Империя страха

— Мат тебе, Леха, — довольно объявил Жбан, зажав черного короля между белыми ладьей и ферзем.

Леха притворно удивился, глядя на доску во все глаза, как будто пытался изменить ситуацию взглядом.

Но в конце концов он признал собственное поражение, сказав:

— Что-то ты сегодня в ударе.

Федор Петрович довольно заржал, откинув­шись на высокую спинку плюшевого кресла, при этом его жирные телеса заколыхались, как потревоженный холодец, а на одутловатом лице проступила влажная испарина.

Внешне хозяин квартиры выглядел на все пятьдесят, хотя в действительности ему еще не было и сорока.

Бывший штангист, подававший в свое время огромные надежды, но так и не вышедший за рамки «перспективных» спортсменов, Жбанович — такова была его настоящая фамилия — обладал непомерными амбициями и прямо про­порциональной ленью при минимуме досто­инств. Не сумев сделать карьеру чемпиона, он сообразил, что есть иной путь — пусть не совсем законный, но несравненно более прибыльный.

Именно тогда он начал собирать вокруг себя отчаянных парней, но первый же криминаль­ный опыт оказался для него неудачным. Федора Петровича посадили за грабеж.

Зона оказалась для него новым испытанием, где одними только мышцами авторитета не за­работаешь. Слегка погоношившись, но получив незабываемый урок — когда его, почти Жаботинского, беспощадно отметелили трое худень­ких пареньков, — Федя понял, что сила решает далеко не все жизненные проблемы: нужны бы­ли мозги, а главное — связи.

Криминальная верхушка отказалась принять его в свои ряды, и тогда он пошел по другому пути.

«Хозяин», или, проще говоря, начальник ко­лонии, принял с распростертыми объятиями но­вообращенного зека, устроив тому встречу с на­чальником оперчасти.

«Кум» же не увидел в Жбановиче реальной перспективы для своих паучьих делишек и про­сто порекомендовал его в «актив».

Тем не менее Федя моментально сменил ле­сную делянку на кружок художественной само­деятельности и надел на руку повязку — таким образом он обеспечил себе «УДО», то есть ус­ловно-досрочное освобождение.

Вернувшись в родной Тмутараканьск, где сибирская природа закаляла достойные кадры, Федя стал Жбаном — бывшим спортсменом, бывшим зеком, сплевывающим через зубы и «ботающим» не иначе как по «фене», — к кото­рому потянулась сопливая молодежь, жаждущая блатной романтики.

Отсидка научила Федора Петровича двум важным правилам: не попадайся в руки ментов сам, если за тебя это могут сделать другие, и не обижай себя при дележке, потому как, кроме тебя самого, кто же о тебе еще побеспокоится.

Возведя все это в ранг аксиомы, Жбан при­нялся благостно наживать капитал, без сожале­ния расставаясь с членами своей банды, уходя­щими на этап. Дела его пошли в гору.

Но случилась одна маленькая неприятность. В город вернулся вор в законе, оттрубивший де­сятку, что называется, «от звонка до звонка». Для него не составило труда навести соответст­вующие справки о «блатном» по кличке Жбан, и звезда Федора Петровича безвозвратно закати­лась.

Его бы, конечно, зарезали как самозванца, взявшего на себя незаслуженные полномочия. Спас Жбановича банальный побег.

И вот Москва-столица легла у его ног на перроне Казанского вокзала.

Какое-то время Федя сидел тихо и смирно, стараясь понапрасну не высовываться, но при­обретенный опыт быстро дал ответ на извечный вопрос «что делать?», и новоиспеченный пахан сгреб под свое крылышко крепкую бригаду, подбирая людей в дешевых пивнухах и едва ли не под заборами.

С той поры минуло восемь лет, и никто уже не мог напомнить Жбану, кем он был на самом деле.

Теперь, буквально расплываясь в глубоком кресле, сидел довольный жизнью властный и удачливый пахан. Позабывшие о тренировках мышцы постепенно превратились в трясущееся желе, глазки заплыли, как у откормленного ка­бана, а на месте привычного подбородка появи­лись многослойные складки, похожие на подол плиссированной юбки. Федя процветал и наде­ялся, что так будет всегда,

Пухлые пальчики принялись вновь расстав­лять фигуры на шахматной доске, но Леха отча­янно запротестовал:

— Нет, с меня хватит. Башка трещит, как будто в ней кузнецы работают.

— Да ладно тебе, — начал уговаривать ох­ранника Жбан, — еще партейку, и все.

Неизвестно, чем бы закончились их слово­прения, если бы в этот момент на пороге гости­ной не появился второй телохранитель.

Высокий, худощавый, с ввалившимися от постоянного недосыпания глазами, он походил на египетскую мумию, облаченную в современ­ные шмотки.

Подойдя к пахану, охранник заговорил:

— Федя, у нас неприятности.

Этого слова Жбан терпеть не мог, поэтому грозно воззрился на вошедшего, медленно про­тянув:

— Ну, что еще?

— Шурик вернулся...

— А Димон где? — перебил «мумию» быв­ший штангист.

Ни слова не сказав в ответ, худосочный па­рень распахнул дверь, приглашая кого-то войти в комнату.

На пороге появился среднего роста молодой человек с помятым лицом и огромной шишкой на широком лбу.

— Где остальные? — спросил пахан, и тон, которым был задан вопрос, не сулшг Шурику ничего хорошего.

Ноги Шурика подгибались от непомерной усталости, но он не решался присесть без при­глашения старшего, поэтому оперся плечом о дверной косяк и заговорил, едва ворочая непо­слушным языком:

— Эти козлы смылись, перебив почти всех наших пацанов, кроме тех, которые остались на квартире в Чертанове. Димон, Молоток, Сеня Дуб, Олег — мертвы. Куда делся Андрон, я не знаю. Меня долбанули Сениной дубинкой по башке, и я отъехал, а когда очухался, вокруг были одни трупы... — Он затих, как паровозный котел, из которого спустили пары.

Несколько минут в комнате висела гнетущая тишина. Никто не решался первым нарушить молчание, а Жбан, гневно сдвинув брови, погру­зился в глубокую задумчивость.

Наконец его щеки задрожали, предвещая неминуемую бурю, которая не замедлила разра­зиться. Поднявшись на толстых, слоновьих но­гах, Федор Петрович приблизился к Шурику и зашипел тому в лицо:

— А почему ты остался в живых? Неужели ты не мог пристрелить этих скотов, вышибить им мозги?! За что я плачу тебе деньги, урод?!

Парень стушевался, не зная, что сказать, а Жбан продолжил:

— Если ты, гнида, думаешь, что я посочув­ствую тебе, то глубоко заблуждаешься...

Не договорив, пахан с разворота влепил подручному звонкую затрещину.

В другой момент Шурик легко бы выдержал и не такие побои, но сейчас он едва стоял на ногах, поэтому покачнулся и медленно сполз по стеночке.

А толстяк принялся нещадно лупить парня ногами, норовя угодить ему в лицо. Физионо­мия Жбана перекосилась в приступе отчаянного безумия — он вымещал на незадачливом бойце всю горечь и обиду своего поражения.

Картина была в его руках, но без цепочки она оставалась просто любительским полотном, которому только и место, что на старом чердаке.

Наконец Федор Петрович утомился и, ста­раясь восстановить сбившееся дыхание, тяжело

засопел, глядя на окровавленное лицо своей беззащитной жертвы.

У Шурика от нанесенных побоев треснула нижняя губа, а под глазами образовались гро­мадные лиловые ссадины; из расквашенного но­са вытекала тонкая струйка багровой крови, ска­тываясь на припухший подбородок.

— Уберите от меня этого слюнтяя, — распо­рядился Жбан, обращаясь к молчаливым охран­никам.

Те с готовностью выполнили приказ, стара­ясь скрыть от шефа собственные эмоции. Под­хватив поверженного товарища под мышки, они отнесли его в ванную комнату, предоставив из­битому парню позаботиться о себе самому.

Когда квадратный Леха вернулся в гости­ную, то обнаружил босса растянувшимся на ши­роком диване. 

От былого гнева не осталось и следа — сей­час Федор Петрович походил просто на обрюзг­шего, утомленного бессонницей и непомерны­ми переживаниями толстяка преклонных лет.

Усевшись на прежнее место, Леха вполголо­са спросил:

— Что будем делать?

— Не знаю, — честно признался Жбан и оза­боченно повторил: — Не знаю.