Своя Беда не тянет

– Надирочка не против, – из своего угла ответил Возлюбленный с набитым ртом.

Надира, жевавшая плов, взяла рюмочку и одним глотком осушила ее. Я думал, у нее язык развяжется, но она молча закусила самсой и молча уставилась на Плюшко темными, раскосыми глазами.

– Живите, живите, – усмехнулась Беда. – Хуже не будет.

– Ой, спасибо! Я по хозяйству помогать буду! В этой квартире столько душевного тепла, уюта, и пахнет пирогами! За всю свою жизнь я ни разу так вкусно не ел! И у меня никогда не было столько друзей! Поживу у вас, хоть немножечко! Только кота своего перевезу завтра!

– Барсика? – подозрительно спросила Беда.

– А откуда вы знаете? – почему-то смутился Александр Григорьевич.

Элка встала и вышла из кухни. Мне показалось, что она мне хочет что-то сказать, и я поплелся за ней. Она стояла в комнате, между тюков, и листала «Коран». Потом поставила его на полку и взяла «Партнерский секс».

– Слушай, а на фига тебе «Партнерский секс»? – съязвил я.

– Лучше спроси, зачем мне «Коран».

– Зачем?

– Чтобы понять, что «Партнерский секс» занятнее.

– Поняла?

– Ты что, в партнеры мне набиваешься?

– Я?! Мастерица ты все передергивать!

– То есть, места, где переспать, у тебя нет!

– Есть! – заорал я чересчур громко, и тише добавил:

– Ильич залег в стационар, его квартира свободна, ключи у меня... Там пельмени, коньяк, кофе и покрывало за пятьсот баксов!

– Подходит, – кивнула Беда и поставила книжку на место, впихнув ее между Донцовой и Акуниным.

Мы тихонько оделись в прихожей и выскользнули за дверь.

– Мы не сдвинулись с места, мы остались в отправной точке, – сказала Беда, когда уселась за руль.

Я хотел зашвырнуть кейс на заднее сиденье, но передумал и остался сидеть, прижав его к груди.

– Да, и наворотили новых дел, – я пальцем постучал по чемоданчику и коротко рассказал ей о своих приключениях.

Элка попыталась присвистнуть, но только бездарно шамкнула губами.

– Открой! – распорядилась она.

– Дома. А то баксы в рот залетят, опять куда-нибудь въедешь.

– Ведру с болтами хуже не будет, – хохотнула Элка. – Я надеюсь, у тебя хватило ума расспросить бабу Капу и глюколова Ваньку Глазкова?

– Ванька клянется, что ничего не знает и к делу отношения не имеет. У него башка любовью так забита, что его на Владимировку забрали. А Капа... Капа, скорее всего, что-то видела, потому что на следующий же день свалила в Тверь. Там у нее какой-то Федя и какая-то пасека.

– Негусто. Какая Тверь? Какая пасека? Зима на дворе. А позвонить нельзя этому кадревичу Феде?

– Капа домашним объявила, что ее все достали. Уехала и координат своих не оставила.

– Слушай, может, у Грибанова любовь какая-нибудь роковая была? Соперник там какой-нибудь?! Смерть за наркотики отпала, идея отмщения его папе какая-то неубедительная, остается смерть за любовь.

– Может быть. Только ты в эти игры больше не играешь. Большую часть времени я ищу тебя, а не убийцу.

– Черта с два! Играю!

Я понимал, что уговорить ее можно только одним способом, поэтому вздохнул и сказал:

– Ты поедешь в Марбелью.

– Повтори.

– Ты поедешь в Марбелью.

– Повтори!

– Поедешь. В Марбелью! У тебя проблемы со слухом, или с мозгами?

Элка исполнила на автомобильном гудке сложный, бравурный марш. В ее распоряжении была только одна нота, но она справилась.

– Тихо! – заорал я.

– Ты поедешь со мной.

– Ну, может быть. Скоро начнутся каникулы...

– Ты поедешь со мной!

– Ну...

– Ты же понимаешь, сейчас это лучший выход – взять и свалить в Марбелью, пока они там не разобрались, кому на самом деле принадлежал пистолет.

– Ну, я подумаю.

– Слушай, да, попытайся подумать. Я еду в любом случае. А ты, если хочешь, бодайся с наркоманами, цыганами, корейцами, следователями, бомжами, котами...

До дома Ильича она ехала, фальшиво напевая «Над Канадой, над Канадой». Я не понял, почему «Над Канадой», но спрашивать не стал.

Кейс я взял с собой в квартиру. «Магнум» лежал у меня в кармане: почему-то я не решился от него избавиться, подкинув в гроб, в общую кучу оружия. Трофеем сегодняшнего вечера была и Беда, поэтому я пропустил ее вперед для гарантии, что она опять не исчезнет.

Рон проспал наше появление. Он сонно приоткрыл глаза на диване, лениво махнул хвостом и снова заснул.

– Кажется, нам придется спать на полу, – сказала Беда и забрала у меня кейс.

Я решил позвонить своему деду Сазону. Ничего, разорю Ильича на междугородние переговоры. Когда я набирал код родного южного города, то ощутил нечто вроде ностальгии. В моем городе сейчас тепло, может быть, даже идет дождь – пахнет мокрым асфальтом и мокрой землей, а о приближении Нового года напоминает только перемигивание ярких гирлянд в витринах магазинов и кафе.

– Але, – раздался в трубке неожиданно тихий голос Сазона.

Дед плохо слышал и потому всегда орал так, что на него жаловались соседи с первого этажа, хотя сам он жил на восьмом.

– Але, – тихо и грустно повторил он. Наверное, он заболел. Я испугался, и гаркнул в трубку так, как обычно разговаривал с дедом – во всю мощь своих неслабых легких.

– Дед! Это я, Глеб!

– Сынка, ты что ли? – по-прежнему тихо спросил Сазон. – А чего ты орешь, как голодный медведь на Севере?

От неожиданности я чуть не выронил трубку.

– Дед, ты что, купил слуховой аппарат?

– У меня нормальный слух, – отрезал дед. – Был. А сегодня Галка вставила мне одну хреновину.

– Какая Галка? Какая хреновина? Куда вставила? – заорал я.

– Ну, – вроде как смутился дед, – Галка, это секретарша моя. Она привезла из Японии новомодную хрень, которую в ухо вставляешь и ... в общем, мужская сила удваивается. Я попробовал, помогает. Только орут все кругом, как слоны перед случкой, башка трещит. Я и тебе такую заказал!

– Не, дед, дай отбой, а то у меня от этой самурайской хреновины мужская сила из ушей попрет.

– Ну, как знаешь, – обиделся дед. – А чего ты так орешь? Оглох что ли?

Я мысленно поставил пять баллов секретарше Галке за то, что она все-таки умудрилась вставить Сазону в ухо слуховой аппарат, сопроводив это действие единственно возможной легендой. Наверное, дед задрал своей глухотой всех своих подчиненных в тире, который ему принадлежал. Учитывая, что он подполковник в отставке, Сазон наверняка требует от служащих армейской дисциплинки, а сам при этом ни черта не слышит. Теперь он слышит нормально, но все орут по привычке, разговаривая с ним.

– Башка болит от криков этих, – снова пожаловался он.

– Это скоро пройдет, – я постарался говорить тише.

– А чегой-то ты меня хоронишь? – неожиданно рявкнул дед своим прежним командирским рыком. – Звонишь зачем? Надо чего?!! – Совсем невыносимым стал старый с тех пор как обзавелся деньгами и собственным бизнесом.

– Денег надо! Я отправляю Элку в Марбелью!

– Ладно, сынка! Будут вам конфетки, будут вам баранки! Будет Элке Марбелья! Завтра ей бабла подкину переводом. А тебе, сынка, деньжат не подкинуть? – ехидно поинтересовался Сазон, и я понял преимущества его глухоты: не сильно-то он раньше был силен в перепалках.

– Нет! – рявкнул я.

– Ну, как знаешь, – дед повесил трубку.

Беда ковырялась с замком кейса, я не стал ей помогать, а пошел на кухню варить кофе. Мне не было дела до того, сколько зелени лежит в этом кожаном чемоданчике.

Кофеварки у Ильича не было, кофе он варил в турке. Я начал колдовать, отмеряя нужное количество кофе и сахара. Когда пенка поднялась ровно настолько, что нужно было снимать турку с огня, на кухню зашла Беда. На ней почему-то не было очков, и смотрела она беспомощно, как человек, который не просто снял очки, а безвозвратно их потерял. В руках она держала какие-то бумаги, кассету, фотографии, и пыталась что-то сказать, но только открывала и закрывала беззвучно рот. Меня это зрелище так заворожило, что я проворонил кофе. Он с гнусным шипением выплеснулся на печку и залил голубое газовое пламя.