудь обезболивающего.

– Куда едем? – повторила Беда.

– Там Салима волнуется, – подал голос Возлюбленный. – Девочки не спят. Поедем, успокоим!

Элка пожала плечами, и мы поехали.

– По-моему, это дело надо обмыть, – сказала Беда, когда мы остановились у ее дома.

– Я не пью, – чересчур поспешно выпалил Александр Григорьевич.

– И я не пью, – поддержал его я.

– А я пью! – возвестил вдруг Женька и тихо добавил:

– По-моему, мы чудом остались живы!

– И я пью, – Беда вышла из машины и захлопнула дверь. – Раз уж жива осталась.

Я тоже вышел и с чувством острой горечи осмотрел свою «селедку». Кузовного здесь на гораздо большие деньги, чем стоит сама машина. Придется Панасюку и правда пообещать золотые горы. Куплю только краску, шпаклевку, малярный скотч, с остальным он справится.

– Господа! – без автомата Плюшко снова заговорил светским тоном. – Я могу сходить в киоск за бутылкой.

– Пошли, – усмехнулась Элка. – У Салимы и Надиры в баулах все есть. Даже водка.

Мы гурьбой зашли в подъезд. Я вспомнил, что оставил кейс в машине, но решил – черт с ним.

Не успела Элка позвонить, Салима открыла дверь. Она открыла дверь, увидела нашу компанию и, по-бабьи всплеснув руками, затараторила:

– Мальчики! Как я волновалась! Глеб! Что с вашим лицом? Опять пуля? Эллочка! Ты вернулась?! Слава Аллаху! Я же говорила, что все будет хорошо! А где песик?

– В надежном месте! – я отодвинул ее и вошел в квартиру.

Испуганной тенью из коридора в комнату метнулся крупный силуэт Надиры. Не удержавшись, я показал ей «козу». Надира зажмурилась и прижалась к стенке, как делают это в фильмах особо женственные героини. Визжать она не стала, и я сказал ей «Спасибо», отчего она плотнее вжалась в стену.

Элка скинула свою дубленку, тапочки, и посиневшими ногами протопала на кухню, довольно уверенно лавируя между баулами.

– Александр Григорьевич Плюшко, бывший старший научный сотрудник, – Плюшко схватил Салиму за ручку и припал к ней долгим поцелуем. Салима зарделась, Женька нахмурился зеленым лицом. Плюшко отлип от Салимы и протянул ему руку:

– Плюшко, бывший старший, бывший научный... Мы ведь так и не познакомились. Вы так вовремя пришли мне на помощь! Представляете, Глеб, когда старый цыган понял, что я пудрю ему мозги, гоняя по ночным улицам в поисках угнанного джипа, он меня чуть не убил. И вдруг мимо нас медленно, без фар, проезжает «Прощальный кортеж» по направлению к его дому. А там калитка открыта. Цыган бросился к дому, а ваш друг меня посадил в автобус, и мы обсудили, как будем действовать дальше. Я, конечно, опешил немного: ритуальная машина и ваше лицо зеленое в ночи – не для слабонервных! Но... большое вам человеческое спасибо! – Плюшко схватил худыми ручонками лопатообразную лапу Возлюбленного и затряс ее с энтузиазмом старого, доброго знакомого. – А вас как зовут?

– Возлюбленный, – буркнул Женька, – Бывший заключенный.

– Что вы говорите? – удивился Плюшко и отпустил его руку.

– Женька у нас терпеть не может, когда к его женщинам пристают всякие нахалы, – вышла из кухни Беда. – Он их просто мочит. Слушайте, а что за разгром на кухне? Дырка какая-то в стене... Вы что, тут так освоились, что расширяться начали?

– Ой, – всплеснула Салима руками, – это Женечка придумал. Он, представляете, камин на кухне хочет сделать. Как в крутых домах. Этаж, говорит, последний, дом старый, дымоход есть – почему бы не сделать? Крутые за это большие деньги платят, а он – в подарок!

– Я печки-конфетки кладу, – оживился Возлюбленный, – а камины только учусь. Печки в городе не нужны никому, а за камины деньги будут большие платить.

– Ясно, – вздохнула Беда, – решил потренироваться.

– У меня получится!

– И у меня получится! – заорала Беда. – С вязанкой дров на четвертый этаж переться! Салима, Надира, где там у вас алкоголь? Сил нет от всего этого! Накапайте мне, всем накапайте, чтобы дальше можно было жить!

– Плов! Самса! – засуетилась Салима. – Я погрела!

Погрела она. В пять утра!

– «Антовка»! Надира, тащи «Антовку», она в пятой сумке от окна!

Надира отлепилась от стенки и с грацией слона полезла через заграждение баулов.

– Мне у вас нравится! – сообщил Плюшко. – У вас уютно!

– Оставайтесь, – звонко рассмеялась Салима. – Квартира большая, места всем хватит!

Да, ничего эта Салимка. И чего ее Беда так невзлюбила? В пять утра держать разогретыми плов и самсу не способна ни одна российская женщина. Я пристроился на табуретке и заглотил порцию плова, не дожидаясь, пока остальные разместятся вокруг маленького стола. Женьке места не хватило, и он примостился в углу, на полу, сложив свои огромные конечности, и став похожим на гигантского кузнечика. Надира, сторонясь меня, поставила на стол бутылку водки, с неизвестным мне названием «Антовка».

– Паленая? – прищурилась Беда. – По дешевке схватили? В Ташкент попрете?

– Что ты! Водка китайская! Слеза, а не водка! С собой из Ташкента привезли, нам сказали, что в Сибири водка – валюта.

– Валюта, – кивнул Женька, опрокинул в себя стопочку и заложил в пасть самсу, как дрова в топку.

– Слеза, – кивнул Плюшко, и осушил рюмочку мелкими, быстрыми глотками, позабыв свои уверения, что он не пьет.

Беда резким движением влила в себя половину прозрачной жидкости, как вливают неприятное лекарство. Плов она проигнорировала, самсу тоже, закурила только так жадно, как делают первый глоток воды во время жажды.

– Может, и слеза, может, и китайская, может, и валюта. Только гадость редкая, эта ваша «Антовка». – Она выплеснула остаток водки в кактус, и я грустно подумал о том, что Кузя теперь точно загнется. Зря я его уволок из учительской. – Сдуреть можно, водку из Ташкента переть! – Беда с интересом смотрела, как сухая земля впитывает жидкость. – В Сибири все свое. И водка. И даже землетрясения.

– А знаете, я у вас тут действительно поживу! – заявил вдруг Александр Григорьевич. – У меня дома, знаете, холостяцкий разгром. Жена от меня ушла и теперь мою однокомнатную квартиру разменивает. Господи, как это мерзко, муторно и гадко! Я поживу тут, душой отдохну! Надирочка, вы не против?