Империя страха

Гвоздик вяло пожал плечами и дипломатич­но промолчал, как бы говоря всем своим видом, что запамятовал имя праздного болтуна.

Но приятель и не настаивал на ответе. Он вкратце рассказал Гвоздику свою незатейливую историю.

— Я как откинулся, пару месяцев грелся на югах, заодно и бобров по маленькому раскаты­вал (что означало на их языке — обыгрывал бо­гатых ротозеев в карты), да потом дельце наклю­нулось в столице, вот я и прикатил. Развели тут одного лоха по-крупному, да тот к ментам лома­нулся, вот меня и упаковали. Но это ненадол­го — нет свидетелей, нет улик, а все их мусорские прокладки хороши только для голимых фуцинов. Думаю, что до суда не доведут, через недельку отпустят.

— Ништяк, — ободрительно протянул Гвоз­дик и мечтательно произнес: — Может, и мне окраску поменять? Возьмешь к себе в ученики, а, Мишаня? — Он по-дружески назвал собесед­ника по имени.

Тот искренне рассмеялся и больше для публики, которая ловила каждое их слово, чем дей­ствительно думая так, ответил:

— Мне в пору к тебе в подмастерья записы­ваться. Как ты раскалываешь скважины — так это не каждому под силу. — Неожиданно он переключился на другую тему: — Ты как всегда один работал или с подельником?

Юра откровенно изумился и в свою очередь спросил:

— А разве я когда-то работал по-другому? Нет, один. — Вдруг он задумался, как будто его посетила неприятная мысль, и принялся раз­мышлять вслух: — Вот только как они на меня вышли?

В диалог вмешался молчавший до этого По­ляк:

— Может, где засветка была? По пьяному делу ни с кем не делился?

Оба приятеля посмотрели на носатого коро­тышку такими взглядами, что тот поневоле за­молчал, проглотив окончание последнего слова.

— Кроме скупщика, никто ни о чем не знал, — глубокомысленно изрек Гвоздик.

— Так, может, барыган скурвился? — про­должал вопрошать Сорока. — Ты с кем послед­нее время работал?

Дегтярев протяжно вздохнул и улыбнулся краешком губ, вспомнив перепуганную физио­номию ювелира; вслух же он протянул:.

— С толстым Абрашкой...

— Погоди, — насторожился Поляк, — это не с Цимбалевичем, случаем?

На этот раз пришла пора удивляться Соро­ке — округлив глаза, он вопросительно уставил­ся на собеседника:

— А ты откуда его знаешь? Ты же не вор, а гопник. Или тоже приходилось безделушки сда­вать?

— Нет, я предпочитал брать лаве, — ответст­вовал коротышка и тут же пояснил: — Меня в эту хату, как ты уже знаешь, только сегодня перекинули, а до этого я парился в пятой. Так вот — твой Абрашка там. Его собирались опус­тить — уж больно скользкая харя и помелом метет, что привокзальная хуна, но он пообещал закинуть на общак воздуха (имелись в виду день­ги) и сказал, что знает многих воров.

Дегтярев слушал не перебивая, когда же Поляк выговорился, Юра спросил:

— А есть связь с пятой хатой?

— Хочешь зарядить маляву? — понял Соро­ка и весело подмигнул носатому: — Сделаешь?

— Какой базар, — отозвался Поляк, доволь­ный тем, что может быть полезен авторитетным ворам, — дорогой пустим. Только что писать?

Лицо Гвоздика покрылось багровыми пят­нами, и он процедил сквозь зубы, даже не пыта­ясь скрыть неприязнь к ювелиру:

— Скажи смотрящему, что я прошу прижать к ногтю негодяя, если этот толстожопый урод раскроет свое хайло. Пусть слегка покошмарят Абрашку, только не перегнут палку, а то он при­сядет на измену и сдастся легавым с потрохами.

— Сделаю, — в очередной раз пообещал По­ляк.

— И допиши от меня, — вставил свое веское слово Сорока, — что Гвоздик честный жулик, и я за него отвечаю, как за себя.

Юра широко улыбнулся и похлопал прияте­ля по плечу:

— Спасибо, друг, за подписку, долг плате­жом красен.

— Кочумарь, братело, какие могут быть пла­тежи. Мы с тобой все долги еще на «крытой» списали, так что не в кипешь. Давай лучше про­пустим по стаканчику. Тебя сегодня дергать не будут?

Пренебрежительно махнув рукой в сторону запертой двери, Дегтярев зло процедил:

— А сосут они все большой и толстый... До­ставай ампулу — произведем впендюр.

Присутствующие дружно рассмеялись, а на столе уже возникла бутылочка «Столичной» с яркой, красно-белой этикеткой.

Братва собиралась гульнуть, и на лицах уго­ловников отразились совершенно противопо­ложные чувства — в зависимости от статуса и за­нимаемого положения в «табели о рангах» не­зыблемой преступной иерархии.

Блатные, или как они сами себя называли — «отрицаловка», стали оживленно переговари­ваться, сгрудившись вокруг железного стола, во главе которого сидел наиболее авторитетный Сорока, являющийся к тому же и «смотрящим» камеры.

«Мужики» держались в сторонке, глотая слюнки и искоса поглядывая на готовящийся банкет — им не полагалось расслабляться.

Но хуже всех чувствовали себя «опущен­ные» — самая бесправная и угнетенная часть за­ключенных. (Среди «петухов» преобладали на­сильники малолетних, преступники, выдавшие своих подельников, или новички, мнившие себя на свободе слишком крутыми, чтобы считаться с воровскими традициями, и за это поплатившие­ся собственной честью, которой, по сути дела, у них никогда и не было.)

Глядя на то, как к первой бутылочке прибавились еще две, они на глазах сникали, потому что это не сулило им ничего хорошего.

Напившись, блатные могли устроить себе забаву, организовав «петушиные бои» до первой крови, заставить «дать в ухо» «куму» — то есть оперработнику тюрьмы, который якобы прячет­ся в бетонных стенах, чтобы подслушать разго­воры братвы, или все может закончиться ба­нальным изнасилованием. По-любому — ничего хорошего «Светочкам», «Леночкам» и «Маничкам» — ждать не приходилось.

А от окна неслись громкие реплики, пере­межаемые смачным хохотком, от которого со­дрогались прочные стены. Веселье было в самом разгаре.

Надзиратели все слышали, но не вмешива­лись, предпочитая сохранять в отношениях ус­тойчивый паритет.

Для них было главным то, что все подслед­ственные находятся по камерам, а чем они там занимаются — это, в общем-то, не их забота.

Да и потом, водка и закуска попадали в тюрь­му не по воздуху, а передавались ими — контро­лерами — естественно, за отдельное вознаграж­дение, являющееся значимым довеском к ми­зерной зарплате, а порой и полностью заменяя таковую.

В отличие от государственного бюджета, об-щак не может быть пустым, потому что за это кто-то может ответить своей жизнью.

И застолье продолжалось. Но по мере того как пустела тара, а ее содержимое весело пле­скалось в распахнутых глазах, гомон затихал, постепенно сходя на нет.

Глава 7

Мелодичный звонок наполнил квартиру Аникеева переливчатой трелью. Паша проворно вскочил и бросился открывать дверь, подтяги­вая на ходу сползающие джинсы.

Лямзин с подругой приветливо улыбались добродушному хозяину, который поспешил по­сторониться, впуская гостей в тесноватый кори­дорчик.

— Привет, Павлуха, — Лямзин протянул то­варищу крепкую ладонь, и она утонула в медве­жьих лапах толстяка, — знакомься, это Мария...

— Лучше Маша, — поспешно выпалила она, — так привычнее. .

— Павел, — произнес Аникеев и несколько театрально прикоснулся губами к руке блондинки.

Майор не преминул подметить, лукаво по­глядывая на подругу:

— Известный ловелас, поэтому будь с ним поосторожнее.

Все трое весело рассмеялись, после чего хо­зяин квартиры проводил девушку в гостиную, включив ей телевизор, а сам вернулся на кухню.

— Это мой школьный друг Антон Лямзин — он майор... — здоровяк прервался, вопроситель­но уставившись на комитетчика, — или уже под­полковник?

— По-прежнему майор, — отозвался Лям­зин.

— ...майор ФСБ, — закончил Паша и, в свою очередь, назвал поднявшегося из-за стола Чижова, — а это знаменитый каскадер Ваня Чижов, более известный в богемной среде под псев­донимом Иваныч.

Мужчины обменялись скупым рукопожатием и уселись напротив друг друга. Чижов в упор рассматривал вновь прибывшего гостя, даже не пытаясь скрыть собственного