Гном и Кассандра

— А то, что пацана, как вы говорите, приблудного, могли насмерть сбить, это как?

— Как? А плевать, вот как. И это еще мягко сказано. Что вылупилась-то?

— Между прочим, это ваш сосед. Бывший. Из той, девятой квартиры.

— Тогда тем более. Одним полудурком меньше было б. Эка беда.

— Слушай! — Аля вперилась в нее сузившимися от бешенства глазами. — А может, мне тебе сейчас по роже дать, старая нутрия? Со всей дури. Не боишься?

— Нет. Кишка тонка у тебя. И в жопе не кругло. Я ж неспроста тогда сказала дураку Стасу: она мне подойдет. Ты и подошла. Если б ты могла ударить восьмидесятилетнюю старуху, да еще со всей дури, я б разве сказала: подойдет? Я бы другую дурочку приискала. А сейчас — повторяю еще раз: про-ва-ли-вай!

— Ладно. А с отверткой что делать, дозвольте поинтересоваться?

— С отверткой-то? А засунь ее себе поглубже в интимное место.

— Грубите, мадам? Кажется, все же придется — со всей дури.

— Всё, всё! — старуха Ивсталия вскинула руки. — Что пардон, то пардон. Рыбка иглоперая! Однако разговор наш в самом деле закончен. Договоришься со Стасом о расчете. Вдруг чего обломится. Хотя едва ли. Только не вздумай в суд на него подавать. От дерьма не отмоешься.

— Договорюсь. Однако что же все-таки это было-то? Ну вот просто из интересу. Зачем был тот кордебалет? Подвалы какие-то. Ящики с инструментами. Громилы на «Тойоте». Игра?

— А ты не догадалась? Всё было по правде. И коллекция была. Только — не там. Ну я ж не идиотка, а? Это был отвлекающий маневр, понимаешь? Я поняла, что Стас наши разговоры прослушивал, и навешала ему лапши на уши, как теперь говорят. Ну и тебе заодно. Вот он и нанял троих дуболомов, слесарей с автобазы. Я даже слышала его разговор по телефону с этими тупорылыми. Господи, этот болван думал, что если он включит в ванной душ и гнусавит гадючьим шепотком, никто его не услышит. А ты подумала — на тебя мафия, что ли, охотится? Преступный синдикат? — Ивсталия вновь задергалась от смеха. — Нет, к счастью. Потому и торопилась, чтоб не прознали. И никто не собирался тебя сбивать. Уж тем более, убивать. У тебя бы просто вырвали чемодан на выходе из подвала, и всё. Ну в крайнем случае треснули бы по башке, это нормально. А коллекция в это же время — Ивсталия блаженно прикрыла глаза, точно прислушиваясь к отдаленной музыке, — спокойно ушла в аэропорт. — Тут тетушка Ивсталия прямо-таки торжествующе расхохоталась. — И вот недавно она прибыла по назначению. В Чехию, в город Брно. К моему сыну, чтоб ты знала! К моей…

— Кровиночке? Слыхала, слыхала, как же, — Аля коротко хохотнула.

— Слыхала? — Ивсталия тотчас перестала смеяться и вперила в Алю сухой, колючий взгляд. — Что это ты слыхала?

— Да всяко слыхала, — лениво протянула Аля, наслаждаясь производимым эффектом. — Слыхала, что бездельник и дармоед. Что стишки говённые пишет, слыхала, что…

— Да кто ты такая, чтобы о нем судить?! Ты на себя в зеркало глянь, прежде чем рот разевать на людей. Чучело-мяучело!

— А чего глядеть. Я ведь, тетенька-мотенька, престарелую мать одну не бросала. Денег из нее, как вурдалак поганый, не тянула. Стишков правда, не писала, так оно и к лучшему. Стишки-то какие? Небось, без рифм и знаков препинания. Спорим, угадала? Да ладно, не пыхтите, пойду, пожалуй. Засиделась я у вас. А что, теть Тась, может махнем водочки на прощаньице. А?! Небось, больше не свидимся.

— Не свидимся, — Ивсталия сморщилась, как от колик желудочных закатила глаза и некоторое время молчала. — Вот уж точно, не свидимся. А водочку — это ступай себе в рюмочную. Тут неподалеку. «Орфей» называется. Ведь название нашли…

— Не, в рюмочную неохота. Я там вчера была. Хламно, срамно. А плесните-ка что ли вашего «Куантро». А?! Трубы горят после вчерашнего.

— Куантро? А что. А принеси. Ты знаешь, где…

* * *

— А вот теперь, девка, слушай меня. И не пучь на меня глаза. Ты можешь мне городить про то, что Владик пишет говённые стишки, что он пустая бездарь, безжалостный эгоист и сукин сын. Господи! А то я этого не знаю! Да тебе б так знать, как я знаю. Я б тебе добавила еще такого, чего никто не ведает. Если бы не я, он бы сидел, понимаешь? И сидел бы — долго и по скверной статье. Но это мелочи. Я сделала главное. Во-первых, я вызволила Влада из этой страны, будь она проклята. Во-вторых, я обеспечила ему безбедное существование. Тот чемоданчик тянул на миллион евро, если не поболее. Ну и в-третьих, — Ивсталия зажмурилась и единым духом осушила бокал. — Чего уставилась? Я что-то не так сказала? Знаешь, кого я ненавижу? Больных! Опять вылупилась? Сделай лицо попроще. Да! Больных, убогих, припадочных, юродивых, криворотых, косопузых. С собачьими глазами и мокрыми штанами. По мне лучше законченная сволочь, чем убогий. От сволочи знаешь, чего ждать. А убогий высосет из тебя все, что сможет, потом предаст. Утром предаст, в обед забудет.

— Один неглупый человек сказал: недобрым людям лучше вообще никого не любить. Потому как любви у них мало, и она у них вся собирается в одной точке. А остальное они ненавидят.

— Дурак он, твой неглупый. Хотя… может, он и прав. Но это уже ничего не меняет. Потому что ты мне не дала сказать, что в-третьих. А в-третьих, золотце, жить мне на этом свете осталось чуть более месяца. А то и менее, как фишка ляжет. Это не старческое кокетство, это медицинский факт. Диагноз сволочной, но реальный. Потому, не боюся никого, кроме Бога одного. Ты знаешь, страшно вдруг разом, одномоментно осознать, что Бог, как это ни смешно, все-таки есть, и придется за все ответить. Так что не суди строго.

— Я и не сужу, — Аля со стуком поставила на столик не выпитый бокал. — Чёт неохота мне вашего «Куантро». Бог рассудит. А я себе пойду.

— Погоди. — Ивсталия вновь скривилась, зажмурилась, затем судорожно сглотнула слюну. — Подойди-ка, голубушка, снова к шкафчику. Там возьми…

— Что, ликер опять? Сказала же — не хочу…

— Заткнись и делай, что говорят. Вот так оно лучше. Там справа, в углу банка от какао. «Криолло». Нашла? Теперь открой ее и вытащи всё, что там есть.

— Тут… деньги. Много… И пузырек какой-то.

— Всё так. Пузырек дай мне. Деньги возьми себе. Suum cuique, как говорится.

— Не нужны мне ваши деньги! Понятно? Засуньте их себе поглубже…

— Не хами. Мне сегодня нельзя хамить. Деньги возьми. Я тебе задолжала, да?

— Но тут… тут много. Очень много. Куда мне…

— Ничего. Купишь шахматы своему полудурку. Или стоклеточные шашки. Ты… не бросай его. Что там сказано про тех, кого приручил? Помнишь?

— Помню. Но тут в самом деле много. Тут вообще…

— Нормально. Стасу ничего не говори. Будет допытываться — шли в задницу. Это мой тебе наказ. Всё. Теперь пошла вон.

— А пузырек? Там вообще-то что?

— Быстро вон, я сказала!!! Не твоего овечьего ума дело, я сказала! Иди, Кассандра, иди. Ты что-то вообразила себе? Ну так и оставайся при своем воображении. Не заглядывай в брошенный колодец — старая примета. Ключи у тебя есть. Запрешь дверь, ключи положишь в почтовый ящик. Стасу не звони, потому что тебя здесь не было. Всё! The rest is silence. Ступай!

* * *

Маленький, но вполне тугой рулончик, перетянутый черной, траурной резинкой — сколько ж там, интересно? Нет, в самом деле интересно, сколько денариев мне отсыпал человек, которого я еще с утра презирала всем нутром, и который смотрел на меня, как на моль платяную, а моё надрывное «Не нужны мне ваши деньги» прозвучало так хлипко и неубедительно? А? Что, в последний момент мелькнуло: «Начну ломаться, старуха возьми, да передумай»? И потом, что там было в пузырьке? Небось, не корвалол?

Человеческая совесть похожа на аквариум, обитатели которого живут своей, никак от тебя не зависящей жизнью, и ты можешь ее взбаламутить, щелкнув, к примеру, пальцем по стеклу, поднимется ил, дерьмо рыбье, но это всего-то на полминуты, они пройдут, и всё вновь встанет на места; «Я ничего не могу изменить» — вот панацея от всех треволнений душевных, вот то, что разглаживает рябь в аквариуме, побуждает обитателей вновь вилять плавниками, пучить глаза и беззвучно раскрывать рты…