Империя страха

— Значит так, цепь надо приложить замком к углу церкви, натянув один край точно к осно­ванию дуба, — и он тут же принялся выполнять все, что сказал, — потом изогнуть у дерева це­почку так, чтобы получился прямой угол...

Приятели наблюдали за действиями Антона, как ребенок следит за руками фокусника.

На картине появился позолоченный узор в виде прямоугольного треугольника с остроко­нечной вершиной у изображения церкви.

— ...Теперь к получившейся точке нужно прибавить сумму всех чисел пробы на замке, — продолжал «колдовать» майор. — Какая у нас здесь проба?..

— Отметь точку карандашом, — посоветовал Чижов, — а то придется все выкладывать по новой.

Лямзин потянулся к внутреннему карману и извлек оттуда шариковую ручку. Сделав на кар­тине едва различимую пометку, он поднес к гла­зам маленький ювелирный замочек, приняв­шись диктовать цифры:

— Три... восемь... шесть... Сколько получи­лось?

— Семнадцать, — с готовностью выпалил Иваныч и спросил: — А дальше что?

На миг заглянув в рукопись, майор произ­нес:

— Теперь нужно померить, сколько санти­метров в этом маленьком отрезочке цепочки, — он имел в виду меньший из получившихся кате­тов, — и приплюсовать к нему семнадцать сан­тиметров, а полученную сумму умножить на ту же пробу... Юрик, сходи к Ольге, может, у нее есть линейка или сантиметр?

— Геометрия какая-то, — недовольно про­бурчал вор, напрочь запутавшийся в расчетах, но просьбу Антона выполнил.

Через минуту он вернулся, держа в руках старую школьную линейку из цветной пласт­массы.

— Так, сколько у нас здесь? — Комитетчик вновь выложил на картине цепочку в виде пря­моугольного треугольника и принялся произво­дить замеры. — Семь с половиной, — произнес он и вновь посмотрел на Дегтярева. — Сходи еще раз к Ольге, может, у нее есть калькулятор.

— Куркулятор, — переиначил Гвоздик. А по­том недовольно пробурчал: — Может, что еще, скажи сразу, чтобы я по сто раз не бегал.

— Больше ничего, — терпеливо отозвался

майор, состроив на лице самую безобидную улыбочку.

— Да Бог с ним, с калькулятором, — вме­шался Чижов, — сейчас в столбик посчитаем; значит, семнадцать плюс семь с половиной, по­лучится двадцать четыре с половиной, и умно­жить на триста восемьдесят шесть... получа­ем... — он начал производить расчеты на вы­рванном из блокнота листочке, — получаем девять тысяч четыреста пятьдесят семь.

Пробежав глазами ровные столбцы цифр, майор, удовлетворенно крякнув, добавил:

— Миллиметров, то есть по-другому будет девять с половиной метров без малого.

— С этим все ясно, — произнес Гвоздик, — но вот где искать эту самую церковь? Россия-то большая.

На несколько минут в комнате повисла тягу­чая пауза, и Иваныч, растянувшись на полу, от нечего делать принялся рассматривать картину, склонив лицо над самым полотном.

Его голос прозвучал несколько неожиданно, и Лямзин даже слегка вздрогнул.

— Есть! — громко выкрикнул Чижов. — На­шел!

— Чего нашел? — Гвоздик вопросительно уставился на каскадера.

А майор в свою очередь спросил:

—Где?

Приподняв картину за нижний левый угол, Иваныч поднес ее к окну и ткнул указательным пальцем в едва заметные на темном фоне буквы:

— Вот, смотрите...

Все трое склонились над живописным по­лотном, а комитетчик прочитал вслух: 

— «М. Серебрянский. Успенское, лето тыся­ча девятьсот семнадцатого года».

— Все ясно, — поспешно выпалил вор, — вооружаемся лопатами — и вперед, за долго­жданным богатством. — В его словах ощущалось нетерпеливое оживление, смещанное с немалой долей иронии. — Только где гарантия, что на этом месте не стоит какой-нибудь дом, строите­ли которого давным-давно прикарманили себе побрякушки или не сдали их государству в об­мен на новенький «Москвич»?

Поднявшись на ноги, Антон глубокомыс­ленно изрек:

— Что ж, давайте прокатимся и все узнаем, чем сидеть здесь и гадать понапрасну.

 * * *

Федор Петрович чувствовал себя отврати­тельно, можно даже сказать паршиво: мало того, что ему предъявили обвинение по статье сто двадцать пятой — похищение человека, так еще и здорово избили при задержании. Но, как гово­рится, не было бы счастья, да несчастье помог­ло...

Прибывший по первому звонку личный ад­вокат Жбана привез с собой любопытный доку­мент, о котором сам пахан уже успел позабыть. Это была медицинская справка, в которой гово­рилось, что Жбанович Ф.П. за день до ареста прошел врачебное освидетельствование и был признан абсолютно здоровым.

Сейчас, глядя на измочаленного, с синяком на пол-лица толстяка, адвокат мгновенно опре­делил линию защиты и стал переть напролом.

— Что же это вы, господин оперуполномоченный, — обратился правозащитник к сидяще­му напротив седому милиционеру, руководив­шему задержанием, — позволяете своим подчи­ненным распускать руки?

Опер угрюмо насупился, но посчитал за луч­шее промолчать, а юрист продолжил:

— Профессор Лепихин, между прочим, суд­медэксперт, лично проводивший медицинское освидетельствование, — в словах адвоката скво­зил неприкрытый сарказм, — подтвердит, что еще вчера мой клиент был в добром здравии, а сегодня на него просто больно смотреть. Вы­нужден поставить вас в известность, что буду ре­комендовать господину Жбановичу подать на вас в суд за нанесение тяжких телесных повреж­дений. Между прочим, — оживился адвокат, — а где жертва похищения? Или, может быть, у вас есть письменное заявление по факту случивше­гося?..

У опера уже было недвусмысленное предуп­реждение от начальства, когда он при аналогич­ных обстоятельствах здорово подпортил вывеску одному бизнесмену. И надо же было так слу­читься, что у того оказались друзья в министер­ском аппарате. Седой крепыш понимал: стоит Жбану подать на него в суд, и пенсию он будет зарабатывать дворником или попросится к тому же Жбану охранять его персональную... туалет­ную бумагу — большего ему не доверят. Да и по­терпевший как сквозь землю провалился.

Нужно было договориться по-хорошему, и опер примирительно заговорил:

— Давайте сделаем так. — Ему, старому сы­щику, было до чертиков противно идти на по­пятную перед этим раскормленным боровом, но за плечами была семья и двадцать лет относительно честной службы. — Я закрываю дело ввиду отсутствия состава преступления, а вы мне пишете бумагу, что не имеете претензий.

— Никакой бумаги писать я не буду, — веско процедил Жбан, — а отпустить вы меня и так отпустите, терпилы-то нет.

Федор Петрович засмеялся своим глубоким, грудным смехом, при этом его жирное тело затряслось, как испытываемый на вибростенде кисель.

Отсмеявшись, задержанный продолжил:

— Но если я буду свободен, то можешь не волноваться — заявы не будет.

Поморщившись, как от зубной боли, опер внутренне вскипел, но дать волю собственным чувствам не решился.

Таким образом, спустя четыре часа после шумно проведенной операции по освобождению «заложника», старший группы захвата был вынужден подписать бумаги, дающие свободу не только Жбановичу, но и всем его «быкам».

Еще через час вся теплая компашка собралась в квартире пахана.

Толстяк был вне себя от ярости, и его охранники боялись сказать лишнее слово. Они знали, что в гневе их хозяин бывает груб.

Упав на диван в гостиной, Жбан угрожающе процедил:

— Ну, суки паскудные, они у меня кровью срать будут!

— Для этого их нужно сперва найти, — осторожно предположил квадратный Леха, моментом догадавшийся, что речь идет о трех приятелях.

И тут взгляд хозяина квартиры упал на валяющуюся на полу пустую раму, из которой Иваныч вырезал полотно.

— Картина! — не своим голосом вскричал Федя, неожиданно проворно для столь внушительной комплекции вскакивая на ноги. — Где картина?!

Посмотрев на опустевшее кресло, Леха лишь присвистнул от удивления, но благоразумно промолчал.

А Жбан продолжал бушевать:

— Эти пидарасы прихлопнули моих лучших людей, засадили меня в каталажку да еще и картину спиз... — не договорив, он устало рухнул на диван.